В дыму

Ну и все равно, что брат волновался. Каждый шаг взметал маленькую песчаную бурю под подошвой, припыляя вину, и стыд остывал в равнодушие. Их пути — встречные поезда. Снизу складывался, как домино, разделенный и нечеткий в вечернем отмирающем свете город. Скрипящие дороги, районы-коробки, водоемы, прибитые покровным стеклом, и возвышающиеся над ними штативы заводов. Мир — перевернутый микроскоп. Мы — организмы, которые так забавно шевелятся под линзами, когда их жарит лампа. Сумерки сплавляли мусор в геометрические силуэты, и окраины с их шпановскими шалашами и шрамированной кострами землей мягко принимали Террину нескладную тень. Вседозволенность пахла грязным металлом. Ожидание пульсировало в кончиках пальцев — судорогу приходилось разминать, теребя одежду. Беззащитная. Даже страшно стало от осознания, что… Скоро они придут. А Терра, испуганная и восхищенная, снова притаится и станет наблюдать, как безвозрастные разрисованные люди стаскивали мусор в ритуальные нагромождения. ** Промышленность заводила мощный организм города, отходы пузырились в водоемах. Разрисованные люди растворились с утренним туманом. Через пару часов дороги изойдут выхлопами, а тротуары вычертятся пунктиром серых клерков. После темного подъезда дневной свет, отражавшийся от белых неотделанных стен, заслепил. Терра ненавидела день. Ядовитое солнце и правила. Заклеить бы окна газетами. Современность — выжигала. Дверь хлопнула, под исцарапанным столом вздрогнул крупный грязный ком. Дэвис, чертов мусорщик… Снова притащил. Превратил и без того убогую съемную квартиру в перевалочный пункт для бездомных тварей. Брат подбирал жизни, играл в самоотверженность. Терра хмыкнула, переступая завалы обуви и обходя многочисленные собачьи миски. Приютил однажды беспризорницу и не смог остановиться. За окном калился бетон и выбеленный дорожный асфальт. С рубашки сыпалась земляная труха, размазываясь по вымытому братом полу. Брат подражал родителям, которых у Терры не было. Отчитывал, выражал разочарование. И облегчение, что она вернулась невредима. Почему-то это срабатывало лучше, чем если бы он ее наказывал. Терра пробивалась сквозь его обиду, ластилась, подлизывалась, наконец, прижималась к нему, взрослому и надежному. Успокаивалась, чувствуя ответное объятие. От родного и человеческого тепла забывался дурманящий жар ночных костров. Терра запоздало осознавала, какую опасность несли такие вылазки. И понимала, что ночь, наконец, закончилась. Терра клялась взяться за учебу. ** Ночной город завораживал гудением товарных поездов и философской сажей. Терра отвлекалась от тетрадей, вслушиваясь в сипение водостока. Квартиры щелкали замками, пряча клерков от угрожающих разрисованных людей, собирающихся на улицах пятнами, как подтеки граффити. Терра хотела стать водой и нестись по трубам. В краны, в жизни разрисованных решительных людей, к тусовкам на окраинах и гримированной поддержке. Она хотела попасть в металлическое каркасное сердце города и стать одной из его главных артерий. ** Терра пыталась одеваться, как они. Ее гардероб потемнел и окропился дешевым красным. Макияж разрезал детское лицо углами. Дорога грубела и ломалась к окраинам, на битум волнительно и быстро капал алый цвет ее кед. Сетчатая юбка будоражила короткостью — Терра держала ее, сопротивляясь ветру, одновременно убирая с лица волосы, уже вымазанные в косметике. Шагала самодовольно. Высматривала припозднившихся клерков и представляла, что ее боялись. Боялись, как боялись силы и независимости, как боялись остальных разрисованных людей. Сегодня Терра стала одной из них. ** Терра смотрела на них и чувствовала себя малолеткой, разряженной на Хэллоуин. Разрисованные девушки проходились по ее уверенности на высоких шпильках, протыкая местами мясо и прибивая к пыльному асфальту. Идеальные фигуры, откровенные наряды. Сетчатые чулки и эпатажные корсеты впивались плотно — не протиснуться ни доле сомнения. Не образ — кожа. Единственная и живая их кожа. Терра смотрела на спины с открытыми костлявыми плечами, на хромированные обручи и толстые кольца волос, и старалась слиться с темнотой. ** Темнота ее не принимала. Ритуальные костры что-то распыляли, и, хотя Терра близко не подходила, наркотическая ночь оседала где-то в клетках, и они, зараженные разрисованным пеплом, выхаркивались на потрескавшийся асфальт. Терра, нелепая и ошалевшая, бродила по переулкам, шарахаясь от военных патрулей. Переулки волновались, перестраивались и переворачивались — Терра могла поклясться. Небо, проколотое дымом, разверзалось и роняло звезды. Терра клялась. Вслух и громко, не осознавая, клялись ли тени в этом же, или это всего лишь эхо собственного голоса дробилось о переулки. ** Утро разливалось помоями и тяжело дышало сквозь насморк промышленных отходов. Стены брюзжали голосами соседей-клерков — клерки хотели выбраться из этой ямы. Терра мечтала скатиться глубже. Брат тряс ее плечо, чего-то добиваясь, а Терра путалась в одеяле, и падала, и катилась, и слезящиеся от ночного дыма глаза размазывали по наволочке грязь. ** Ночь прервалась глухим страшным звуком. Электричество выбило, мир устал и ушел в завесу. Просто облако упало. Люди оправдывались депрессией в недостойном их мире, но даже не задумывались, что будет, если депрессию себе позволит мир. Круглосуточная работа утомила его, и мир ушел. Силуэты многоэтажек держали разводы неба. Никто не видел отходящую душу пыльного облака, разбившегося о землю. Никакого изящества. Ни мягкости, ни воды, ни кристаллов льда. Только пыль, забивавшая поры города. Вскоре найдутся те, кто увидит в этом эстетику. Люди создадут из праха культ. Кто-то провозгласит божьим знаком. Кто-то возьмет пробу и солжет, что надежда осталась. Но большинство не обратит внимания. Выйдет, чертыхаясь, сквозь пыльный удушающий туман, и попрется на работу. Работа важнее, чем падение неба. ** Грела мысль, что не только она бросила школу. Школу вообще заканчивали только тупицы, верящие полубезумным предкам с их достойным (но никому не нужным) образованием. Школы впору закрывать. Уже собранные классы как-то выпустятся, а вот на новый набор детей едва ли хватит. Люди избавлялись от привычки плодиться. Клерки оправдывались работой, разрисованным мешала философия.