Целая жизнь

Известно и не раз доказано, что если чего-то очень боишься, то это с тобой обязательно произойдет. В детстве Эрик боялся, что что-нибудь случится с родителями, и чем это закончилось? Но с того дня, как у него в кармане появилась злополучная монета, Эрик бояться перестал. Нет, конечно, поначалу он еще боялся боли и голода, потом – что умрет раньше, чем отомстит, но это был другой страх, не затрагивающий душу. Впрочем, с некоторых пор Эрик был твердо уверен, что души у него вовсе нет, так что и страху селиться негде. Он был весьма самоуверен, надо сказать… Пока не появился один не менее самоуверенный и самодовольный телепат, одержимый нездоровым желанием всем помочь, всех спасти, и в частности – его, Эрика, душу, которой – на минуточку! – нет и не было, а если была, то давно мертва и смешалась с пеплом и прахом. Эрик пытался ему об этом сказать, но раньше, чем у него получилось подобрать убедительные доказательства, раньше, чем он вообще успел сообразить что происходит, – он обнаружил себя в фамильном замке с обстановкой на миллион долларов, в окружении малолетних мутантов со всеми их подростковыми комплексами, и в компании все того же наглого телепата, который сначала вежливо спрашивает разрешение на осмотр кладбища, а потом не успеваешь и глазом моргнуть – начинает вести раскопки в глухом углу на могиле с табличкой «Душа Эрика Леншера». Эрик бы посмеялся над его тщетными усилиями… если бы они оказались действительно тщетными, но тут уж Эрику не повезло. *** Эрику интересно, кого видел Чарльз, когда смотрел на него. Ну невозможно же с таким теплом смотреть на бешеного зверя или на заряженный пистолет. И улыбаться им так тоже невозможно. И тем более – понимать. Если бы понимал – оставил бы Эрика в покое, держался подальше, да просто дал бы тогда утонуть – и дело с концом. По большому счету, все понимание, которое было нужно Эрику – это когда его очередная жертва осознавала, что видит перед собой собственную смерть. Иного он не просил, его одиночество в обмен на независимость полностью его устраивало, и он совершенно не представлял, что делать с Чарльзом, который относился к нему так, словно он был его лучшим другом детства или потерянным братом, которого он всю жизни искал и наконец нашел – выловил как-то раз в море, и теперь никак не нарадуется своему счастью. Хорошенькое счастье! Сам-то Эрик прекрасно осознавал, кем является, и не собирался отвечать этому идиоту взаимностью или относиться иначе, чем к временному союзнику на пути к цели, от которого легко отказаться, если возникнет необходимость. И поэтому когда Эрик понял, что для него стало естественным видеть Чарльза рядом с собой, спорить с ним, отвечать на его шутки, улыбаться в ответ на его улыбку – что Чарльз стал нужен ему – это стало настоящим потрясением. *** Стремление сделать что-то или кого-то своим Эрику всегда было чуждо. Золото, которым он пользовался исключительно для дела, принадлежало его народу, жил он в съемных квартирах и гостиничных номерах, все его вещи помещались в единственном чемодане, а его женщины были оплачены наряду с алкоголем, пищей, предметами личной гигиены и бритвенными принадлежностями. Монета в пять рейхсмарок принадлежала Шоу и ждала воссоединения с хозяином. Сам Эрик принадлежал мести. Мог ли Чарльз понять это? Он наверное много чего понимал, особенно как следует покопавшись в чьих-то мозгах, но Эрик сомневался, что, даже понимая, он способен это принять. У Чарльза с детства были деньги, родовой замок, друзья… слово «мой» он произносил легко и естественно. «Друг мой», — так он говорил Эрику, не желая понимать, что Эрик не может быть чьим-то. Хотя Чарльзу Эрик почти готов был поверить… И именно Чарльза ему впервые захотелось назвать своим. Своим братом. Своим другом. Своим… да просто своим Чарли. Но он ни разу не произнес этого вслух. *** Той ночью Эрик представлял себя кораблем, выброшенным на берег ночным штормом – солнце безмятежно светило с чистого неба, прохладный бриз шумел в кронах пальм, а он лежал на песке уродливой развалиной, мокрый и чуждый этой идиллии, но внутри него плескалась серебристая теплая вода и плавали рыбки… до наступления отлива была целая бесконечность, и Эрику было глубоко плевать, что в этой точке вселенной и в этом мгновении ему не место, что он давно должен был разбиться о скалы и пойти ко дну. Он касался губами волос Чарльза, хотя никогда не замечал за собой ни нежности, ни сентиментальности, ни тем более романтичности, но все, чего он тогда хотел, – это лежать вот так, в уютной темноте, и чтобы сонный Чарльз тепло дышал ему в шею, а он бы просто обнимал его и не думал… ни о чем не думал вообще, потому что как ни подумай, впереди как минимум утро, а как максимум – конец света, и где-то между ними выбор, и не один, и он, Эрик, давно уже выбрал, а про Чарльза он не знал, точнее, совсем не был уверен, что хочет знать, насколько его желания отличаются от действительности. О том моменте, когда действительность неизбежно заявит о себе, Эрик хотел думать еще меньше. Беспочвенная надежда – непозволительная роскошь, но иногда так хочется позволить себе, например, надеяться на нечто невероятное, вроде того, что их с Чарльзом выбор окажется одинаковым… Невероятное, невозможное, но ведь Чарльз мог еще передумать, а вот Эрик нет. Эрик отлит из металла, и его принципы отлиты из металла, а у Чарльза совсем неподходящая для этого материала мутация… его дело работать с людьми, но на этом судне не было экипажа, а капитана давно сожрали рыбы – он носил слишком тяжелую монету в кармане и не смог доплыть до берега. *** Забавно, но Эрик не сразу узнал чувство, которое поселилось где-то под солнечным сплетением. Неуверенность? Беспокойство? Раздражение? Неудовлетворенность? Пока наконец до него не дошло, что это просто страх. Что чертов Чарльз со своими раскопками не только докопался до Эриковой души – и на кой она ему сдалась? – но и взломал дверь, за которой сидели и выжидали – а он-то считал, что лежали мертвые – все ненужные Эрику чувства, делающие его слабым и уязвимым. А слабее всего его делает страх, и если бы Эрик боялся смерти – еще полбеды, но больше всего он боялся, что Чарльзу хватит ума встать между ним и Шоу со своими миротворческими идеями. Потому что ненависть – это единственное чувство, которому Эрик все эти годы давал волю, которое он выращивал, щедро скармливая части себя, пока ненависть не стала сильнее его, и месть – стала единственным, что могло ее удовлетворить. *** В другой жизни, в которой бесконечность устремилась к абсолютному нулю, Эрик думает, что корабль без якоря – это неправильно, и что платить годами пустоты за несколько дней тепла – довольно дорого. Но с другой стороны, у него все же есть якорь, просто нет цепи, и его унесло в море, но он чувствует свой якорь так же сильно, как магнитный полюс, и если захочет, если однажды решится себе такое позволить – то сможет вернуться домой. А годы пустоты были и раньше – Господи, да только они и были, и то, что он их не замечал, вовсе не значило, что их не было. А вот чего действительно не было у Эрика – так это воспоминаний, которые не были бы связаны с кровью и смертью, и местью, и болью, и которые, конечно же, тогда были нужны как воздух, потому что давали силы, наполняли яростью, позволяли ему быть, дышать и двигаться вперед. Но теперь, когда месть победила, а справедливость восторжествовала, и как еще положено говорить в таких случаях, так вот теперь все они выцвели и потускнели, как будто тоже остались в той, прежней жизни, вместе со своей чудесной силой, и больше ни на что не способны. Эрик не жалуется. Когда нельзя ничего изменить в прошлом, нужно смотреть в будущее, и бессмысленные сожаления – это не то, чему Эрик когда-либо позволял взять над собой верх. Единственное, что он иногда позволяет себе – погрузиться в воспоминания, которые остаются в его памяти яркими и живыми, как будто эти события случились только вчера. Их слишком мало, и в отличие от тех, прежних, они не могут наполнить Эрика яростью, но каким-то образом все-таки работают – придают силы, позволяют быть, дышать, двигаться вперед, а еще – надеяться. В одном из этих воспоминаний в темноте горят свечи, а в другом – огонь в камине, и в обоих Эрику тепло, но не от огня. *** Все предают рано или поздно, поэтому никому нельзя доверять – это то, в чем Эрик всегда был уверен, и в чем он не раз успел убедиться. Разная только цена. Для одних – деньги, для других – боль, для третьих – собственная жизнь. То, что для Чарльза ценой оказались сотни жизней – не приносило Эрику утешения, скорее наоборот. Он не мог ни презирать выбор Чарльза, ни ненавидеть его за это, разве что уважать еще больше – и вот за это, и за то, что он сделал с Эриком своим чертовым выбором, возненавидеть его точно стоило. Как и за то, что ненавидеть его Эрик физически не мог. Но это не помешало Эрику отомстить, забрав у Чарльза его бесценную Рейвен – да он всю команду готов был увести! – и пусть бы он подавился своим гуманизмом и своими идеалами, оставшись один, зная, что никто его не поддержит. Только от этого не стало легче. Потому что Чарльз отпустил Рейвен так, словно это был прощальный подарок ей на совершеннолетие, и ему, Эрику, на удачу. Потому что потом он узнал, что – сам того не желая – забрал у Чарльза гораздо больше, чем собирался когда-либо, и это было несоразмерно ни с его болью, ни с его обидой, но уже ничего нельзя было изменить. *** Раньше Эрик представлял собственное будущее ровно до того момента, когда убьет Шоу. Месть была его целью и единственным смыслом существования. Если бы ему сказали, что он умрет сразу после убийства, он бы ничуть не возражал, разве что попросил бы лишнюю минутку – насладиться моментом. Но так уж сложилось, что Шоу мертв – спасибо Чарльзу, о такой прекрасной казни можно было только мечтать! – а Эрик, несмотря на готовность, не умер тотчас, и вдобавок получил не просто минутку, а жизнь… причем жизнь, которую знал, чему посвятить. Это даже роскошью назвать не получалось, ему нечем было заплатить за такое – вернее, это он так думал. Но цена нашлась… Чарльз, открыто выступивший против него на стороне людей. Чарльз, искалеченный его собственными руками… и которого он теперь может называть «мой» сколько угодно, но только в сочетании со словом «враг». Даже если бы за эту цену можно было купить бессмертие с мировым господством в придачу, Эрик и то бы не согласился… наверное. Во всяком случае, он предпочитает думать, что нет, и что он бы вполне удовлетворился одной местью. Но сделка – о которой он, кстати, не просил – не имела обратной силы, и хотя мировое господство он не получил, как и бессмертие, Эрику кажется, что проще завладеть миром, чем вернуть Чарльзу способность ходить, и что не хватит вечности, чтобы их отношения стали прежними. Впрочем, это не значит, что он не попытается однажды завоевать мир – у него есть пара идей на этот счет, и стоит попробовать их воплотить. А что же до Чарльза… ну, раз уж он, Эрик, не стал бессмертным, придется что-то делать и с отношениями – что бы он ни чувствовал по этому поводу, ему не хочется жить в мире, где они будут врагами. Но только на первый шаг Эрик никак не может решиться. О чем спросить Чарльза при встрече? Что сказать ему? Эрик не знает ни о чем спросить – «Эй, как дела, Чарли? Все так же бегаешь по утрам вокруг замка?», ни что сказать – «Знаешь, Чарли, после твоих чертовых каминов я, кажется, так ни разу и не согрелся», – и все-таки он надеется, что у них получится хотя бы увидеться и поговорить. В конце концов, у него есть целая жизнь, а у корабля должен быть якорь. Невозможная надежда проникает сквозь разрушенную палубу, призрак капитана бредет к мостику – его карманы пусты, и ему кажется, что он никогда не умирал…