Камо грядеши

      Тимарцев видит перед собой приоткрытую дверь, сразу понимая, что произошло что-то плохое. Он залетает в квартиру, не зная, чего ожидать.       — Ванек, — громко зовет он, оглядываясь. В коридоре валяется стул, а в комнате, первой по коридору, видны обломки какой-то техники. Санек выдыхает, на секунду закрывает глаза и заходит внутрь.       Спустя час он рассказывает ментам, как оказался здесь, подписывает какие-то бумаги, на которых подробно, с его слов, изложено все, что он видел, делал и трогал в квартире.       — Благодарю за сотрудничество. Очень вам сочувствую, — опер встает, оставляя Саню одного на тесной и неуютной кухне, соображая, как рассказать об этом Карелину. «Я не могу. Я не буду», — думает он, четко понимая, что подобрать слова не сможет.       Он и сам-то еще не до конца понял, что случилось. Зашел в комнату, увидел Мирона, лежащего на полу в луже крови. Единственное, на чем зацепилось его сознание, это взгляд. Взгляд был очень пугающий. Вот это Саня хорошо запомнил. Евстигнеев сидел на диване напротив, зажав голову между колен и все еще сжимая в руке бабочку.       — Ваня… Ваня, ты что сделал?! — только и смог он выдавить из себя. Саня дышит глубоко и медленно, соображая, как ему сейчас надо поступить. Обезоружить Ванька, вызвать ментов. Забрать у него нож было довольно легко — Евстигнеев совсем не сопротивлялся и точно так же, будто сомнамбула, дал надеть на себя наручники и отвести в полицейскую машину.       — Андрюха, привет.       — Саня? Неждан. Пять утра.       — Я знаю. Тут, короче… Черт. Можешь приехать?       — Саня, ты офонарел?       — Нет, нет, слушай, серьезно. Я боюсь, без тебя не справлюсь.       — Ты хоть скажи, что случилось, что сам ресторатор зовет на помощь.       — Евстигнеев убил Мирона. А Слава сидит дома и ничего не знает. И я не представляю, как ему сказать, — почти скороговоркой выдает Тимарцев.       — Что?!       — Что слышал. Я сам ментов вызывал.       — Сам живой?       — Да. Не знаю. Нормально. Так ты можешь приехать?       — Окей, куда? Блять… вот… сука.       — Я не знаю, но надо поговорить со Славой. Я просто боюсь ему сообщать. Ну…       — Я понял. Давай сразу к нему, наверное. Ты там закончил?       — Да, я… на сегодня отпустили.       — Давай, сейчас буду.       Тимарцев ждет Замая у подъезда минут десять, а когда тот приезжает, наспех пересказывает ему события сегодняшней ночи.       — То есть, Мирон поехал разбираться с Рудбоем?       — Не знаю, ну, может быть. Скорее всего. Евстигнеев ничего не сказал, ни слова. Я вообще решил съездить только потому, что делать больше было нечего. В смысле, без вариантов, где искать Федорова. Да и Слава так рассказывал, что более-менее понятно все стало с третьего раза только. Хуй знает, что там случилось… Комп разбитый, техника вся в сумке. И столько крови, просто жесть…       — Ахуеть. Да как так-то?.. Саня, ты сам как полотно. Треш какой-то. Вообще не верится. Понимаешь, что будет просто полный пиздец?       — Да. И надо рассказать Славе до того, как все это дерьмо просочится в сеть.       Карелин сидит на кровати, тупо втыкая в монитор. Он ждет, пока Тимарцев выйдет в сеть в скайпе, хотя бы с телефона. На звонок в дверь он реагирует молниеносно — пять чашек кофе в ожидании сделали свое дело.       — Андрюха? А ты тут как? Саня, ну что?       Тимарцев молчит, глядя в пол. Он крепко сжимает челюсти, как будто запрещая себе говорить. Он боится реакции Славы и того, что не сможет подобрать правильных слов.       — Так, — Карелин хмурится, глядя на лица ребят. Сердце падает куда-то вниз и летит долго-долго. Он чувствует, как у него начинают холодеть руки. В шесть утра делегациями просто так не ходят. — Есть инфа какая-нибудь, нет?       — Есть. Пойдем. Где тут бар? — Замай, не оборачиваясь на Славу, заходит на кухню и начинает шарить по шкафам в поисках чего-нибудь покрепче чая. Тимарцев тенью проскальзывает за ним.       — Андрей, а ты-то тут что? Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро, да? — смеется Карелин неестественным, изломанным смехом. Ему очень хочется, чтобы сейчас они все вместе посмеялись над тем, как по-дурацки они все собрались в шесть утра на квартире у Мирона Яновича, как глупо в очередной раз Слава паниковал раньше времени и поднял всех на ноги по пустячному поводу. — Ты что ищешь? Алкашку? Прямо в шесть утра? А потом кодируй тебя. Помнишь, как в прошлый раз? Когда мы пить начали еще в аэропорту, в Уфе. Сколько было времени, четыре часа утра? А через двенадцать часов концерт. И мы так набрались, а ты переживал, что я не смогу выступать. А в итоге сам не смог. Зарекся тогда пить с утра пораньше. Да и вообще, в таких количествах. Мирон, кстати, почти не пьет. Очень мало. Так что искать тут нечего, и…       — Слава, — Замай прерывает его, не в состоянии больше слушать короткие обрывочные фразы ни о чем. Он прекрасно понимает, почему Слава так себя ведет. Ему очень хочется его поддержать в этом избегании разговора, но это было бы очень нечестно.       — Мирон поехал к Ване. И… там все закончилось очень плохо.       — Где он? — спрашивает Карелин, нащупывая стенку за своей спиной. Он хорошо знает Федорова. Там могло случиться что угодно. Мозг, стараясь избегать всего лишь одной мысли, вытесняя очевидное, то, что объяснило бы присутствие Андрея и поведение Тимарцева, подкидывает варианты. — Ну, рассказывай, что мне, готовиться ему передачки носить? Или цветочки?       Андрей, который очень старался найти обороты речи помягче, оборачивается на Славу, в глазах которого четко отображается уровень зарождающейся истерики.       — Долго будете почву готовить? Говори.       — Евстигнеев… он… Ох, Слава... Он его убил.       — Кто кого убил? — «Давай. Последний шанс».       — Ваня. Мирона.       — Да ну нахуй, — Слава разворачивается и выходит из кухни. «Куда идешь-то?», — спрашивает у него внутренний голос, и Карелин останавливается в дверях. И комната едет, шатается, заваливаясь на бок. «О, так уже было недавно», — мелькает мысль. Только вокруг почему-то резко темнеет.       — …да не надо скорую. Ты лучше сгоняй, принеси водки. Ну, что хочешь, только покрепче.       — Уверен?       — Да. Разгребем.       У Славы в голове вата. В ушах тоже. Андрей, которого перед глазами почему-то два, никак не собирается в одного целого человека. Карелин, только открыв глаза, хочет что-то спросить, но не знает, что. Он не без труда приподнимается и садится на кровати, куда его переложили Андрей с Саньком. Затылок пульсирует, и Слава машинально ощупывает его, находя там шишку.       — Почему так? — просто спрашивает он, все еще пытаясь настроить зрение.       — Я не знаю, Слав. Ты как?       — Тупой вопрос.       — Согласен.       Они просто сидят молча до тех пор, пока не возвращается Тимарцев с бутылкой хорошего виски. Единственное место, где ему продали алкоголь в такое время — какой-то мажорный бар неподалеку. Он приносит из кухни стаканы, и они пьют молча. А что тут говорить? Каждый переживает это в своем ракурсе, поделиться им, пожалуй, нечем. Замай думал, что Карелин, как во всех стрессовых ситуациях, начнет говорить без остановки, но он молчит.       «Глаза, как мертвые», — ощущая холодок на спине, думает Санек, глядя на Карелина. Его взгляд сейчас очень напоминает картину, недавно и навсегда поселившуюся в воспоминаниях.       — Вы можете уехать? — хриплым голосом спрашивает Слава.       — Нет.       — Давай не сейчас.       Ребята отвечают почти хором, и он понимает, что им просто страшно оставить его одного. Они думают, наверное, что он сделает какую-нибудь глупость. Но Карелин и сам чувствует, что ничего уже не сделает. Просто очень хочется спать. Он заваливается обратно на кровать прямо в одежде и отрубается практически мгновенно.       Дальше было очень сложно — через несколько часов приехали полицейские. Они нашли у Федорова телефон Славы, и были бесконечные расспросы и объяснения. В конце концов, Слава и Тимарцев уехали с ментами, давать показания в участок. Карелина мурыжили целый день, проясняя, почему он жил у Мирона Яновича, в каких отношениях состоял с ним, какие были конфликты между Мироном и Евстигнеевым. Слава отвечал невпопад, периодически переставая разговаривать вообще. Он сделал, что мог — и в этом отношении его совесть была чиста. Но только в этом.       Похороны проходят очень жестко — количество пришедших зашкаливает за несколько тысяч человек. Слава стоит в стороне, так и не решаясь подойти к гробу. Он до сих пор отказывался в это верить, так что все происходящее было для него каким-то идиотским розыгрышем.       Ему противно находиться здесь — слишком много левых людей, да и он пережрал этой отвратительной информации из сети. Об убийстве говорили везде — по телевизору, в сети, и каждый почему-то считал своим долгом высказаться по этому поводу, да еще и предложить свою собственную версию происходящего. В какой-то из этих моментов в сеть сливается их переписка — кто-то взломал директ Евстигнеева или просто знал пароль и решил поделиться с народом информацией. В сети начинается настоящий апокалипсис, и на Славу обрушивается поток идиотских сообщений, самых разнообразных.       Карелина натурально тошнило от происходящего. Каждый пятый лез к нему с расспросами. Свой уход с церемонии похорон он сам посчитал жалким бегством и трусостью. Он идет, впервые с того утра размазывая по щекам злые слезы, которые совсем не приносят ему облегчения. «Мирон бы такого себе не позволил», — думает он, случайно срываясь на громкий всхлип. Прохожие оборачиваются на него, перешептываясь, но никто, на их же счастье, не подходит и не задает вопросов.       Долго он ходит по квартире, собирая свои вещи, очень долго. Из вещей Мирона он забирает, так и не говоря себе «на память», книгу, лежащую около кровати. Напоследок он залезает в сумку Мирона. Стесняться уже нечего. Там лежит самое главное — черновики Федорова. У него всегда с собой были одна-две тетради, и Слава тоже забирает их себе. Ассоциативно приходит мысль о том, что надо попросить Замая отменить запланированный тур. Андрей берет все эти дела на себя.       Он Славе периодически звонит, помимо него еще Тимарцев, Женя, Светло — все, кто хоть как-то хотят его поддержать. Он выслушивает слова, с трудом вымучивает в ответ какие-то формальные реплики и очень просит больше об этом не вспоминать. Карелин дико пугает всех, когда каждый из близких ему людей получает рассылку, краткое содержание которой выражалось в просьбе не искать его и дать побыть одному некоторое время.       Уехать в Москву и все-таки убедиться, что у Якова Абрамовича — лучшая сатива на районе. Это, правда, последний раз, когда Слава что-то употребляет. Паша помогает немного выправиться физически. Фармакология — не лучший вариант, он никогда не любил колеса, всегда полагаясь на «само пройдет», но сейчас он понимает, что если он как-то не возьмет ситуацию под контроль, его просто сорвет. Он долго, очень долго обдумывает происходящее, но краем мозга точно понимает, что целым и невредимым ему из этого не выйти. Уже там, в той самой квартире, которую он переснял у кого-то за бешеные бабки за несколько дней, он читает черновики Мирона и находит трек, написанный в аэропорту. Перечитывает несколько раз, вникая в каждую строчку и буквально слыша, что Мирон хотел ему сказать. И он позволяет себе просто сесть на пол, на место, где раньше постоянно сидел Федоров и дать себе волю выплакаться. Чувство вины и непосредственной причастности к его смерти крепко держат за горло, с самой первой секунды и до сих пор. С этим придется сживаться.       Параллельно с этим ему начинают сниться собственные воспоминания. Последний день, как он понимает. По утрам в голове вертятся странные фразы, которых он не помнит, но точно знает, что слышал. Каждый из этих дней, проведенных в Москве, он фланирует по одному и тому же маршруту. Через парк, до забора психиатрической клиники. Внутрь он, впрочем, так и не решается войти.       Судебное разбирательство длится совсем недолго — Евстигнеев признается в убийстве и даже не пытается как-то себя защитить, соглашаясь со всем, что ему вменяют. Все решается спустя две недели. Его ждет заключение в колонии строгого режима, но перед этим Карелин, подключая всех, кого возможно, выбивает свидание.       — У вас час. Не больше, — перед ним открывают дверь, и он видит Евстигнеева, сидящего за столом в наручниках. Он все еще такой же неразговорчивый. Только дергается и пытается отодвинуться назад на стуле, ножки которого приварены к полу.       — Да мне надо минут пятнадцать, — отвечает он человеку в форме и проходит, усаживаясь на стул напротив. — Привет. Как дела? Да не дергайся, я не мстить пришел. То, что ты тварь, я знал всегда, веришь? Вот когда Мирон рассказывал про вас, тогда еще, в дурке, меня удивило только Женино поведение. Но не твое. Слушай, я… В общем, с этого и хочу начать. Ты тогда его подставил и сыграл не самую маленькую роль во всем этом. Спасибо тебе большое. И что обдолбался до соплей, когда я пришел к тебе и забрал телефон. Тоже спасибо. Я без тебя не пришел бы к нему. Если бы ты не был двуличной, безвольной мразью, не сидел бы на наркоте так плотно… Кстати, как самочувствие? Тебя должно пидорасить неслабо. Хотя, похуй. Можешь не отвечать. Если бы не ты и не твои выходки, мы бы не встретились. Он бы не загремел в стационар, а я бы не поехал доставать его из этой ямы. И он бы точно не согласился принимать от меня какую-то помощь, будь ты ему действительно близким человеком. Я благодарен тебе, как ни странно. Я много думал в последние дни, веришь? Я никого и никогда так не любил, и пусть это было очень недолго… Это лучшее, что со мной случалось. Я научился за этот год с лишним большему, чем когда-нибудь и пережил столько же. Тебе, впрочем, не понять. Человек, влюбленный в кайф, вряд ли чувствует такие вещи. Это просто, на самом деле. Может, я притягиваю это все за уши, но я так решил. Ты виноват в его смерти, но ты не виноват в том, что я вел себя чуть ли не так же, как и ты, в последнее время. Но это мое. А тебе я хотел сказать спасибо. Искренне. Честно.       Евстигнеев, который в первую минуту смотрел с недоверием, вдруг громко выдыхает, как будто с облегчением, и сжимает кулаки.       — Спасибо.       — Не понял? — Карелин наклоняет голову.       — Я не прощу себя за то, что сделал, но… то, что ты смог… простить…       — Нет, подожди. О прощении речи не шло, — Слава пожимает плечами и откидывается на спинку стула. — Я не прощу тебе этого. Никогда. Ты прав. Тебе сейчас предстоит отбывать наказание, а вот когда ты выйдешь… а я узнаю, поверь мне, когда ты выйдешь, — ходи по улицам очень осторожно. Потому что такое не прощают.       В глаза Карелину смотреть страшно — чистый металл, радужка как будто потускнела за эти дни, отражая «мертвый свет», как ему недавно сказал Тимарцев. Это немного пугает. Ваня сжимает губы и отворачивается в сторону. А Славе больше сказать нечего.       — Ну, удачной поездки.       Он стучит в дверь, и его выпускают. На Евстигнеева он больше не оборачивается.       Слава смог прийти на кладбище только через три месяца. Он пролезает туда уже после закрытия, потому что во время посещения там периодически бывает довольно людно, а встречаться с кем-то, тем более здесь, у него нет никакого желания.       — Привет, Мирон Янович, — ровным тоном произносит он. Голос больше не дрожит, и он делится с Мироном всем, что произошло за последнее время. Рассказывает, что его нашел какой-то Артур из Лондона, и теперь они обсуждают возможность поднятия баттловой площадки за границей. Но Карелин еще не решил, ехать или нет. Скорее всего, можно просто съездить, посмотреть, что у них там за клуб. Тем более, если это знакомые Федорова, в чем Карелин не сомневается, укоряя Мирона за то, что он оказывается треплом. Совершенно беззлобно, скорее подкалывает, любя.       — Мне пора. Я приду еще. Когда что-нибудь решу. А, знаешь, вот что хотел сказать. Самое обидное — у нас с тобой нет ни одной фотографии вместе… Ну, ладно. До скорого.       Перед уходом Слава оставляет около гранитной плитки красное яблоко.