Вижу тебя

Теперь Дорога домой заняла в два раза больше времени. И конечно, это не мудрено: выдвигаясь в путь засветло, Стайлз устремился вперед, желая поскорее попасть на территорию колледжа, чтобы, наконец, поверить в тот факт, что его берут. На смену нетерпеливому ожиданию пришло непрошеное раскаяние, и теперь, возвращаясь в Бикон Хиллз, Стилински позорно останавливался «по триста» раз в час, борясь с неуместными угрызениями совести. Да, он понимал, что колледж это хорошо, тем более, берут его на полную стипендию. И значит, необходимость занимать деньги у опекуна на пресловутое обучение сама собой отпадает. И не об этом ли мечтал он, желая, наконец, свалить и стать свободным? Перестать, наконец, быть зависимым. Зависимость… И это одно огромное, просто гигантское «но» во всей жизни Стилински. И даже сейчас он не может в должной мере решиться и сделать то, что должен. Потому что в полной мере не может решить, правильно ли он поступает. Хотя, что есть правильность для него? Ответ Стайлз не знает и устало вздыхает, всматриваясь в ночное шоссе. Дорога одинокая и темная, впрочем, как и он сам сейчас. Оживленное движение стихло, оставшись позади, и сейчас лишь изредка навстречу джипу попадались встречные машины, освещая его ярким светом фар. Чем ближе дом, тем сильнее бьется его сердце и позорно хочется не возвращаться, оставить все, как есть, пропасть навсегда… Так, чтобы вообще без следа. Так, чтобы тот, от кого он старается сбежать, не смог учуять его, найти… Еще пара десятков километров, и он дома. Конечно, все однозначно сложно, но оттягивать больше некуда, и вот это точно. Потому как, наверное, всего времени мира ему будет мало, чтобы принять решение, трезво взвесив все. Стайлз, открыв окно, легко вдыхает полной грудью ночной воздух и уверенно вдавливает педаль газа до упора, ощущая, как от нахлынувшей скорости «плывет» голова, разгоняя горячую кровь по телу, и сладко тянет в животе. Отдавшись на волю чувств, он позорно пропускает момент, когда черно-белая машина с мигалкой незаметно выворачивает из-за поворота. И приходит в себя только когда та, сев ему на хвост, включает сирену. Ну, здорово просто, твою же мать! Стайлз как законопослушный гражданин начинает постепенно сбрасывать скорость, выруливая на обочину. Замечательно просто, вот только этого ему не хватало. Опекун с него шкуру за это снимет, и все потому, что помешан на контроле и долбаных правилах. И вот сейчас Стайлз нарушил долбанный закон штата. Хотя, по сравнению с тем, что он уже наделал и собирался выкинуть, штраф и нравоучительная беседа от полисмена за превышение скорости — это пшик — не такое уж и ужасное деяние. Стайлз, окончательно остановившись, потянулся к бардачку, в котором хранились документы, и, конечно же, не видел, как дверь у припаркованной чуть поодаль машины резко открывается и из нее неспешно, будто у него все время мира, выходит полицейский: темные форменные брюки, идеально отглаженная рубашка, на правом боку пушка, на левом мерно покачивающаяся длинная дубинка. Стайлз не видит, как страж порядка останавливается у задней дверцы джипа, кладя руку на крышу автомобиля, и твердым голосом чеканит: — Я не вижу ваших рук, - и все также добавляет, - положите руки на руль, сэр. И омегу буквально прошивает насквозь этим голосом, заставляя резко вернуться в исходное положение, так и не найдя злополучные документы. Твою же мать! Он, не глядя на представителя закона, подчиняется, сильно вцепившись обеими руками в баранку. — Я ничего не нарушал... офицер, — все же не выдерживая, нахально выплевывает Стайлз (все же, наверное, он не очень хороший и не очень воспитанный мальчик), когда коп все же подходит ближе к водительской двери. — Лейтенант Хейл, — нарочито вежливо поправляет тот, как ни в чем не бывало, показательно убирая руку с крыши авто на кобуру. — Мы во всем разберёмся. Для начала: ваши права и страховка. Стайлз вновь тянется к бардачку и, слава богам, находит хотя бы удостоверение, резким движением предъявляя их дотошному копу. — Поищите страховку, пока я пробью ваши документы по базе, мистер… — лейтенант будто специально медленно опускает взгляд на пластиковую карточку, — Стилински. Страховку хмурый мистер Стилински ищет, уже смирившись с тем фактом, что он вновь влип по самое «не хочу». Омега, слепо нашарив в кармане джинс телефон, начал озираться в тусклом свете салона, подсвечивая особо темные места в нем яркой подсветкой смартфона. Конечно, сейчас не самое время, но он запоздало вспоминает, что, возможно, вернее даже уверен, что эта чертова страховка у него не в машине. Когда он впопыхах покидал дом, он взял самое необходимое, то, что пришло ему в голову, и, кажется, эта чертова бумажка не входила в «Топ-10» нужных ему вещей. Блядство, вот правда... Однако же деятельность свою он не прекратил, вновь и вновь осматриваясь в салоне, в десятый раз залезая в бардачок, «усердно» шаря под сиденьем и в левой дверце, а затем сгибаясь, подтягиваясь к правой. В ответ на не очень убедительные поиски Хейл упорно молчит. Лишь качает головой и после затянувшейся паузы, не выдерживая, назидательно выдает: — Мистер Стилински, на этом участке дороги введено временное ограничение скорости, и если Вы еще не в курсе и не видели знака, то максимальная скорость здесь 50 миль в час. Вы же превысили скорость, — монотонно перечисляет лейтенант, видя, как Стайлз прекратил поиски и вернул руки на исходную позицию. — Я в курсе, — бурчит водитель, нетерпеливо барабаня пальцами по рулю. Однако это заявление коп начисто игнорирует, продолжая: — Судя по радару, Вы двигались со скоростью почти 110, — не сводя глаз с него, «зачитывает» страж порядка. Кажется его напряженный взгляд прожжет в "злостном" нарушителе Стилински дырку, не иначе. Как вдруг зануда-лейтенант Хейл наклоняется к открытому окну и ведет носом, отчего глаза омеги комично округляются. Это что еще сейчас было? — Вы употребляли алкоголь, прежде чем сесть за руль? Ситуация абсурдная до жути. Конечно же, он не пьян. Каким бы идиотом он ни был, но все же сыну шерифа неповадно пить за рулем. Нет уж, увольте. Он не пал еще так низко. — Нет, конечно, — гневно выдохнул Стайлз, — с чего Вы взяли? — Вы необдуманно превысили скорость, к тому же у Вас нет страховки, и, вполне вероятно, Вы пьяны, мистер Стилински. И еще - парковка в этом месте запрещена. Вы видели знак, когда останавливались здесь? —  перечисляет все его запредельно тяжкие грехи полицейский-зануда, все так же игнорируя его едва слышные злопыхания и показательно медленно убирая его права в карман. — Э-э, вы что творите? — возражает Стилински, но обрывает свой монолог, видя, что все безрезультатно. — И что теперь? Арестуете меня, да? Блять, ну что такое, а? Он ведь ничего такого ужасного не сделал. Не перевозил наркоту, не переехал кучу старушек, медленно переходивших дорогу в неположенном месте, не вхерачился со всего размаху во встречные машины… Черт, подумаешь, превысил чуть скорость и припарковался в неположенном месте. А про алкоголь… Это даже не смешно. — Скажите честно, чего вы хотите? Вам нужно выполнить нормативку, да? — не выдержал омега, усугубляя своими неосторожными словами итак хлипкое положение, — решили за счет меня? Послушайте, со мной такие фокусы не пройдут, я сын шерифа, понятно? Для начала нужно доказать, что я управлял транспортным средством в состоянии… И Стайлза привычно понесло, и, может, с кем-то другим и прокатило бы, но с этим долбаным Хейлом этот фокус не пройдет точно. И словно в доказательство правдивости его предположений блюститель порядка вновь приказывает: — Выходите из автомобиля, сэр. Ну, вот и договорился. Из тачки Стилински выбирается, неуклюже покачиваясь, все-таки несколько часов за рулем дают о себе знать, однако сердце выстукивает под ребрами какой-то непонятный ритм, особенно когда зануда-лейтенант снова приказывает — глухо и хрипло: — К патрульной машине, — указал он на черно-белый автомобиль, который так услужливо стоит с открытой водительской дверью и включенными проблесковыми маячками. — Руки на капот. Он что, серьезно?! Видимо, серьезно. Хейл небрежно толкает его на холодный капот вниз лицом, неласково нажимает кулаком на поясницу, тем самым заставляя притиснуться вплотную, омега, послушный чужой воле, растекается всем своим телом. Носком ботинка Хейл больно стучит сначала по правой лодыжке, потом по левой, и ноги Стилински отнюдь не грациозно разъезжаются в стороны. Сказать, что он дико возмущен таким скотским отношением к себе любимому — значит, не сказать ничего. — Эй, блять, полегче, — не выдерживает он, ибо несмотря на дурацкую позу в нем сейчас просыпается ничем не подкрепленное желание заболтать въедливого копа до смерти. Чертов СДВГ. — Может, уладим все полюбовно? Договоримся, выпишешь мне штраф и все такое… — он не договаривает, слова застревают в глотке, заставляя давиться вздохом, когда ему грубо заламывают руки — левую, правую… За спиной с глухим щелчком защелкиваются холодные наручники. — Эй, да блять, какого хера? Я не оказывал сопротивления! — орет он, неудобно выворачивая шею и рассматривая, что делает у него за спиной этот чертов коп, одновременно Стилински пытается пошевелить скованными руками, проверяя их подвижность, и с болью морщится, когда тугие кольца безжалостно впиваются в нежную кожу. — Это незаконно, я знаю свои права. — Это реальная необходимость,  — раздается рядом властный голос. — Кто знает, что взбредет в голову преступнику. — Эй, я не преступник! С чего ты это взял? — Все так говорят, поверь мне. Стоит только упрятать в патрульную машину, предъявив обвинение, как все сразу становятся безвольными жертвами обстоятельств. Но мы оба знаем, что на самом деле… — Я на самом деле спешу домой, — тихо перебил его омега, сдавленно хватая ртом ночной воздух, ибо даже дышать, не то что просто долго находиться в такой позе, жесть, как неудобно. И будто в еще большее наказание ему в шею грубо упирается что-то плотное и тяжелое — по ощущениям полицейская дубинка, резко припечатывая еще ближе к злополучному капоту. — Да блин, что за дела? Я всего лишь превысил скорость, и, черт, с хера ли ты записываешь меня в извращенцы? Вот сказанул, так сказанул. Причем тут извращенцы-то? — Уверен? — конец дубинки нахально скользит вдоль позвоночника, затем по пояснице, очерчивая ладную задницу, достаточно плотно обтянутую тканью брюк. Как неожиданно ныряет между широко расставленных ног, упираясь туда, куда вообще полицейской дубинке по должности упираться не положено. Стайлз от неожиданности вздрагивает. — О’кей, Стайлз понял… понял — ты вроде как «плохой» коп, да? — выговаривает омега, и громко нервно смеется, чувствуя, как упругий ствол дубинки оглаживает внутреннюю часть его бедер. Однако, в разрез всему происходящему, дубинка, повинуясь воле «плохого» копа Хейла, совершает эти движения плавно и мягко, будто прося прощения за содеянное и за то, что последует дальше. — Эй, по законам жанра должен быть и «хороший». Воистину идиотская ситуация, и Стилински отчетливо ощущает, как его здравомыслящая часть сейчас громко вопит, требуя справедливости и праведного возмездия, а вторая, черт возьми, та, что до недавних пор была сокрыта даже для него самого, потаенная — совсем не против почувствовать на себе все то, что удумал вытворить этот полоумный «фараон». — Ошибаешься, — с жаром шепчет лейтенант, — сейчас я — «хороший». И лишь только поэтому я не везу тебя в участок, чтобы оформить по всей строгости, — их общение уже давно вышло за рамки официального, естественно, с обеих сторон. Ну еще бы! Какая уж тут к черту, дистанция/субординация, если его разложили на капоте и почти щупают за задницу и член? Стайлз пытается отстраниться, уйти от ненормальных прикосновений и жаркого шепота свихнувшегося копа. Вот ведь кто точно извращенец! — За вождение в нетрезвом виде можно угодить за решетку, мистер Стилински,  хотя, если честно, боюсь представить, что может ожидать столь аппетитную задницу в тюрьме, — полицейский ни на секунду не прекращает оглаживать его тело, сильные руки Хейла настойчиво ласкают его спину, пробираясь под живот. — Обезболивающее и транки придется жрать горстями. — Какого хера ты творишь? — пытается возмутиться омега, но поздно: Стайлз слышит, как гремит пряжка его ремня, бесцеремонные пальцы подцепляют пояс брюк, нагло тянут их вместе с бельем вниз, подставляя прохладному ночному воздуху беззащитные бледные ягодицы. Джинсы застревают где-то чуть выше колен — сползти дальше не позволяют широко расставленные ноги, еще больше сковывая его. — Что ж, все-таки воспитательная работа, да? — специально язвит омега, чтобы не выдать, насколько это бьет по его гордости. Он вообще старался игнорировать тот факт, что стоит с голым задом вместе с ополоумевшим в корень мужиком. В общем, та еще картинка. — Воспитательные меры во всей красе, — лейтенант грубо собирает в кулак горсть его волос, резко дергая их, заставляя Стайлза поднять голову, и горячо шепчет в самое ухо, прикусывая мочку: — Только не надо вырываться. Знаешь ведь, что будет хуже. Едва договорив, он отпускает его, чтобы в следующее мгновение стянуть с него мешающие брюки, однако, не замарачиваясь, вытряхивает из штанины только одну его ногу, оставляя вторую все так же обтянутой висящей штаниной, правда, перепачканной в дорожной пыли. Рубашку на теле Стайлза уверенные руки назойливого копа задирают резким рывком. И омеге прекрасно слышно, как оторванные пуговицы звонко скатываются по капоту вниз на землю. И тут же, почти лишая его разума от возмущения, чужой язык прокладывает вдоль его позвоночника влажную дорожку, огибая скованные руки — наглец доходит ровнёхонько до копчика, и внезапно выпрямляется. Стесненные дебильными наручниками руки начинают нещадно саднить, а неудобно вывернутые плечи — болеть. Но все меркнет, и Стайлз предательски дергается всем телом, когда жесткий палец проходится между ягодиц, настойчиво, раз-другой, а потом надавливает на отверстие, и въезжает внутрь ожидаемо легко. — И кто все же извращенец? — ничуть не удивленно произносит Хейл, осторожно укладываясь теплой грудью Стайлзу на спину. — Иди на хер, — резко чеканит Стайлз, ощущая его пальцы внутри, там, где жарко и влажно, двигаясь при этом не слишком ласково, видать, Хейл не собирается тратить драгоценное время на тщательную подготовку. — Готов? — с этими словами, коп вытаскивает свои пальцы и, не удержавшись, звонко шлепает Стайлза по ягодице. Не нужно быть пророком, чтобы догадаться, что последует дальше. Стилински знает это наверняка: ему привычно загонят в задницу член. Но чертов фараон не устает его удивлять, хотя, кажется, куда больше? И вместо члена в его задницу упирается что-то холодное, гладкое. Твою же мать, Хейл! — Ты конченый извращенец. Точно! — гневно цедит сквозь сжатые зубы Стайлз, ощущая всем телом, как чертова дубинка мажет резиновым концом по кольцу мышц. — Офицер, вам же там всем бошки обязаны вскрывать, психологи там всякие, обследования? Как ты, извращенец такой, в полицию только попал? Или для вас таких создали особый отдел? — Угадал, специальный «Особо Воспитательный». И знаешь, мы там очень-очень не любим, когда нарушают правила, Стайлз, — раздается циничный голос у него за спиной. — В тайне дрочишь на конституцию? — Ты знаешь, на что я дрочу, — деловито заканчивает он, и прежде чем протолкнуть резиновый ствол внутрь, Хейл широко разводит Стайлзу ягодицы так, что дырка уже сама по себе приоткрывается, блестя от выступающей смазки, и только тогда, размазывая влажное концом дубинки, вставляет.  — Пообещай, что больше никогда не будешь нарушать, — от голоса Хейла внутри все скручивает. — После всего, ты все еще не осознаешь свою вину? Не понимаешь? Да? Однако Стайлз намеренно молчит — еще чего не хватало, отвечать этому козлу, хотя приходится прикладывать для этого немалые усилия и абстрагироваться, конечно, прекрасно чувствуя, как поначалу резиновый конец дубинки входит весьма и весьма натужно, даже несмотря на выделяющуюся смазку. Ствол слишком большой, и его мучитель просовывает его мелкими толчками, отчего многострадальную задницу «разрывает» болезненной пульсацией. Стайлз, пробуя отпустить напряжение из собственного тела, старается дышать глубоко– вдыхая через нос и выдыхая ртом, повторяя про себя как мантру: «Скоро все закончится. Все закончится. Закончится». Но тело само супротив его воли и желанию судорожно сжимается, противясь инородному и весьма немаленькому предмету. — Что ж ты творишь, мразь! — отвлечься не получается. Ибо каждый новый жесткий толчок вгоняет в него эту штуку глубже и глубже. Такими темпами Хейл затолкает в него свою палку от конца до самого основания. Целиком. Блядство. — Да блять, когда ж ты, сука, уже остановишься? Теперь настала очередь Хейла молчать, и он с замашками маньяка: неуклонно и размеренно, не сбиваясь с ритма, - продолжает втрахивать в него резиновую хрень. И благодаря его стараниям мышцы омеги довольно быстро привыкают к ее размеру, и кажется даже, что и не болит почти. Да, неудобно, да, непривычно, и плюс еще бедные руки скованы за спиной. Правда, теперь благодаря действиям этого садиста руки хочется освободить с весьма однозначной целью — подрочить, но возможности у него пока нет. Возбуждение усиливается, и поэтому Стайлз скользит по гладкому капоту, отчего сам не замечает, как насаживается на резиновую палку — подается бедрами назад, а затем со стоном сразу же вперед, и снова назад. — Детка, — Хейл ласково гладит его по влажным волосам, — Тебе нравится, вижу, признайся…— и не дождавшись ответа, будто в наказание хватает за короткую цепь на наручниках и остервенело дергает на себя, заставляя послушного омегу буквально натянуться на ствол истерзанной задницей, причем по ощущениям ее конец сейчас выпрыгнет из живота. Хуже всего, что ему и правда нравится, но говорить об этом он не хочет - зачем, если чертов коп видит все сам? По голосу Стилински угадывает — чертов Хейл растягивает губы в невозможной улыбке, и он явственно чувствует, как коп затравленно дышит и сам трется о его бедро нехилым стояком. Блядьблядьблядь. — Малыш… — одновременно с этими словами «вжикает» молния, и Стайлз, поспешно изворачиваясь, наблюдает, как из прорези ширинки показывается внушительных размеров член, — сейчас… Стайлз на это обещание лишь затравленно всхлипывает — резиновая, нагревшаяся уже до предела, штуковина все еще в нем. — Детка, потерпи, — доносится до него, и, повинуясь сильным рукам Хейла, осторожно закидывает ногу на капот, отчего полицейская дубинка выскальзывает, наконец. Стайлз зло хмыкает и шевелит немеющими руками. — Руки, — просит омега нетерпеливо, потом будет не до этого. — Давай, Хейл, ну? Знаешь ведь, что не убегу никуда. И так уже понятно. К его удивлению наручники мгновенно расщелкиваются, Стайлз уже было думал, что коп не сжалится над ним… Но… Стилински молча с силой трет затекшие запястья, а затем, ни капли не стесняясь, тянется к стоящему колом члену, как его останавливает новый приказ: — Не трогай себя, пока не разрешу. Стайлз обиженно закусывает губу, но молча кивает, он не в состоянии спорить сейчас. — Иди сюда, малыш, — Дерек обхватывает ладонью шею Стайлза, приподнимает его и прижимает спиной к своей груди, и член врывается в разгоряченную растраханную дырку легко по самые яйца. Естественно, сразу. — Вот так. Нравится? Ощущения настоящего, пульсирующего и подрагивающего наполняют Стайлза до краев, напрочь выбивая из головы все мысли. Стенки сдавили член, обволакивая, накрывая, и Дерек, не выдержав, застонал, утыкаясь носом в ключицу парня. — Да-да-да-да, — чеканит он, и беспорядочно возит по капоту и лобовому стеклу руками, пытаясь обрести равновесие. Стайлзу кажется, что он сейчас взорвется и без дополнительной стимуляции, от одного ощущения члена глубоко внутри своего тела. Он честно пытается сообщить об этом своему «насильнику», но даже не успевает открыть рот, как его просто переворачивают на бок, как безвольную куклу. Времени, чтобы возмутиться, у него тоже нет, ибо от смены положения ощущения меняются, становясь интенсивнее и острее, и Стайлз внезапно кончает, практически не слыша, протяжно стонет, сжимаясь тугим кольцом на члене. — Блять, я не разрешал, — буквально рычит Хейл и сдергивает его с себя. И Стайлз падает на колени, больно ударяясь ими о землю. Через вязкую муть перед глазами он все понимает правильно — с глухим стоном берет в рот без единого колебания. Хейл шумно выдохнул и впился в волосы омеги пальцами. Больно — но так нужно. И Стилински привычно сосет и облизывает, трет губами, пропускает глубоко в горло, зная этот член до единого дюйма несчетное количество времени. Дерек кончил на последнем выдохе, выгнулся, входя до упора, и простонал, чувствуя, как рассыпаются искры крапинками перед глазами, выплескиваясь резкими толчками, и проглотить все разом у омеги не получается, и из уголка приоткрытого рта льется — по подбородку на шею, грудь. Хейл аккуратно стирает большим пальцем мутную дорожку, трогает влажные воспаленные губы и прижимает его голову к своему животу. — Ты совсем спятил, — резюмирует Стайлз, сорвано дыша и елозя щекой по дорожке волос. — Не думаю, — вяло отвечает коп, пытаясь отрицательно покачать головой, но не может — сил почти нет, однако, переводя дыхание, опускает голову вниз и внимательно смотрит на правонарушителя. Под его неудобным взглядом Стайлз завозился. Заметив это, коп резко вздергивает его на ноги, обнимает за тонкую талию и усаживает голым задом на еще не остывший капот. — Добро пожаловать домой, — шепчет голос, и его обладатель, заправляясь, подступает к нему вплотную, обнимает за шею, и по телу проходит дрожь тепла от касания. Хейл нахально раздвигает влажные губы языком, и омега в полной мере ощущает во рту чужой язык. — Блядство, — простонал омега, отрываясь и убирая со лба влажные пряди волос, осознавая, что фараон не двигается, просто тяжело дышит, прижав его к себе. — И… что это, блять, было? — Приветствие. — Приветствие, значит? — Стайлз зло усмехнулся, пытаясь привести себя и свою одежду в относительный порядок, неловко соскальзывая с капота машины и отходя к своей. — Я бы обошелся и без этого. — Не думаю, — задумчиво протягивает коп напоследок, и Стилински слышит, как заревел мотор, и патрульная машина с грохотом сорвалась прочь. Воистину добро пожаловать домой.