Одна судьба на двоих

День выдался весьма удачным — отец с матерью разрешили прогуляться по шумным улочкам, не отправившись следом за мной. И даже не было пресловутых звонков на мобильный телефон и криков немедленно вернуться домой. Это казалось странным. Таких свободных дней в моей жизни было немного. Ведь обычно я сидела дома под наблюдением, учила уроки, ждала очередного репетитора и смотрела различные фильмы. Даже не могла свободно общаться со сверстниками — родители защищали меня и от них, — поэтому обучалась на дому. Мама домохозяйка, отец главный бухгалтер в банке, — ничего особенного в их работе нет, но, по воле случая, я узнавала все события внешнего мира. Иногда, когда изредка оставалась дома одна, ко мне приходила Пенелопа Кристалл — единственная подруга, с которой у меня еще были хорошие отношения. Родители и от нее меня прятали, но Пенелопа всегда вылавливала прекрасный случай, когда их не было дома. Не побоюсь этого слова, но как раз именно от нее меня и следовало отгораживать, а не от походов в магазин и посиделок в кафе. Кристалл употребляла наркотики, танцевала в стриптиз-клубе, зарабатывая себе на жизнь, пила, курила, — но, несмотря на нашу разницу в возрасте, продолжала общаться со мной. Ей двадцать четыре, мне семнадцать. Много раз я спрашивала, зачем она приходила, плакалась в рубашку и ждала моей помощи, но, как оказалось, причина была не только в том, что я понимала ее. По ее словам, я была чистой, светлой и лучистой — не испорченной, в общем. Не такой, как она. Мои слова и убеждения на нее не действовали — все делала так, как хотела сама, и не переставала употреблять всякую дрянь. Жизнь шла своим чередом. Прогуливаясь медленным шагом по пыльным улочкам, заглядывая в витрины магазинчиков со всевозможными сладостями, я убирала с краешка губ образовавшиеся слюни и закатывала губы, пожирая взглядом пирожные и другие сладости. Сладкое тоже под запретом. В этом и было ограничение в жизни с постоянной родительской заботой — все нельзя. Хорошо, что дышать воздухом можно было всласть. Я никогда не злилась на родителей из-за их патологической боязни, — просто я была поздним и слишком долгожданным ребенком. До меня у мамы были выкидыши или ребенок рождался мертвым, поэтому я старалась молчать, когда они с отцом устанавливали все новые ограничения. С улыбкой на лице я прошлась по замусоленным грязным улочкам, потрогала бушующую холодную воду большого фонтана, побывала в городском парке и мысленно поблагодарила родителей за этот прекрасный день. Мне не нравилось так жить, но за меня давным-давно все решили — оттолкнули от природы, запретили отношения со сверстниками тогда, когда мне было это необходимо, даже походы на улицу были испытанием. После того, как свернула на свою улочку, взору предстало мертвое изобретение человечества, — вроде такое огромное, но изящное и холодное. Там всегда неуютно. Но все, что нужно, в паре шагов — магазинчик Мэгги Локус, — там отлично делают пиццу, стоит только завернуть за угол и открыть тяжелую железную дверь. Напротив выхода из огромного небоскреба — магазинчик модной одежды, там часто делают скидки и распродажи; справа, около небольшой лужайки, кафе «Jujube» — там можно полакомиться, пожалуй, самым вкусным апельсиновым мармеладом, необыкновенным горячим капуччино и набить желудок конфетками с малинкой и клубникой. Уже пару лет мы жили в сером и угрюмом небоскребе, на одиннадцатом этаже, и я бы даже сказала, что засыхала там — в четырех давящих мое личное пространство стенах. А если смотрела на улицу, то к горлу снова подступал комок горьких слез от обиды и безысходности. Вокруг такие же небоскребы, однако где-то вдалеке можно заметить одноэтажные домики, где ты во время проливного дождя можно забраться по лестнице на чердак и сквозь небольшое открытое окно подставить руку дышащей свежестью прохладе, — и небо там чище, и воздух не пропитан дымом. Но это только иллюзия. Я все еще в Портленде. А там, в сто девяносто восьмой квартире с ужасающим видом на оживленные улочки сидит мама, то и дело поднимаясь с белого кожаного дивана. Она — как и всегда, наверно, — снова вздрагивает от переживаний и горького плача, смотрит в окно и ждет меня. Снова волнуется. А ведь я даже не побывала в родной школе, не увидела Патрика и Маршала, не сходила в кино с Одри и Сэлли, — а она устраивала трагедию из-за моего двухчасового отсутствия. Благо, все мои любимые места были близко. Но я выросла не здесь. Мой родной дом не Портленд с его вздымающимися ввысь небоскребами, как лестницами в небо, не с желтыми такси и нудными продавцами булочек «У Смоли Брюльтиер». Даже гладкий кожаный диван в большой комнате резал взгляд, — что говорить про нововведения в интерьере и все эти замашки с наймом специалистов, когда меня буквально тошнило от лоска и напыщенности. Это не мое. По душе природа, соленое море, белая шуршащая пена и розовый закат… Плюс ко всему лесной запах, растворяющийся в одно мгновение, когда делала вдох. Там всегда чисто и свежо, и там я по-настоящему жила. Меня нельзя назвать бледнолицей, нет. Наоборот, эти самые бледнолицые называют нас индейцами за красновато-коричневую кожу и принадлежность к племени, — и по другим качествам и особенностям, которые иногда сама не видела. Но они замечают, иногда с удивлением поднимают бровь и осматривают снизу вверх, и губы искривляются в усмешке. Я не обращала внимания, и они сами выглядели с моей стороны даже жалко. На меня не смотрели исподлобья и не показывали пальцем, но я чувствовала отрешенность и глубокое различие с ними. Они живут в замусоленном шумном городе, и этим все сказано. Меня душил этот мрачный воздух и тяжесть огромных домов, только, похоже, это тревожило только меня одну. Родителям и тут спокойно. Родную резервацию, до боли знакомый и необходимый сейчас пляж Ла-Пуш пришлось оставить, но почему-то я верила, что обязательно вернусь туда. Может, через неделю, может, через полгода, через год… Дядя Пекос Рокстон — родной брат моего отца, до сих пор живет там, и, как ни странно, через три дня у него юбилей. Наверно, мы все же выберемся из железной хватки города, если родителям не приспичит остаться, и устроим ему незабываемый праздник. Он ждал меня, а я ждала возможности остаться там. Да, моим любимым местом так и останется резервация близ города Форкса, но никак не Портленд. Отвязавшись от нудных размышлений, я поспешила домой. Мать, наверно, уже обзвонила все больницы и морги в округе и подняла полицию на уши. Наверное, сейчас с трепетом и злостью ожидает меня дома. Поднявшись на лифте на свой этаж и пройдя по белоснежному коридору, я наткнулась на золотистые циферки на двери и отворила ее. Как я и предполагала, мать держала трясущимися руками телефон и попутно вглядывалась в окно. — Мама, так можно и инфаркт получить, — промямлила я. У мамы тут же выпала трубка из рук. Кто бы видел ее глаза сейчас, сказал бы, что она не видела меня минимум лет десять, а не пару часов. Снова тревога и волнение, снова слезы из глаз и ничем не подпитываемая тревога. Она всегда сильно переживает за меня, даже если нет оснований. Мама подлетела ко мне и обняла. — Зои, я так волновалась! Тебя не было полдня! Кто знает, что с тобой могло случиться?! Набрав в легкие больше воздуха, я вздохнула и закатила глаза. Мать как всегда, в своем репертуаре. — Мама, я жива. Мама быстро отпрянула от меня, и, взглянув на настенный календарь, улыбнулась. — Послезавтра мы едем к Пекосу. Ты же знаешь, у него юбилей. Это была замечательная новость. Я поеду в резервацию к родному дяде и чистой природе, не омраченной тяжестью большого города.