Год 1669 от Рождества Христова. Валахия. Город Бисерика-Альбэ.
- Врэжторул!* – возопил чумазый малец, вскочивши на разбитую бочку. – Врэжторул кондуче!* И не успел маленький оборванец закрыть рот, как тут же на призыв начали со всех углов сбегаться зеваки. «Е адэвэрат! Е врэжторул!»* - гудело растущее на глазах скопище черни, заполнявшее собою улицу, точно дождевая вода – дорожную канаву. И правда. Вверх по улице, в сторону площади, под надзором нескольких воинов и целой оравы попов, ковылял, шлёпая по вязкой грязи, полуживой мужичок, скованный по рукам и ногам кандалами. Шёл, сгорбившись под тяжестью железа, и без устали изрыгая проклятия на весь Божий свет. - Что здесь происходит? – вопросил Бельмонт у товарища, что стоял одесную. – Что они кричат? - Колдуна ведут, - мрачно ответил мужчина, нахмурив пышные чёрные брови. – Видимо, очень рады его видеть. - Ясно, - горько усмехнулся Бельмонт, тряхнув гривой рыжих волос и возведя очи к небесам. – Плебеи везде одинаковы. Что в Вестфалии, что здесь, в Валашских землях. Не правда ли, отец Георгий? - Аминь, сын мой, - молвил священник, пригладив аккуратную и весьма модную французскую бородку, не сводя глаз с торжества народной расправы. – Чернь всегда жила, живёт и будет жить во власти языческих суеверий, даже Христову веру переделывая под себя. Воистину, деревня порождает сатанизмов больше, чем головы Лютера, Кальвина и Цвингли вместе взятые. Не даром латинское слово «paganus» – деревенский, означает так же и «языческий». - Что же его ждёт? – без особого попечения в голосе полюбопытствовал Бельмонт, обративши наконец и свой взор на гудящую свору. - А сам как думаешь? – поднял бровь отец Георгий, искоса взглянув на товарища. – Вероятнее всего, его ждёт костёр. Либо усекновение главы. Выбор большой. - Так спокойно об этом говорите, отче, будто бы и не считаете сию расправу заслуживающей порицания, - взглянул на священника Бельмонт. - Хм… - помедлил отец Георгий, поправив съехавшие к кончику носа круглые очки. Молодой и красивый лик священника выражал глубокую задумчивость. Наконец, едва слышно откашлявшись, священник сдержанно промолвил: - Может быть. Если он это действительно заслужил. Понеже помыслить не могу о том, что кровожадный выродок, потрошивший людей у себя в сарае, заслуживает людского помилования. Но, плебей неразборчив в выборе виновных. Возможно, что на лобное место ведут травника, что не в подобающий час слишком сильно вскипятил воду для микстур. Или же это жид-процентщик, наживший себе не только богатство, но и злобных врагов. В конце концов, это может быть просто цыган, а если ты цыган, и живёшь рядом с чернью, то уже осуждён. - Воистину, плебеи везде одинаковы, - тяжко вздохнул Бельмонт, вновь возведя взор голубых очей на небеса, яко прося милости у Отца Небесного. - Паки аминь, – изрёк отец Георгий, отвернувшись от стремительно развивающегося действа. Осуждённого на смерть, под кровожадное завывание тёмной толпы, уже возводили на лобное место. Скоро городская площадь загремит от восторга, ибо голова несчастного полетит палачу в мешок. Священник не желал быть свидетелем сей жестокости, от того, легонько дёрнув Бельмонта за плащ, заявил: - Пойдём-ка отсюда. Мы здесь не для того, чтобы дивиться плебейскому жестокосердию. - Да, пойдёмте, - согласился Бельмонт, кинув последний печальный взгляд на лобное место. Палач уже возносил топор над плахой. Покачав главой и тяжко вздохнув, мужчина отвернулся и пошёл прочь.***
Бисерика-Альбэ был ужасным местом. Затерянная в карпатских лесах, беспросветно тёмная дыра, населённая под стать себе такими же тёмными людьми. Местные валахи были жестокими и мрачными, точно лес, окружающий их родное гнездо. Здесь отказывались привечать чужестранцев – особенно не любили саксов*, мадьяр* и цыган; страшно боялись колдунов и ведьм. Даже люди церкви, и те были заражены миазмами суеверий и предрассудков. Место сие напоминало боле огромную, но страшно бедную деревню, защищённую каменной стеной, нежели валашский град: по улицам шатался скот и домашняя птица; воздух насквозь был пронизан запахом навоза; по дорогам, не покрытым ничем иным, кроме грязи, невозможно было пройти, не испортив при этом сапог; жилища людей, крайне убогие и жалкие на вид и так не похожие на чистые каменные домики, кои можно было узреть в Тырговиште иль Бухаресте, вызывали лишь брезгливую жалость. Даже ратуша, что стояла во главе подобной зловонной топи площади, имела предельно горемычный вид и походила на ветхий сарай, к которому невесть кому взбрело в голову пристроить каменную башню с часами. Единственным местом, что не беспокоило взор своей убогостью, была Белая церковь, стоявшая на холме в центре града. Она-то и дала название сему месту, и именно она была единственным лучом света в этом царствии тёмной тоски, пусть и стояла под омофором схизматических епископов. Бельмонт невзлюбил сие место сразу, а оно, в свою очередь, сполна платило ему той же монетой. «Чёртов сакс… Что ему здесь нужно?» - шепталась чернь в спину Бельмонту, когда тот шёл по улице. «Варвары», - думал в свою очередь гордый аристократ, с гонором мадьярского помещика взирая на валашское отрепье. Но особливо невзлюбил местный люд отца Георгия. Тот, мало того, что происходил из ненавистных валахам мадьяр, к тому же ещё был «латинским попом», что в здешних землях было подобно клейму неприкасаемых. - Я костьми ощущаю, как сильна здесь неприязнь к нам, - заметил отец Георгий, одарив равнодушным взглядом проходящих мимо мужиков, что пялились на него, аки волки на добычу. Его белоснежный воротничок и чёрная сутана привлекали слишком много посторонних взглядов. - Да. Сразу поняли, что мы чужие, - согласился Бельмонт, нервно теребя пальцами гладкий, точно выскобленный, подбородок. Он, в отличие от вопиюще спокойного священника, заметно тревожился. – Ума не приложу – как нас примет городской голова. - Не имеет значения. Важен лишь исход сего свидания. И, осмелюсь быть уверенным, мы получим то, зачем пришли, ибо у этих людей нет иного выбора, - рёк священник уверенно и со знанием дела. Бельмонт же, словно мальчишка, внимал и безрассудно верил сказанному, не смея даже усомниться, ибо авторитет отца Георгия был для него непоколебим.***
- Че врэй?*- вопросил тщедушный плешивый мужик, выглянувший из-за двери ратуши. Судя по тому, как сильно в гримасе неудовольствия была перекошена морщинистая рожа, украшенная опухшим от табака и пьянства сизым носом, похожим на клубень гнилой картошки, сей господин был крайне не рад гостям. Бельмонт потерял дар речи, узрев сего сверх всякой меры безобразного человека. Отец Георгий, напротив, оставался спокоен. Он-то и завязал беседу. - Хотим видеть бургомистра, - спокойно ответил по-немецки отец Георгий. – И побыстрей. У нас мало времени. - Саксы?.. – тоже перейдя на немецкую речь, проворчал мужик, прищурив заплывшие зенки. – Чего вам от меня надобно? С ответом священник помедлил. Тонкие губы его искривились в ехидной, и, даже можно было сказать, гаденькой ухмылке. А затем, хрипло усмехнувшись, с наслажденьем протянул: - Нем сас вадёк. Мадьяр вадёк.* Бургомистр, услышав мадьярскую речь, в мгновение ока побелел и сделался подобным на гипсовую статую, ибо сродни ей застыл в мёртвом безмолвии. Отец Георгий же, не дожидаясь ответа, спокойно продолжил говорить, но уже по-немецки, что нисколько не изменило сложившейся ситуации: - Кто мы, откуда и какой мы веры, господин бургомистр, не имеет никакого значения. Важно лишь то, что мы можем сделать для людей Валахии. Бургомистр молчал. Но в мгновение ока озлобившийся взгляд его говорил лучше языка. Смолкнув, священник бросил мимолётный взгляд на Бельмонта, будто бы призывая к участию. Тот, в свою очередь, намёк понял верно, и потому, пусть сбивчиво и немного неуверенно, почал свою речь: - Я, Валерий Бельмонт, барон Карлсдорфа и Рабенвальда, следуя своему личному пожеланию, и с высочайшего дозволения господаря и воеводы Валашского Антония, требую предоставить в своё распоряжение две хоругви* солдат града Бисерика-Альбэ для оказания военной помощи Венгерской короне. Услышав сии требования, бургомистр разразился хохотом. Да таким сильным и противным, что Бельмонт, вначале растерявшийся и оскорбившийся изрядно, пожелал хорошенько отколотить наглеца. Но, глас разума возобладал над искушением диавольским, посему Бельмонт обиду усмирил и оставил сию страшную дерзость без возмездия. Наконец, унявши хохот, градоправитель, ощетинившись, аки дикий зверь, рявкнул так зычно, что эхо покатилось над крышами домов, точно громовой удар, немало взбудоражив разгуливающих по площади горожан, только-только насытившихся кровавой расправой над колдуном: - Да пусть тебе хоть сам Патриарх Цареградский дозволяет! Хоть сам Господь Иисус – людей ты не получишь. И княжью грамоту с печатью, если она у тебя есть, засунь себе в задницу, паршивый сакс! Или отдай мне – подтереться бывает нечем. - Негоже тебе господ оскорблять, - зловеще понизил голос Бельмонт, сжавши кулаки. – Знай своё место, подлый валашский пёс. - Спокойно, Валерий, - вмешался священник, встав между бургомистром и Бельмонтом. Затем, сурово взглянув на градоправителя, стальным гласом воскликнул: - Коль скоро господин бургомистр ставит себя выше собственного князя, то что нам, недостойным всякой милости саксу и мадьяру, поделать с этим? - Помалкивал бы ты, поганый латин, - гаркнул бургомистр, брызнув вонючей слюной. – А хоругви я уже подготовил – завтра они отправятся на место. Но поведёт их не эта саксонская скотина, - градоправитель яростно тыкнул в Бельмонта пальцем, - а наш, романский*, парень! И сражаться наши люди будут не за мадьярскую корону, не за латинскую ересь, а за наши родные дома, за жизни нашихлюдей, за мир на нашей земле и за нашу, православную, веру! Чем больше Бельмонт внимал яростной тираде бургомистра, тем сильнее разгорался в нём гнев. Бешенный и неудержимый, непрестанно рвущийся на волю и алчущий крови дерзкого подлеца, посмевшего излить из своего поганого рта столь оскорбительные и мерзкие слова. - Ты заплатишь за это, смерд, - грозно возвестил Бельмонт, схватившись за меч, что висел у бедра на кожаном ремне, полный решительности на глазах у всего народа Бисерика-Альбэ расправиться над их головой. – Но я милосерден. Я дам тебе шанс извиниться прежде, чем твоя мерзкая башка простится с шеей… - Довольно, Валерий, - прервал воспылавшего праведным гневом Бельмонта отец Георгий. – Мы уходим. - Но… - возразил было Бельмонт, однако священник лишь непреклонно заявил: «Хватит». - Хорошо, отче, - сдался гордый аристократ, бросив напоследок уничтожающий взор на застывшего в оцепенении, словно поражённого взглядом Горгоны Медузы, бургомистра, а после развернулся и спешно направился вслед за удаляющимся прочь священником. - Нет боле причин оставаться в этом месте. Через час мы отправимся в путь, - безжизненным гласом молвил отец Георгий, будто бы и не замечая вновь закипающий от гнева городской люд. – Наломали мы дров немерено. Будет лучше, если мы покинем город как можно скорее. «Хоть бы этот свинарник дотла сожгли демоны,» - в сердцах молвил Бельмонт страшные слова, не сорвавшиеся, однако, с его уст, но лишь прозвучавшие пред его внутренним взором.