Тьма во тьме

Сознание в пелене, поймано в паутину из тупой боли и страха. Не того страха, когда, испугавшись вздрагиваешь в темноте, а того самого - первородного, когда тело уже знает, что произошло, а сознание все еще пребывает в сладком неведенье. Чертовски горячо в предплечье, он чувствует, что сжимает зубы до боли, и даже удивлен, что те не стираются в крошку, в пыль. Он уверен, что у него определенно было тело, до того момента, как обжигающая волна, подбросила его над сценой, а вот, что было дальше… Он словно моргнул, а открыть глаза забыл, или уже не смог. Он ожидал падения на твёрдый, холодный пол, но вместо этого провалился в темноту. Тупая боль. Бьётся. Мечется, ища выход, как ослепший зверь, раздирает самого себя, вгрызаясь в плоть и вдруг резко замирает. Прислушивается. Выжидает, а затем повторяет набег с новой силой, и мечтаешь, желаешь всем существом, чтобы это закончилось как можно скорее. Так было в тот раз, когда он сорвал спину, и он думал, что хуже быть уже не может. «Привет, я Лева Би-2…» - фраза всплывает в голове, в этом океане тупой, бескрайней боли, и он хватается за нее, как за спасательный круг. «Я, Лева Би-2» - звучит почти как мантра, он повторяет снова и снова: «Я – Лева». - Егор Михайлович, - голос где-то вдалеке, обеспокоенный. Чужой. Он силится что-то ответит, мотает головой. «Заебали» - вдруг находится еще одно слово, выловленное из океана боли, которая окутывает его так плотно, что он может ощущать ее физически. «Тут, я тут» - вот что он хотел сказать и ему показалась, что он даже шевелит губами. Он возвращается, да, сознание определенно наматывается на катушку реальности, и он уже ощущает солоноватый привкус во рту, вот только губы разомкнуть не может – больно. Пелена отступает. Всполох света справа. Яркий и быстрый, глазам моментально становится больно, как будто их придавили чем-то тяжелым, а затем, помиловали и отпустили. Красно-черные разводы, мутные пятна, «поднимаю голову» - приказывает он сам себе, - «надо открыть глаза, как же хорошо я сам с собою веду беседу», - тупая боль разносится по телу быстрее, чем он опять начинает соскальзывать в сумрак. Шея задеревенела, он не может поднять голову без порции ядерного выстрела боли, растекающегося по спине. Вернуться назад, в пелену и темноту теперь кажется не такой уж и плохой перспективой, и он почти расслабляется, позволяя сознанию опять покинуть ослабшее тело, как вдруг, чье-то прикосновение возвращает его назад. Выдирает из лап спасительного небытия, грубым ощупыванием. Чьи-то пальцы, сильные и ловкие обшаривают его тело. Методично, сантиметр за сантиметром. «Привет, я Лева Би-2» - услужливо подсовывает сознание. «Да заткнись ты, знаю, что Лева» - соглашается он, он снова карабкается в туда, в реальность, как он теперь называет это состояние про себя. Ему кажется, что он провел наедине с тупой болью столько времени, что есть там – то есть в темноте и сумраке, и туда – где предположительно есть все остальное. Или уже нет, для него лично. Все же он чувствует, что близок, пелена расступается и истончается, сходит на нет, и он приказывает сам себе, голосом, который облетает, похоже, всю чертову вселенную, прежде чем он слышит сам себя – «открыть глаза». Привычный, белесый, чуть желтоватый свет, ослепляет. Все лицо мокрое. Слезы катятся градом, и когда достигают носа, скатываются ко рту, становится болезненно приятно. Приятно оттого, что этот самый нос на месте, и губы вроде бы тоже, хотя разлепить их стоит невероятных усилий. - Пить, - он удивляется, что собственный голос звучит так неестественно глухо, и вообще, он собирался сказать совсем другое. Рука в белой, медицинской перчатке подносит к губам прозрачную соломинку, уходящую в бутылку с водой. Пока живительная влага вливается в организм, приходится зажмурится. Поток слез и не думает заканчиваться, зато с каждым морганием картинка становится все четче. Теперь он различат полоски на трубочке, и видит белоснежный, покачивающийся пол. «Я Лева Би-2», - опять вмешивается сознание, контроль над которым якобы вернулся. - Это ничего, - рука, что держит бутылочку вровень с его лицом вдруг перемещается куда-то и его лицо утыкают в мягкую ткань, - дым активировал слезный канал, это защитная реакция организма, - говорит голос и все тело непроизвольно напрягается. Сил больше нет, и он не сопротивляется, когда те же руки возвращает его голову, вполне бережно, на небольшую подушку. Он поворачивается, и крик отчаянья замирает в горле: рядом, совсем близко, знакомый до боли профиль - нос с небольшой горбинкой, спутавшиеся длинные пряди, и ужасная, едва поддернутая тонкой алой корочкой, рана, скрывающая остальную часть лица. «Привет, я Шура Би-2» - теперь другой, низкий, родной голос звучит в голове и не затихает, он как будто слышит его ото всюду, фраза отбивается от стен этого маленького пространства скорой и витает, проплывает мимо него – «Шура». - Нет, нет, нет, нет, - сипит он и тянет руки к другу: «Господи не надо, не надо, верни меня обратно, забирай, я приду сам, оставь…». Его придавливают к постели, влага застилает глаза, он отталкивает руку наугад, и вырывается. «Вы не понимаете, вы ничего не знаете, это мой друг, мой друг, я должен…». К лицу прижимается маска, он непроизвольно вдыхает, все снова размывается, тяжелый, страшный и нежеланный сон берет власть над телом. Ему чудится, что рука упала на пол с оглушительным грохотом, и прежде чем кануть в навязанное забытье, он успевает коснуться, той, бледной, с дурацкой татушкой-молнией, родной, теплой руки.