Пролог на Небесах

      – У Вас большие проблемы, молодой человек.       Саске недоверчиво нахмурился, дезориентированный буквально на секунду.       – Мама? – и, крутанувшись на каблуках, порывисто выдохнул сухое: – Отец. Что… – Саске попытался прочистить горло, тем самым давая себе немного форы для осознания. Продолжил уже более уверенно: – Что вы тут делаете?       – У меня к тебе тот же вопрос. – Микото, держа руки скрещенными на груди, выглядела действительно рассерженной. Саске заметил это по сильно поджимающимся губам и отсутствию привычной мягкости в голосе. – Скажи мне, почему мы должны узнавать о таких вещах вот так вот?       Саске не удержался от того, чтобы недовольно не закатить глаза. Решив, что центр зала не лучшее место для семейных разборок, парень быстро обогнул родителей – Фугаку, примечательно, не вымолвил ни слова, просто стоял каменным изваянием и сверлил сына уничтожающим взглядом – и направился к колоннам, к одному из свободных углов.       – Саске, стой! – тихо возмутилась женщина, которой хватало воспитания не устраивать истерику в публичном месте. – Саске! Объяснись немедленно!       – Обязательно. Только сначала скажите мне, как вы узнали, что я в Кёльне.       – Хорошие друзья подсказали. Ты забыл? Ректор университета, в котором ты учишься, как оказалось, теперь уже заочно и не особо успешно, близкий знакомый твоего отца.       Саске сдавленно цокнул. Такие просчёты он не любил. Видимо, надо было лучше слушать речи отца перед поступлением.       – И что? Как будто мне нужен диплом с отличием, чтобы удовлетворять вас в качестве наследника.       – Это образование необходимо в первую очередь тебе! – Микото подошла ближе, хватая сына под локоть, призывая смотреть в глаза. – Мы всё это делаем для тебя, Саске, чтобы в будущем тебе было легче управлять компанией, и…       – Я, кажется, не раз уже вам говорил. – Парень отдёрнул руку, вызывая на лице матери оттенок растерянности. – Мне не нужна эта чёртова компания.       Саске перевёл взгляд на отца, чтобы убедиться, что тот чётко осознал сказанное. Впрочем, эффекта это не произвело: Фугаку лишь слегка изогнул бровь, во всём остальном оставаясь непроницаемо спокойным. И, к сожалению, все в семье знали, что это затишье перед бурей. Ледяной и беспощадной. По нему было видно, что решение уже принято, и никакие аргументы не достигнут цели.       – А что нужно? – спросил старший Учиха. – Работа во второсортном баре? Развлекать публику, словно клоун? Этого тебе хочется?       – Нет, – сразу ответил Саске, продолжая зрительную борьбу. – Я не собирался задерживаться здесь надолго. Теперь уже точно нет.       – О чём ты? – спросила Микото, которую спокойствие сына сильно удивило. Он редко, когда так разговаривал с отцом – без опаски.       – Верите вы в меня или нет – это не важно. Я уже получил то, что хотел. – Край губы непроизвольно скривился, обнажая нахлынувшее чувство победы. – В музыкальной консерватории, в которой я учусь, мне удалось добиться предложения о заключении двухгодовалой стажировки. В Лондоне.       О, этот непередаваемый момент, когда он отчётливо видит, как наливается краской злости лицо отца. Потрясающее ощущение полной в себе уверенности. И понимания, что ничто не сможет этого изменить.       Микото словами сына была потрясена, пару раз неверующе хлопнула густыми ресницами, и только затем обрушила на него весь шквал негодования.       – Какая консерватория? Какая стажировка? Лондон? Саске! Чем ты тут год занимался? Мы надеялись, что ты уже достаточно взрослый, чтобы вверить тебе ответственность жить так далеко от дома, в другой стране. И что в итоге?       – И правда, мама, что в итоге? В итоге я получил то, что хотел. – Саске потихоньку начинал закипать, разговоры с родителями практически всегда заканчивались одинаково для всех – Саске взрывался, Микото расстраивалась, а Фугаку демонстративно холодно игнорировал. Бывало, правда, и он поддавался эмоциям, но, с уверений жены, с годами он всё-таки стал менее импульсивным. Саске это ни о чём не говорило, отца, по сути, он знает только таким, а каким он был раньше - его волновало мало. А сейчас перед ним ледяной деспотичный мужчина, что готов пойти на что угодно, лишь бы осуществить задуманное. В данном случае речь, разумеется, шла о наследстве. Как уже говорилось, Саске ненавидел эту тему.       – Нет, так не пойдёт. – Микото резко подобралась, в голосе прозвенели высокие нотки. – Молодой человек, ты немедленно собираешь вещи и возвращаешься с нами в Японию. Я не позволю, чтобы мой сын работал непонятно где и непонятно кем. На что ты вообще жил весь год? Господи.       Микото продолжала причитать, от нервов перешла на жестикуляцию, но Саске едва её слушал. Он не мог проиграть в этот раз, только не сейчас. Именно по этой причине он продолжал смотреть только на отца, что сейчас предпочитал отдать жене возможность высказаться. Сам же он всё скажет, обязательно, но позже, возможно по приезде, а может сразу же, как Саске сдастся и сядет в машину. Тогда-то он и выслушает всё про свои глупые мечты, неспособность ко взрослым размышлениям и неутихающей подростковой инфантильности. А вишенкой на торте будет классическое: «я в тебе разочарован».       Нет, так дела не делаются. Саске неприятно повёл головой, слегка вскидывая подбородок, и по слогам отчеканил:       – Я никуда не поеду.       – В каком смысле? – последовал вопрос от Фугаку. Слова прозвучали сказанными через неприкрытую неприязнь.       – В том самом, что я останусь здесь. До тех пор, пока не начнётся моя стажировка.       – А что планируешь делать после? Покорять Европу? – теперь слышалась издёвка, которой Фугаку обычно показывал, что к сказанному он относится совершенно без всякой серьёзности. Неприятно, но снова пришлось почувствовать себя ребёнком.       – Я вернусь сюда. В Кёльн.       – Так привязался к этой дыре?       – Так привязался к человеку, который здесь работает.       – Что? – удивлённо выдохнула Микото. Перевела взгляд на мужа, потом снова на сына. – Какого человека, Саске?       – Того, с кем собираюсь оставаться всю жизнь, – с нажимом проговорил Саске, но губы недовольно скривились, как только до слуха донёсся скованный сухой смех.       – Я надеялся, что смог вырастить достойного мужчину. – Фугаку брезгливо поджал тонкие бледные губы. – А в итоге вижу перед собой мальчишку. Ты не посмеешь…       – Ты ничего не знаешь, но едва ли я собираюсь тебе что-то объяснять.       – Да? Что ж, настаивать не буду. Но перед матерью ты объясниться не хочешь?       Вот опять, манипуляция через искренние светлые чувства к матери. Саске готов был задушить собственного отца каждый раз, когда он выкидывал этот козырь. Беспроигрышный козырь, перед которым Саске был абсолютно бессилен. И вот сейчас Микото смотрела на него с таким замешательством и обидой, что парень машинально смягчился. Против этой женщины он не мог идти злостью и пренебрежением.       – О ком ты говоришь?       – Мама, – Саске мягко взял женщину за руки и погладил большими пальцами суховатую кожу. – Я понимаю, что поступил с тобой некрасиво, знаю, что обманывал, вернее будет сказать, не говорил всех деталей, но я здесь счастлив. Послушай, ты же знаешь, это то, к чему я стремился. И у меня получилось. Получится. И тот, о ком я говорю… Я не могу рассказать тебе всего, но уверен, со временем ты меня поймёшь. Сейчас же просто поверь – это действительно удивительный человек. Ты это поймёшь, как только увидишь.       – Саске, насколько у вас всё…       – Всё очень серьёзно, – уверенно сказал Саске, который в момент осознал, что не боится ни в чём признаваться родителям. Он заранее знал, что не встретит понимания. Единственный сын решил связать судьбу с мужчиной. Это уничтожит будущее семьи и разобьёт матери сердце. Опрометчивый шаг, учитывая неспокойный характер этих самых отношений. Но Саске слишком воодушевился перспективой сорвать с себя все возложенные на него как на наследника оковы. За один раз оборвать всё, что могло связать его в собственных желаниях и потребностях. И если на отца было плевать, то в матери он не сомневался – даже с разбитым сердцем она найдёт в себе силы принять и довериться выбору единственного сына. Саске был в этом уверен.       – Саске, мой мальчик, зачем же ты так спешишь? – как женщина Микото верила в силу возможных чувств, но как мать она не могла так легко смириться с таким событием. – Этот человек… Эта девушка, как давно вы вместе?       Саске тяжело сглотнул, слыша, как в ушах раздаётся биение собственного сердца. Осознать отсутствие страха – это одно, а сказать такое матери в лицо, чьи глаза сейчас наполнены влажностью от переживаний, а маленькие ладони так крепко вцепились в чужие руки, – совершенно другое.       – Мам, в первую очередь я должен сказать тебе, что правда влюблён. И безмерно сильно дорожу этим чувством. И ты должна попытаться прислушаться ко мне, потому что тот, о ком я говорю, это не…       – Добрый день.       От неожиданности по спине пробежались мурашки. А ещё, наверное, от общего стресса. Саске был не рад, что его прервали в момент, когда он почти смог довериться матери, пускай и при отце, но это был только их момент. Саске развернулся, чтобы посмотреть на стоящего в паре метрах мужчину, и сразу понял, что поторопился с выводами – его присутствие давало какую-то незримую поддержку, поэтому парень расслабился, выдыхая, и обнажил тонкую улыбку.       – Ты очень вовремя, – сказал Саске, переходя на немецкий. – Итачи, я как раз говорил родителям о…       – Итачи? – До Саске как будто эхом донёсся всхлип матери, а через секунду он увидел её побелевшее лицо и дрожащую руку, что прикрывала рот. Имя, что прозвучало с её уст, не было сказано так, как должно звучать имя незнакомца. Саске стрельнул взглядом в мгновенно напрягшегося отца, растерянность на лице которого до селе видеть не приходилось.       – Что?..       – Рад видеть тебя в здравии, – сказал Итачи, делая шаг ближе. Саске опешил, не сразу понимая, что сказано это было на родном ему языке. – Мама. Отец. – Сдержанный кивок в сторону.       – Господи, Итачи. – Микото резко подалась вперёд, намереваясь обнять старшего сына, но остановилась на полпути и замерла. По алым от волнения щекам прокатилась слеза. – Это же действительно ты?       – Да, мама. Всё так, – Итачи пытался говорить ровно, сухо, так, чтобы не позволить ситуации выйти из-под мнимого контроля. Говорить, надо говорить, что-то из того, что поможет не вскрывать постыдную правду. Ни один родитель не заслужил узнать такое. – Не ожидал вас здесь увидеть. Далеко от дома. Сдаётся мне, прибыли явно не по приглашению. Видишь, Саске, как я и говорил – родители волнуются.       – Итачи, о чём ты?.. – Саске потерянно бродил взглядом то по родителям, то возвращался к Итачи, что сейчас говорил какие-то напрочь лишённые смысла вещи и выглядел при этом абсолютно спокойным. Ситуация была абсурдной до той степени, что парню начинало казаться, будто он действительно ослышался, недопонял, спит. Что-то, что понять за такое малое количество времени просто невозможно.       – Почему ты здесь? – задал вопрос Фугаку, по всей видимости, не особо задумываясь над смысловой нагрузкой. Он смотрел на давно позабытого сына, словно на приведение, словно на призрак того, кто давно уже мёртв. Он будто снова смог взглянуть в глаза покойного брата, чьё неспокойное присутствие мучало мужчину всё это бесконечное множество лет. А сейчас оно обрело форму, говорит так же спокойно и холодно, и только синева глаз не позволяет лишиться рассудка.       – Прошу прощения, отец, но где мне ещё быть? – Итачи, вопреки желанию, подошёл близко, так, что теперь Саске ощущался в непосредственной близости. Когда до него дойдёт весь смысл, тогда будет опасно даже на глаза ему попадаться, но сейчас необходимо воспользоваться его ещё не до конца сформировавшимся шоком. Встать ближе, возможно, даже положить руку на плечо и посильнее сжать, чтобы попробовать предотвратить вероятность истерики и последующего неконтролируемого потока слов, сделать выводы из которых будет несложно.       – Я освежу твою память, – продолжил Итачи. – Кёльн – родной город того, с кем я покинул Японию. Думается мне, вполне ожидаемо застать меня именно здесь.       Фугаку не стал больше задавать вопросы, только сильнее помрачнел. Микото не скрывая слёз смотрела на своих сыновей – картина, которую она не надеялась увидеть. Но ни один из них не решался что-то сказать или сделать.       Поняв, что в дальшейшем разговоре нет смысла, Итачи наконец осмелился взглянуть на брата. И, Господь, лучше бы он этого не делал, но иначе было никак. Ломанная неестественная улыбка, что так опасно балансировала между смехом и слезами. Саске то растягивал её шире, но до белизны поджимал губы, порываясь что-то сказать, но в глазах лихорадочно мелькали кадры осмысления, и он лишь делал рваный вдох. Осоловелый взгляд с дрожащим зрачком.       Саске продолжал смотреть куда-то сквозь всего, за пределы такой внезапной реальности. Настолько глубоко, что не услышал ни то, о чём начала говорить мать, через предложение срываясь в голосе, не слышал, что конкретно отвечал ей Итачи. Кажется, слышался ещё чей-то голос. А может ничего и не было, Саске будто вывернулся внутрь самого себя, пытаясь, отчаянно пытаясь найти способ хоть как-то, пусть на время, но пережевать всё то, что ему так безжалостно скормили.       Одно неспешное моргание, и после обнажение оледеневшего, режущего на мелкие кусочки взгляда, обращённого к человеку, что сейчас так непринуждённо о чём-то говорил. Впрочем, не почувствовать на себе такую тяжесть сложно, поэтому Итачи прервался и повернул голову.       Презрение – это всё, что он увидел.       – Ненавижу.       Итачи болезненно сжал челюсть и прикрыл глаза сразу после того, как Саске стрелой вылетел из бара. Ему хватило пары секунд, чтобы оставить всех присутствующих в замешательстве. Первой пришла в себя Микото.       – Что? Куда он? Вот же засранец! – женщина хотела устремиться вслед за сыном, но её порыв был остановлен крепко удерживающей рукой, что мягко легла на плечо. Микото непонимающе посмотрела в лицо человека, которого когда-то считала членом семьи. Сасори покачал головой.       – Не надо. Давайте дадим ему немного времени, – успокаивающе проговорил он.       – Сасори…       – Здравствуй, Микото. Давно не виделись. – Мужчина тепло улыбнулся, а после с лица пропала каждая располагающая эмоция. – С тобой тоже, Фугаку. Пройдёмте ко мне в кабинет, не будем и дальше стоять посреди зала.       Микото тяжело выдохнула, давно смирившаяся с крутым нравом младшего сына. В этой ситуации было не так важно, что в голове у этого мальчишки, а подобная реакция – возможный протест на их приезд и отцовское давление. По крайней мере, именно так она предпочла думать в данный момент. В тоже время Фугаку внимательно перетекал взглядом по всем присутствующим: то, что Микото поняла ещё меньше, чем он сам; то, как Сасори кинул неприязненный взгляд не только в него, Фугаку, но и на того, чьи движения потеряли уверенную скованность, стали нервными, будто он в любую секунду устремится вслед за импульсивно покинувшим их сына. Все кусочки были замечены, но сложить в целую картину не получилось. Он обязательно подумает об этом чуть позже, после малоприятных посиделок в кабинете. Он обязательно подумает и о том, к кому именно было обращено такое красноречивое «ненавижу». Сейчас же он направился вслед за женой, что послушно позволяла себя увести. Слишком много всего, слишком много надо обсудить, узнать, понять.       Уже у самой лестницы Сасори остановился, недовольно скривил губу, на грани слышимости выплюнул усталое «чёрт», и развернулся. Итачи продолжал стоять там, где разворачивалась сцена. Устремлённый в пол взгляд и омерзительное заламывание напряжённых пальцев.       – Секунду, – проговорил он, оставляя чету Учиха, и в пару шагов оказываясь рядом с сожителем. Склонился ближе. – Ты прав, посчитав это необходимым, но не прав, что сейчас стоишь здесь.       Итачи едва заметно дрогнул, недоверчиво свёл острые брови, пытаясь принять услышанное. Когда поднял взгляд, Сасори уже удалялся с родителями на второй этаж, давая ему возможность сбежать. Улыбка хотела непроизвольно тронуть губы, но желание так до конца и не сформировалось. Хотелось времени, хотя бы пару часов на понимание того, что делать дальше. Но такой ценности он самолично себя решил, ухватываясь за первый всплывший в голове способ – так жестоко обрушить на Саске правду, не давая возможности даже нормально осознать. Итачи был лишь рад, что брат смог понять его замысел, уже в который раз демонстрируя поразительное понимание. Даже сквозь такой поток он смог оставаться рациональным.       Обо всём этом Итачи думал в салоне машины, за рулём которой Кисаме без лишних слов исполнял просьбу как можно быстрее доставить его по озвученному адресу. Что он будет говорить, Итачи не знал, но Сасори, как обычно, оказался прав – оставлять Саске в такой момент в одиночестве на растерзание собственных мыслей – это было бы так же бесчеловечно, как и то, что совершил Итачи десятками минут ранее. В конце концов, должен ли он учиться брать ответственность за собственные поступки?

***

      Сасори отворил дверь кабинета, отступил на шаг, позволяя неожиданным гостям войти. Закрыл за собой дверь, молчаливо прошёл сквозь всё помещение, на ходу кинул:       – Присаживайтесь.       Сам же занял кожаное кресло за рабочим столом, сложил руки и терпеливо стал ждать, пока Микото аккуратно устроится на указанном диване, подбирая длинное лёгкое платье. Фугаку приглашение проигнорировал и грозовой тучей остался стоять у окна, неприятным, отчего-то брезгливым взглядом всматриваясь в жизнь города.       – Сасори, – тихо позвала женщина, обращая на себя внимание. – Всё ли хорошо? Я не понимаю…       – Куда направился Саске? – резко перебил Фугаку, не обременяя себя необходимостью вести разговор вежливо.       – Полагаю, к себе домой. Или просто решил проветрить голову.       – Знаешь адрес?       – Не уверен, – уклончиво ответил Сасори, ведя головой. Чужие семейные разборки – не его дело, но и позволить этому человеку ворваться к Саске – слишком недальновидно. Особенно, если он прав, и парень действительно дома, то, скорее всего, Итачи уже на полпути к сложному разговору. Лишние глаза и уши там не нужны.       – Что значит «не уверен»? – Раздражённый Фугаку, наконец, развернулся, впиваясь таким знакомым взглядом. Годы, однако, взяли своё – эмоции выцвели, нрав обмягчал, а голос растерял фирменную непоколебимую жёсткость.       Сасори сильнее сжал зубы – со сложными людьми всегда приходилось иметь дело через силу, но тут играло явно другое чувство. Ненависть. Даже просто находиться с этим человеком в одной комнате было невыносимо, а уж вести диалог, идти на уступки и выслушивать претензии… Годы не смогли даже немного выветрить яд, в этом Сасори убедился в ту же секунду, как увидел этого человека.       – Это значит, – начал он ещё спокойнее, – что я не помню, указывал ли Саске свой адрес в договоре о найме на работу. Кадровыми делами занимается Итачи, поэтому, увы, чтобы получить информацию, придётся дождаться его возвращения.       – Что за чушь? Если я правильно понял, то именно ты начальник этой шарашки. Найди мне адрес. Не желаю здесь задерживаться.       – В кои-то веки я с тобой солидарен. Но, как я уже и сказал, ничем помочь не могу.       – А люди не меняются, да, Акасуна? Такой же упёртый. – Фугаку неприятно скривил губу, а от сказанных слов у Сасори по спине пробежался липкий холодок. Они посмотрели друг другу в глаза, каждый стараясь одним этим действием продемонстрировать никуда не девшуюся неприязнь. У каждого в глазах мелькали отрывки далёкого, но не забытого прошлого.       – Хватит, Фугаку! – Микото перевела строгий взгляд на мужа, разрывая наполняющий воздух электричеством зрительный контакт. – Мы здесь не для того, чтобы ворошить прошлое.       – Почему Саске вообще здесь? Если сначала мне показалось, что это просто инфантильная глупость подростка, то сейчас, когда вы оба здесь замешаны, я не уверен. Это Итачи, да? Он внушил Саске всю эту глупость?       Сасори едва удержался от грубости, лишь сильнее впился ногтями в ладони.       – Если бы ты лучше слушал своего сына, то не задавал бы подобных вопросов.       – Не смей мне говорить, как лучше воспитывать сына.       – Хватит, Фугаку…       – Даже не думал раздавать тебе советы, – подметил Сасори. – Лишь указал на то, что никто не причастен к выбору Саске. Он сам так решил, а мы просто оказались рядом. Волей судьбы.       – И сразу вознамерились настроить его против семьи? – Фугаку перешёл на повышенные тона, ожесточённо выплёвывая каждое слово.       – Что?       – Какого чёрта было ему всё рассказывать? Ты так решил? Или Итачи не смог удержаться? Так и знал, что у него никогда не будет достаточно сил, чтобы противиться кровным узам. Каким был, таким и…       – Не смей. – Сасори резко поднялся со стула: всё самообладание рухнуло в одночасье. – Не смей что-либо о нём говорить. Ты ничего о нём не знаешь, так что лучше молчи, Фугаку, или мне придётся силой выводить тебя отсюда. Не вынуждай применять силу.       – Господи, вы оба, прекратите! – Микото тоже поднялась с дивана, вставая между мужчинами. – Не ведите себя как дети.       – Пошли, Микото. Не стоит рассчитывать на его помощь. – Фугаку кинул последний неприязненный взгляд и направился к двери. Открыв, он обернулся: женщина не сдвинулась с места. – Ты меня слышала?       – Ты иди, а я останусь. Хочу поговорить с Сасори наедине.       – Я сказал тебе: мы уходим.       – Уходишь ты, Фугаку, – холодно ответила Микото, не смотря в сторону мужа. – Подожди в машине, я хочу с ним поговорить.       Фугаку негодующе поджал губы, но спорить с женой не захотел. Дверь грубо захлопнулась, и в комнате повисла тишина. Микото мягко подошла ближе, усаживаясь на стул, что стоял у изголовья деревянного стола. Сасори последовал её примеру. Внутри всё бурлило от оставленного осадка – ненавидеть кого-то очень сложно, в порыве этого чувства мало отдаёшь себе отчёт. Руки не хотели расслабляться, спазматично сжимаясь до побеления костяшек.       Микото молча смотрела на сидящего перед ней мужчину, проницательным женским взглядом бегая по изменившимся чертам. Закончив, улыбнулась.       – Ты так изменился.       – Постарел?       – Возмужал.       Сасори не смог не ответить на эту заботливую улыбку, что рикошетила сознание на многие годы назад, в то время, что сейчас казалось из чужой жизни. Он тоже не смог удержаться от того, чтобы не всмотреться в черты этой прекрасной женщины. С неудовольствием отметил увеличившееся количество морщин, что тяжёлой паутиной распустились вокруг глаз; седые пряди, неприкрытые краской; слегка сморщенные руки, но, Сасори мог поклясться, не потерявшие своей мягкости.       И будто в подтверждение этих мыслей, на его напряжённые руки легли тёплые ладони.       – Как он? – наконец задала мучавший её вопрос Микото.       Сасори опустил взгляд, в последний момент удержав тяжёлый выдох. Женщина, что сейчас так бережно сжимала его руки, была до верхов наполнена самыми разными эмоциями, и каждая из них была искренней настолько, насколько может чувствовать лишь мать. Неприятным осознанием пришло понимание, что вопрос по своей природе произрастает из чувства вины.       Сасори не мог сказать, что не винит её за то, что за столько лет она так и не смогла подавить тиранию мужа и не добилась возможности не терять контакт со старшим сыном. Она могла сделать многое, чтобы позволить братьям не терять ту связь, что по природе была ею же и создана. Но она этого не сделала.       Сасори не мог сказать, что винит её. Слишком многое случилось за всё это время, слишком многое из того, что посторонним людям нельзя судить. И пусть он не был посторонним в этой ужасной, но уже давно прошедшей истории, он не мог судить её и её поступки.       Он не может её ни в чём обвинить, потому что на данный момент на его плечах вина куда страшнее. И пусть Итачи ударил бы его за такие мысли, но в том, что произошло между братьями, виноват он, Сасори, который был уверен в том, что мог бы этого не допустить. В конце концов, до конца избавиться от привычки опекать того, кого забрал у этой женщины, он не сможет никогда. Звучит глупо только со стороны, но чужие эмоции редко когда понятны другим. Как бы то ни было, в сложившейся ситуации Сасори в первую очередь винил только свою мягкость.       – Он… – Сасори заговорил медленно, подбирая слова к тем мыслям, что хотели найти выход. – Он – хороший человек, которому часто не везёт с обстоятельствами.       Микото от такого ответа удивлённо вскинула тонкие брови, а на лице замерла настороженность. Сасори понимал, что не такие слова должна была услышать мать о жизни сына. Она явно надеялась услышать не такое, но не сказать это не получилось.       – Что у них произошло? – аккуратно спросила Микото, наклоняя голову, чтобы удержать взгляд мужчины. – Сасори?       – Я не могу ничего рассказать, – выдохнул Сасори, закусывая губу изнутри: разумеется, он не собирался давать даже намёка на реальность, но нужно было подобрать слова так, чтобы подготовить ко встрече с Саске. – Лишь напомнить, что твои сыновья уже взрослые люди, со своими тайнами и проблемами. И тебе не стоит пытаться что-то узнать.       Микото заторможенно моргнула, руки соскользнули со стола, повиснув вдоль тела. Сасори видел, как её изнутри терзает волнение, которое не может найти выход только из-за незнания конкретной причины. Что-то общее, навеянное его словами и материнским чутьём.       Сасори глубоко вдохнул, притянул первый попавшийся чистый лист бумаги, взял ручку и быстро черканул пару слов. Протянул лист к краю стола. Поймал удивлённый взгляд.       – Но как мать ты будешь нужна ему рядом. После того, как он попытается справиться со всем в одиночестве и потерпит неудачу.

***

      По подъезду раздался пугающий грохот. Ещё чуть-чуть, и дверь бы слетела с петель, но Саске было плевать. Секундная инерция, закрытый замок и пульсирующий звук собственного сердца, заглушающий всё остальное. Дышать получалось через раз, и то, урывая панические вдохи. Рука мёртвой хваткой сжимала ткань футболки в области груди, будто это могло помочь унять раздирающий всё тело ураган.       Саске крепко сжал глаза, не позволяя переполняющим эмоциям выйти наружу. Как такое могло произойти? Как такое вообще может быть? Почему? Зачем? Такие вещи не случаются в реальной жизни, вся реальность в секунду будто пропиталась налётом какого-то крайне дерьмового фильма, в котором Саске, как оказалось, в главной роли. В роли идиота. Ничего не знающего идиота, которому ничего не рассказывали, заставляя жить в идеализированном мире, а после так жестокого воспользовались незнанием и солгали.       Унизили. Предали. Разбили на части.       И сделал это любимый человек.       Мысль впервые так отчётливо коснулась Итачи с тех самых пор, как в беспамятстве был покинут злосчастный бар.       Брат.       Унизил, предал, разбил на части своей ложью родной брат.       Саске судорожно ухватил вязкий воздух и осел на пол, а дверь послужила нужной опорой.       Брат.       В голове просто физически не могла нормально уложиться полученная информация. Огромный пласт информации, что вытекал из одной единственной правды.       Брат.       Саске впился пальцами в волосы, натягивая их до саднящей боли. Руками сильно сжал голову, упал лбом на острые колени. Тело трясло от перенапряжения, а из глаз всё-таки хлынули горячие слёзы.       Брат.       Вновь судорожный всхлип. Хотелось кричать, орать до срыва связок. Кричать так, чтобы не слышать, как рвёшься на части, чтобы заглушить поток убивающих мыслей. Не бывает такого. Не должно быть так. Такую правду не то, что принять нельзя, в неё даже поверить сложно. И плевать на подтверждающую реакцию родителей, Саске просто отказывался смиряться с этим.       Брат.       Который прекрасно всё знал. Знал и ничего не сказал. Знал и позволил случиться тому, что сейчас отрезает от сердца громадные куски. Осознания накатывали волнами, и Саске резко приложил ладонь ко рту, всеми силами пытаясь подавить тошноту.       Брат.       Насколько нужно быть больным человеком, чтобы совершить подобное?       Преднамеренно, шаг за шагом позволять произойти столь омерзительным вещам. День за днём топить во лжи, заставлять в ней захлебнуться, видя, что он был совершенно ослеплён чувствами.       Брат.       Что позволил в себя влюбиться.       Брат…       Мысли настолько плотно крутились вокруг их связи, что Саске лишь спустя такое количество времени осознал другую ужасную вещь. А как так вообще получилось? Почему Итачи здесь? Почему не с семьёй? Почему живёт непонятно с кем на другом конце света?       Брат.       И почему Саске совершенно его не помнит? Уехал до того, как он родился? В восемь лет? Усыновили? С чего бы? Моментально вспомнилась случайно найденная фотография. Не родной сын Фугаку? У матери был другой мужчина? Любовник? Брак до отца? А при чём тут Сасори?       Мозаика упорно не хотела складываться в адекватную картинку, но лихорадочный поток мыслей позволял не замыкаться вокруг мерзости их связи.       Будто в замедленной съёмке, Саске моргнул, а когда глазам вновь явился свет, в голове прострелило осознание. Он ведь знал того человека. Он же точно его знал, ещё с первой секунды понял, но почему же так долго не мог вспомнить?       Взгляд невидящих глаз упал на точку в тёмном пространстве комнаты, транслируя урывками сохранённые детские воспоминани. Переполненные постоянными походами к психологу и неизменно находившимся рядом Шисуи, они казались сплошным месивом. Но одно удалось урвать. В нём, будучи в начальной школе, он получил задание – построить семейное древо. Саске отнёсся к этому творчески, поэтому в ход пошли фотографии. Раздобыть удалось всё, кроме двух родных братьев отца, отныне покойных. Саске знал о них мало. С дедушкой и бабушкой тоже общался крайне редко, отец не одобрял, поэтому пришлось обращаться к матери за помощью. Та помочь отказалась, после чего Саске решился на отчаянный шаг – ночью, когда мать ушла спать, а отец был ещё на работе, он пробрался в кабинет и принялся рыться в архивах. Попытка оправдала себя лишь через три четверти от часа. Маленькие ручки аккуратно сжимали две фотографии: на одной маленький худощавый мальчик, не очень здоровый на вид. На обороте дата и имя. Изуна Учиха. И вторая, но уже со взрослым мужчиной, что строго сидел за деревянным столом.       Мадара Учиха.       Готовый альбом мать так и не увидела.       Саске закусил губу. Неужели это возможно? Кузены? Поверить в то, что у матери был кто-то до отца – казалось вполне правдоподобным, Саске не единожды думал о том, что он достаточно поздний ребёнок. Такая версия многое облегчала, и хотелось уже расслабиться, но в памяти как назло всплыли слова Итачи.       И тело вновь пробил озноб.       Он же назвал Фугаку отцом.       Обессиленный, эмоционально измотанный, Саске расслабился, полностью лёг на дверь. Склонил голову вбок и посмотрел на безжизненно лежащие руки. Пальцы едва заметно глазу тряслись. Почти пугающее чувство непроглядной бездумности, что внезапно наполнило его изнутри. А в голове пусто-пусто, будто ничего не произошло. Будто он только пришёл в сознание после крепкого сна, не до конца проснувшись. Так и остался витать на границе между сном и реальностью.       Захотелось спать. Настолько невыносимо сильно, что стало даже страшно. Начни он сейчас о чём-то думать, мог поклясться – голова расколется и собрать её он уже никогда не сможет. С нервами схожая ситуация. Видимо, организм включил аварийный режим, всячески помогая хозяину восстановиться после потрясения.       Саске вяло прикрыл глаза, позволяя телу делать то, что оно хочет. Всего на пару часов, но он разрешал себе сбежать.       Но покой не обещан. Где-то вдалеке, казалось, что уже во сне, послышались быстрые шаги, а через секунду выбивающий душу стук в дверь. И голос, что слышать когда-то было так необходимо, а сейчас до лезвий по глотке противно.       – Саске? Ты же здесь. Открой мне.       – Убирайся, – прошептал Саске, не заботясь, чтобы его услышали.       – Саске, пожалуйста. Впусти меня. Я смогу тебе всё объяснить.       Непроизвольный смешок показался чужим. А услышанные слова – самой большой глупостью, на которую бы даже фантазии не хватило.       – Ты лгал мне, – проговорил Саске в пустоту. – Ты позволил такому случиться. Ты каждый день смотрел мне в глаза, зная, что я ничего не знаю. Смотрел и продолжал лгать. Снова и снова. А потом позволил мне поверить, в то, что... Ты позволил мне в тебя влюбиться. Я сказал, пошёл вон! – Потребовалось меньше секунды, чтобы внутри вспыхнул гнев, обжигающими языками прошедшийся по телу. – Клянусь, услышу хоть одно слово, и я просто тебя убью.       Рука, что сжималась в кулак, так и осталась упираться в дверь. Итачи смиренно закрыл глаза и прильнул ближе к двери, упираясь ещё и лбом. Губы зашелестели на грани слышимости.       – Если это единственный способ заставить тебя открыть мне дверь, то я согласен.       В ответ красноречиво прозвенела тишина.       – Саске, послушай. Я понимаю, чего тебе стоит моё здесь присутствие, но я буду говорить до тех пор, пока ты не позволишь взглянуть тебе в глаза, – Итачи говорил быстро, будто это могло придать словам большей убедительности. На самом деле подгонял его страх. Отвратительный, мерзкий страх, что густой слизью ощущался на каждом сантиметре тела, превращая его в самое ужасное существо, что только может носить этот мир. Трусливое, слабовольное чудовище. – Саске, пожалуйста…       – Ты мне отвратителен. Убирайся.       Судя по голосу, Саске сидел около двери, а значит мог отчётливо слышать каждое его слово. Это хорошо, потому что сказать то, что собирался сказать, громче не получилось бы, даже захоти он. Итачи тяжело выдохнул через рот, ощущая, как горло сковал спазм. Рука обмякла, раскрывая ладонь, что мягко легла на холодную поверхность.       Саске с недовольством отметил, как ощутимо напрягся от дрожащего голоса по ту сторону стены.       – Мою жизнь… Мою жизнь настолько сильно изуродовали, что я, поддавшись на соблазн, изуродовал единственное светлое, что у меня оставалось – любовь к тебе, Саске. Любовь к родному брату, которую я превратил во что-то низменное, грязное.       Саске запрокинул голову, не позволяя даже для себя обнажить переполняющие эмоции.       – Я схватился за тебя, как за спасительную иллюзию прошлой жизни. Позволил себе забыть, что она умерла ещё там, в Токио, и всё, что происходило после – лишь глупое, блёклое подобие, – Итачи прервался, на секунду задумываясь о сказанном. Закрыл глаза и ещё тише продолжил: – Прости меня, Саске. И я не смею просить об этом, но постарайся понять. Я любил тебя всю жизнь, но ты не мог дать то, что мне было необходимо. Тебе не нужен был брат, он у тебя уже есть. Поэтому я согласился дать тебе то, что ты хотел. Брат или любовник, мне было не важно. Главное, чтобы ты оставался рядом. Я… – Итачи несколько раз стремительно моргнул, избавляя глаза от солёных, режущих слёз. – Я не переживу ещё одного расставания с тобой. Пожалуйста…       Пара минут бьющей по нервам тишины. Пара минут, а после подобные грому без молний, неожиданно ядовитые, полные ненависти слова:       – Я тебе не верю. Уходи, Итачи. Убирайся отсюда.       Итачи отчётливо услышал, как по ту сторону закопошились, видимо, вставая. Дальше с каждой секундой утихающие шаги. Саске больше не намерен его слушать. Раз ушёл только сейчас, значит до этого у него был шанс сказать что-то, что помогло бы исправить ситуацию. Раз Саске не ушёл до этого, значит он хотел что-то услышать. И Итачи не смог угадать, что именно. И момент упущен.       Итачи грузно отстранился от двери, на которой задержал взгляд на секунду. Поддался порыву выплеснуть досаду через удар о бетонную стену. Разбил костяшки в кровь. Не обратил на это внимания, а после резко крутанулся, направляясь к лифту. Нажал кнопку, что загорелась красным, а через секунду услышал писк. Двери разъехались с характерным звуком, и в кабинке Итачи увидел встревоженную мать.       – Итачи?       Микото быстро шагнула вперёд, навстречу сыну, и сердце кольнуло от того, как тот от неё отшатнулся. Уже мягче повернулся, убрал руки за спину так, чтобы мать не видела повреждений. Смотреть ей в глаза побоялся, но от её взгляда не ускользнуло покраснение, что обрамляло с годами потемневшие, но всё ещё невозможно синие глаза.       – Мальчик мой, – с тёплой улыбкой проговорила она, прикладывая руку к навсегда родному лицу, пусть и так сильно преобразившемуся с годами. – Ты так сильно вырос. В груди что-то надрывно заныло, и Итачи поддался навстречу давно позабытому прикосновению. Время не властно над памятью о нежности материнских рук.       – Итачи, родной мой, ты так быстро убежал, что я даже толком не успела тебя рассмотреть, – с улыбкой, но не особо задумываясь, говорила Микото.       – Как ты узнала, где я?       – Сасори сказал, – сразу же ответила женщина. – Он не сомневался, что ты будешь тут, у Саске. Он хорошо тебя знает, да? Ещё бы, ведь он так тобой дорожит.       Итачи ничего не ответил, лишь продолжал смотреть куда-то в сторону. Ему казалось, что стоит ему посмотреть в глаза женщине, что дала ему жизнь, и он окончательно сломается. Гнёт собственной вины итак давил плечи, а такая невинная любовь, что наверняка плескалась в её тёмных глазах, была им не заслужена. Знай она, что натворил её сын, она бы так на него не смотрела. И не должна этого делать сейчас, он не заслужил.       – Я так перед тобой виновата.       Итачи дрогнул, забывшись, повернул голову в сторону матери. В её глазах стояли слёзы.       – Я позволила забрать тебя у меня. Господи, Итачи, пожалуйста, поверь, не было ни дня, чтобы я не сожалела об этом. Как твоя мать я не имею права говорить, что у меня не было выхода, или что я ничего не могла поделать. Могла! Я могла просто забрать вас двоих и уехать. Мы бы смогли жить все вместе, вы со мной. Ты с Саске. Господи, простите меня. Итачи молча наблюдал за тем, как мать заходится в слезах, видел, как сложно даётся каждое слово. Видел, что она говорит искренне. Видел, что это раздирало её на кусочки каждый год, каждый день и каждую ночь, которые она провела без сна. Тут-то он и понял, что именно она – тот человек, на плечи которого легла самая большая ноша. Именно она пострадала от этой жизни больше всего, хотя и меньше всех к этому причастна. Итачи свыкся быстро, действительно счастливо живя с Сасори. Саске был ребёнком. А чувства Фугаку неведомы никому. И только Микото была той, кто действительно с трудом переживала каждую минуту, мысленно постоянно возвращаясь в день, когда её семья была бесповоротно разрушена.       Итачи было искренне жаль мать, но вряд ли он мог как-то ей помочь.       – Не стоит, мама. Не проси у меня прощения. Как ты и сказала, Сасори я дорог, так же как и он мне, поэтому я не смею жаловаться на свою жизнь. У меня было всё, что могла дать мне семья. Поэтому, мама, не плачь.       Пальцами левой руки он мягко провёл по влажной щеке матери, стирая копившиеся годами слёзы.       – Я так рада, что он есть в твоей жизни. Сасори – самый добрый и удивительный человек, которого мне доводилось знать. Спасибо Господу, что он послал его нам. Тебе.       – Всё верно. Не плачь.       – Ты правда счастлив, Итачи? – вдруг спросила Микото, перехватывая мужскую руку и притягивая её ближе. Она всматривалась в глаза сына, и ей было больно от того, как затравленно метались его зрачки. И молчание, что он так и не смог преодолеть. – Господи, Итачи, прошу тебя. Расскажи мне, что у вас случилось? Я же вижу, что что-то не так. Что-то, из-за чего ты так глубоко расстроен. И Сасори словно на иголках. По нему было видно, что он хотел мне что-то сказать, но не мог. Тогда скажи ты! Что происходит?       Итачи аккуратно, но настойчиво вывернул руку из цепкого захвата матери и отпрянул на пару шагов назад под её шокированный взгляд. Решившись, последний раз взглянул в глаза, шепнул виноватое «мне жаль» и, развернувшись, быстро покинул площадку, направляясь в сторону лестницы.       Поражённая Микото осталась стоять в одиночестве. Неспособная побороть льющиеся слёзы, она смотрела вслед ушедшему сыну и не могла поверить в то, насколько чужой она себя почувствовала. И как легко он её оставил, бросив всего пару ничего не объясняющих слов вместо прощания.       Это больше не её сын. Уже давно нет. Слишком давно она лишилась права считать его своим. Просто человек, который дал ему жизнь.       Разбитая, она неуклюже развернулась и, тяжело волоча ноги, подошла к двери, на которой красовался необходимый ей номер. Ослабленной рукой нажала на звонок, не слышала чужих шагов, а после покрылась мурашками от голоса, что страшно походил на тот, что был у мужа в молодости. Холодный, грубый голос.       – Сколько раз я должен послать тебя, чтобы до тебя дошло? Я тебя ненавижу. Убирайся отсюда.       От понимания того, кому должны были быть адресованы эти слова, Микото судорожно закрыла лицо ладонями, уже даже не стараясь сдерживать истерику.       – Господи, Саске, что у вас произошло?       Послышался щелчок отпираемого замка, а сразу за ним лёгкий скрип двери. Саске, стоящий на пороге, выглядел ещё более потерянным, чем случайно перехваченный Итачи. С единственным только различием – в глазах абсолютная, нескрываемая враждебность. И заходящаяся в слезах мать нисколько не способствовала изменениям, только вызывала больше отвращения.       – Что тебе тут надо? – злостно прошипел парень, подхватывая новую волну раздражения. В этот раз уже на родителей, что были виноваты во всём нисколько не меньше.       – Саске, я…       – Если ты всё ещё хочешь сказать мне что-то о моём возвращении, то можешь не утруждаться. Я вернусь.       Микото резко открыла глаза и удивлённо посмотрела на сына.       – Что?       – Я сказал, что вернусь в Японию. Можешь обрадовать отца, я согласен унаследовать компанию. Но взамен, ты мне всё расскажешь.       – О чём?       – Об Итачи.       Микото сделалось дурно. В какой-то момент ей показалось, что она не справится с нахлынувшими от понимания чувствами. Саске не знал. Саске ничего не знал. В этом была причина, которая, впрочем, с первого взгляда, не объясняла последовавшую реакцию в полной мере. И вот тут Микото сильно пожалела, что не была дурой. Ужасная мысль, что казалась абсурдной, но так хорошо вписывающаяся в контекст того, о чём говорил Саске за секунду до появления Итачи, не успела сформироваться до конца. Её прервало прозвучавшее в голове условие.       «Но взамен на мою услугу, – продолжил Сасори, удерживая лист бумаги, – я хочу попросить тебя – не пытайся понимать то, что можешь узнать. Просто стань ему поддержкой».       Бледная, словно снег, Микото невидяще прошла в квартиру, направилась за сыном, села на указанное место. Стараясь не думать, она просто начала рассказ. С самого начала, что знала только с чужих слов. С детства человека, что являл собой неотделимую часть жизни всех участников нынешней ситуации. Человека, оказывающего огромное влияние даже после своей смерти.       Саске слушал молча, впитывая каждое слово, и не мог поверить тому, насколько мало он знал о собственной семье. Смехотворно мало и только из-за возраста. Решив оградить его от этого пугающего прошлого, они все стали непосредственными виновниками ужасного будущего. Саске слушал и до онемения сжимал кулаки, слушал о том, как он лишился брата, как вместо него ему подсунули другого, как водили к врачам, чтобы повлиять на детскую психику. Слушал и не мог поверить, как жестоки бывают родители. И пусть отец виноват несравнимо больше, на мать закипала не менее жгучая обида. Со стороны это казалось ужаснее, чем было на самом деле, но Саске отказывался возвращаться в собственную шкуру. В шкуру того, кто ничего не знает, кто обречён видеть свою жизнь через призму невинности и лжи.       Саске так же молча дослушал мать до последнего слова, и когда женщина замолчала, от него посыпался шквал вопросов касательно момента, что показался ему жутко неубедительным:       – Почему вы так легко согласились отдать его? Если, как ты сказала, это было для его защиты, то почему вы попытались стереть его из моей памяти? Почему разорвали всякую связь? Почему отец допустил это?       Микото поджала обескровленные губы. Если изначально ей не озвучили действительно причины того, почему Сасори так скоропостижно отдал компанию и увёз Итачи подальше от дома, то со временем ей пришлось признать – она просто не хотела в это верить. Не хотела верить в то, что живёт в одном доме с братоубийцей. Не хотела верить, что её муж самолично разрушил жизни нескольким людям. Легче было винить каких-то там преступников, которым Мадара перешёл дорогу.       Но если смирилась она, это не значит, что Саске нужно знать всей правды. Эта правда сейчас уже никому не нужна, прошло так много времени, и Микото не хотела, чтобы всё вновь разрушилось. Если Саске узнает, она потеряет его. Зная характер сына, она была уверена – он просто уедет, уйдёт навсегда, что уж говорить о наследовании компании. Он уйдёт, и она лишится ещё одного сына.       Но придумать других объяснений она не смогла, поэтому молча смотрела на чашку остывшего чая в своих ладонях. Саске терпеливо ждал ответа, всем своим видом показывая, что не собирается опускать эту тему. Микото ничего не оставалось, как устало выдохнуть и поднять тяжёлый взгляд.       – Саске, у этого прошлого слишком тёмная история. Мне жаль, что ты ничего не знаешь, но, поверь, так даже лучше. Я рассказала тебе достаточно для того, чтобы ты понял, почему Итачи больше не часть нашей семьи. Не проси меня о большем.       – Что значит не просить тебя о большем? – Саске, поражённый ответом, не заметил, как огрубел голос. – Ты обязана мне всё рассказать, иначе…       – А ты готов мне рассказать, что между вами произошло? – вдруг строго спросила Микото. Саске резко опешил, открыл рот, не нашёлся, что сказать, закрыл и отвёл недовольный взгляд в сторону. – Так же как я пытаюсь понять тебя, попытайся понять нас.       – Я никогда не смогу понять людей, что так легко отказались от собственного ребёнка.       – Не смей говорить, что это было легко! Ты не знаешь, через что нам с отцом пришлось пройти, чтобы решиться на такой шаг. Чтобы смириться с тем фактом, что нам не суждено видеть, как растёт наш первенец!       Саске виновато скривил губу от вида того, как мать, содрогаясь всем телом, хваталась за чашку, будто за спасительную соломинку, что не позволяла вновь потерять контроль. Не смотря на правдивость собственных слов, Саске всё-таки осознал насколько больно сейчас было его матери. Едва ли меньше, чем ему самому. И если его боль внезапна и свежа, то её покрылась уродливыми шрамами времени, что раз за разом самолично раздирались чувством безмерной скорби и вины.       Саске поднялся со стула, обогнул стол, обошёл мать со спины и крепко прижал к себе.       – Я здесь, мама. Я всегда буду рядом. Давай вернёмся домой и всё забудем?       Саске всем телом почувствовал беззвучные рыданья матери и ненавидел сегодняшний день, заставивший её пролить столько слёз. Ненавидел отца. Ненавидел Итачи. И ненавидел себя за слабость, ведь обещание, данное матери, не было таким убедительным, как прозвучало. Ему нужно время, немного времени, чтобы всё обдумать, и тогда, возможно, он сможет решиться на шаг, что навсегда перечеркнёт его гордость, но, возможно, всё-таки сделает счастливым.       Саске крепче прижал мать, но предательские мысли из головы не отпустил.

***

      Давно изученные стены никогда не казались настолько чуждо-непривычными. Казалось, в углах незримо для глаза бегали тени, взяться которым было неоткуда. Но они были, давили своими танцами, душили своей горечью. Сасори не чувствовал себя в этой комнате. Одним присутствием недавно покинувшие помещение люди будто перечеркнули долгие прошедшие годы, голосом и словами откинули туда, откуда двое разбитых людей бежали прочь. Действиями вновь напомнили о том, что не всё в жизни идёт так, как того хотелось бы. И, если подумать, это вполне логичное завершение всего того, что мужчина мог наблюдать год. Год с того момента, как в привычный уклад вернулся туман из далёкой, насильственно забытой Азии.       Сасори ненавидел свою недальновидность. Именно за то, что данная черта ему присуща, но он почему-то решил оставаться слепым. Он понимал, да они оба понимали, что так всё закончится, но если Итачи играл в какие-то свои, абсолютно не поддающиеся объяснению из-за сомнительной мотивации игры, то как мог он, Сасори, просто сидеть, сложив руки? Сейчас уже не было никакого смысла топиться в сожалениях, только лишь решать, что делать дальше. И вот тут как раз проблема и брала корень – если до этого момента у Сасори был шанс как-то повлиять, то теперь возможность упущена, и отныне реальность вынуждает молчаливо ждать, покорно наблюдая за тем, как будут двигаться фигуры никому ненужного, болезненного расклада.       А стены продолжали устраивать шабаш, и в какой-то момент Сасори не выдержал. Нервно встал со стула, механически хватанул пачку сигарет и поспешил удалиться из внезапно неуютного кабинета. Спускаясь на первый этаж, он моментально заметил брошенный ему вслед взгляд с барной стойки. И лучше бы он был привычно осуждающе-обиженным. Нет, Дейдара смотрел пытливо, между бровей едва различалась морщинка, но она там была и явно кричала о состоянии на границе между испугом и неполной осмысленностью.       Разумеется, ничего ему никто объяснять не собирается. Даже если это и касается его друга. Поэтому, проигнорировав выразительный взгляд, Сасори прошёл сквозь весь бар и вышел с парадного входа. Обогнул колонну, встал у пустой скамьи, закурил и оглянулся. Вокруг стояло несколько машин, большая часть которых принадлежала гостям комплекса, но отсутствие привычного матово-чёрного джипа подтвердило, что Микото воспользовалась его предложением и отказалась от такси. Не хотелось, конечно, даже в подобной мере вмешивать сюда посторонних, хотя Кисаме не из любопытных, но это лучше, чем заставлять женщину колесить по чужому городу одной. Тем более в таком состоянии.       Вспомнив о ней, он почувствовал, что голову сразу с нескольких сторон атаковали чуть приглушённые мысли, а в груди неприятно похолодело. Прямо сейчас в паре кварталов на юг в обычной многоэтажке что-то происходит. Что-то такое, что сложно даже понять, но не то чтобы рассказать, а если и попробовать, люди просто не поверят. Как занимательна жизнь – смотря на хоть и немногочисленных людей, Сасори на секунду задумался над такой пугающей вещью, как ограниченность собственной реальностью. Вот сидит девушка, что-то внимательно набирает в телефоне, перебирая тонкими пальцами так, как порхают крылья калибри, и не знает, что где-то ломается чья-то судьба. Вот стоит Сасори и смотрит на эту девушку, мысленно же сейчас витая вокруг эпицентра проблемы в паре кварталов на юг в обычной многоэтажке, и не знает, что в данную секунду ломается судьба у миллионов людей. Так же, как однажды сломалась и у него.       Странно, но пробежаться по тем воспоминаниям оказалось впервые до смешного легко. Поражённый этой мыслью, Сасори, сам себя удивляя, улыбнулся. Всё познаётся в сравнении. Некстати о таком думать прямо сейчас, но, возможно, сегодняшний день много исправит. Как минимум для Итачи он точно станет поворотным, и это хорошо. Он, ровно так же, как и сам Сасори, живёт памятью о трагедии в прошлом. Своеобразный отправной пункт, после которого в жизни многое изменилось. Можно ли сказать, что к худшему?       Хотелось надеяться, что и сегодняшняя проблема перечеркнёт всё то, что было до неё. Насильственно, болезненно, со страшными ранами, но она вымоет память о чём-то сейчас уже столь отдалённом, об ушедшей жизни, что существует на остаточном чувстве. Всё старое необходимо заменять новым.       Погрязнув глубоко в недрах не самых рациональных мыслей, Сасори не сразу заметил подошедшего к нему мужчину.       – Уверен, ты доволен собой, но не стоило позволять ей уезжать без меня. – Фугаку оказался рядом так внезапно, что Сасори не сразу понял, что обращаются к нему. Только голос с нотками, что вещала другая жизнь, заставил среагировать моментально.       – Да. – Согласно кивнул мужчина. – Не стоило. Если рассматривать с вашей позиции, но, прости уж, я думал о том, как будет лучше для Саске.       Фугаку неожиданно понимающе кивнул.       – Не всем дано быть хорошими родителями. И раз уж я не могу являться для него таковым, то постараюсь хотя бы привить ответственность за будущее.       Откровение, что так просто сорвалось с губ, поразило даже не своим содержанием, а тем, насколько до краёв каждое слово было наполнено тёплой грустью. Сасори перевёл непонимающий взгляд на мужчину, которого мог с уверенностью окрестить единственным человеком, к которому питает исключительно отрицательный спектр чувств, и не заметил ничего из того, что присутствовало в каждой чёрточке лица. В данную секунду, под призмой конкретного взора, рядом стоял обыкновенный мужчина с лиричными седыми прядями в некогда характерно угольных волосах, с россыпью морщин, что украшали лицо далеко не всегда по причине старения. И глаза, с мутной пеленой, что так явственно оттеняла усталость. Перед ним стоял кто угодно, но не Фугаку, которого он когда-то знал. Сасори ужаснулся, насколько действительно велико влияние времени. И в секунду пришло понимание слишком незначительной разницы в их возрасте. Незначительной, правда, она казалась только на данном этапе жизни, поскольку, вновь окунаясь в прошлое, он убеждался в обратном. Интересно, изменился ли он настолько же сильно, и как на самом деле это видится за пределами собственного восприятия?       – Как я уже и говорил: советы раздавать не намерен, но за жизнь ты так и не понял, что столь жёсткий метод прививания ни к чему хорошему не приведёт?       – А в других вариантах я не силён. Да и твои советы вряд ли покажутся мне авторитетными.       – Кто бы сомневался. – Кинуто было резко, но в действительности никаких эмоций фраза не затронула. Услышать обратное было бы удивительнее.       – Я сомневался. – Фугаку просто пожал плечами и как-то грузно упал на скамью.       Сасори ответ не понравился, от него он сразу ощетинился, отчётливо почувствовав уже более прицельный укор.       – Что ты имеешь ввиду?       – А разве не понятно? Я действительно надеялся, что у тебя получится воспитать в Итачи достойного человека.       – Какие у тебя есть основания утверждать обратное? – И если обвинения, посланные в свой адрес, удавалось с лёгкостью отводить от психики, то порицание в адрес некогда воспитанника, а ныне самого важного человека не могло не спровоцировать.       – А то, что между ними происходит – не достаточный повод для обвинений?       Сасори замер. К пальцам, что расслабленно зажимали дотлевающую сигарету, рванул пульсирующий поток холода, с каждой секундой тишины необратимо перерастающий в полноценный спазм. Говорить не хотелось. Даже лишний вдох отзывался волной нервозности. Лучше просто молчать, ожидая продолжения, объяснения, да чего угодно, лишь бы удостовериться, что он всё неправильно понял.       Но секунды продолжали копиться, и спустя минуту с лишним Фугаку глухо выдохнул, поджимая губы и закрывая глаза. Сасори рвано развернул корпус и с едва различимой мольбой смотрел на сгорбившегося, словно неисправный механизм, мужчину.       – Я был удивлён, когда узнал, что мой сын поддался странному порыву и завертел роман с мужчиной. Поверь мне на слово, я был потрясён до глубины души, в которую ты не веришь, но я был. Тебе не дано понять чувство, когда возникает вероятность лишиться наследников от теперь уже единственного сына. Потом пришла злость. И на Саске, и на этого мужчину, что решил затащить мальчишку в постель. Никаких дополнительных сведений не сообщили. То ли не знали, то ли не захотели говорить. Теперь главное, что его личность уже давно никому ни о чём не скажет. – Плечи вновь тяжело приподнялись, а после них и бесцветный взгляд. – Я не хотел, чтобы Микото узнала. Как, впрочем, и надеялся, что Саске либо хватит ума, либо не хватит смелости признаться. И, честно, вздохнул с облегчением, когда подошёл Итачи. Но облегчение моё очень скоро сменилось... – Фугаку запнулся, явно неспособный подобрать подходящего описания, но это было и не нужно – Сасори почувствовал что-то похожее в момент, когда в то страшное утро увидел Саске, выходящим из комнаты брата. – Я отказался поверить в то, на что так явственно намекали все детали. Я до сих пор отказываюсь в это верить и никогда впредь не буду об этом думать, лишь бы Саске вернулся домой.       – Фугаку, ты…       – Я не позволю Итачи узнать об этом. Его упреждающее решение было благородным жестом по отношению к Микото. Я ценю это, поэтому не намерен даже пытаться влезать. Просто верну себе сына и постараюсь жить с этим дальше. А ещё сделать всё, чтобы о нашем существовании вы больше никогда не вспоминали.       Последнее предложение отзвучало словно приговор. И Сасори поверил каждому слову, чувствуя предательскую радость, что всё закончится именно так.       Вести и дальше разговоры с этим человеком не было никакого желания, но этого и не потребовалось: в десятке метров мягко остановился знакомый джип, припарковался. Первым вышел водитель в лице главы их охраны, а затем, с пассажирского, Итачи.       Сасори не удержал мимику от болезненного искажения: хватило мгновения, чтобы понять насколько этот человек сейчас подавлен. Видимо, разговор с Саске прошёл куда более жёстко, чем можно было надеяться. Но это было необходимостью, неприятной, ломающей, но всё-таки необходимостью. Итачи кинул в их сторону секундный холодный взгляд, и метаморфозы произошли сами собой, как неотъемлемый защитный механизм перед трудностями: спина выпрямилась, движения огрубели, а каждая черта лица обострилась.       Не было смысла что-то спрашивать, ни сейчас, ни вообще. Подходя, Сасори выцепил мимолётное внимание синих глаз, обращённое к нему, и этого хватило. Всегда хватало. Мужчина не хотел оставлять этих двоих наедине, не столь из-за конкретного контекста, а в целом из-за вырабатываемого годами рефлекса. Но в глубине того взгляда читалось слишком отчётливое «я давно не ребёнок, позволь мне самому». И Сасори повиновался. Сдержанно кивнул Фугаку на окончательное прощание, этим же жестом беря с него обещание привести свои слова в реальность. Прошёл мимо Итачи, на ходу сжимая напряжённое плечо. Тонко улыбнулся тому, как бессознательно едва уловимо прильнуло тело к этому жесту. Значит, всё хорошо. Они справятся.       Стоять с отцом один на один показалось чем-то парадоксально правильным. А вот не ощущать ни волнения, ни страха, ни даже благоговейного трепета было в новинку. Хотя, возможно, время спутало ощущения, а сам Итачи – людей.       – Отец, я…       – Я даю вам три дня. Три дня, по истечении которых, по его согласию или против, но Саске вернётся в Японию. В твоих же силах сделать так, чтобы мне не пришлось прибегать к жестокости. Очень надеюсь, что ты это понимаешь. Как и понимаешь то, что его место не здесь. Не путай свою жизнь и его. Не знаю, как так вышло – кровь к крови, да? – но это уже давно не твой брат, Итачи. Он больше не твоя семья. Как и все, кто связан с фамилией Учиха. Смешно, что я говорю тебе это спустя столько лет, но, кажется, ты стал забывать данное мне обещание. Сделав выбор, следуй же ему до последнего. А что я вижу сейчас? Сожаление?       Итачи молчал. Не потому что нечего было ответить, нет. Просто отец прав. Прав от первого и до последнего слова. И если до этого момента каким-то образом удавалось находить своим действиям оправдание, то теперь перед ним стоит их общий отец, говорит то, что сам себе Итачи боялся озвучить. Их отец стоит сейчас перед ним и принимает решение, на которое у самого Итачи не хватало духа. Был ли он благодарен? Хороший вопрос. Очень некстати, но промелькнула жалость к Саске и его мечтам. Нельзя сказать точно, случилось ли бы это, если бы Итачи не появился в его жизни, но теперь Саске точно придётся забыть про путь, о котором он строил далеко идущие планы. Так или иначе, но вина за всё самолично будет возложена на плечи Итачи.       Человек, привыкший к страданиям, будет сам себе их создавать. Кажется, ему это когда-то говорил Сасори. Видимо, из личного опыта.       – Я тебя понял, Фугаку, – ответил наконец Итачи, поднимая на отца равнодушный взгляд. – И я его не держу.       – Отрадно слышать, – с неприязнью кинул мужчина, вставая со скамьи и решая, что разговор закончен. – В конце концов, во всей этой ситуации я буду тем, кого он возненавидит больше всего, так что решение тебе принять несложно.       – Нет. – Итачи отрицательно качнул головой. – Если родство имеет какой-то вес, и мы правда с ним похожи, то он не будет питать к тебе ненависть. Просто не сможет.       Фугаку остановился, переводя на некогда сына недоумённый взгляд. Хоть он и сочился откровенной неприязнью, какой-то даже формой презрения, в глазах слишком малодушно проскользнула печаль.       – И к чему ты это?       – К тому, отец, что я тебе обещал: в следующий раз, когда мы увидимся, ты уже будешь прощён в моих глазах. Ненависть – чувство, что так и не смогло во мне сформироваться, даже несмотря на то, что это оскорбляет мою о нём память. Я знаю, что для тебя подобные вещи никогда не являлись чем-то важным, уверен, сейчас ничего не изменилось, но мне бы хотелось, чтобы ты это знал. Прощай, отец. И, ничего не дожидаясь, Итачи отпустил сухой, переполненный всем тем, что составляет его отношение к этому человеку, поклон и в пару секунд удалился, оставляя Фугаку наедине с размышлениями о тех вещах, что он искренне желал больше не впускать в голову.       – Надеюсь, ты это видишь, брат. Он не стал тобой. Вы разные, и это его счастье. Прощай, сын.

***

Три дня спустя

      Тёплый июньский ветер казался отвратительным в своей навязчивости. Он мешал всему, начиная от взлохмаченных волос и заканчивая неспособностью подкурить. Он был везде, раздражал, заставлял злиться, заставлял себя ненавидеть, но, видит Бог, как же приятно он пробегался по коже, вспарывая ещё несуществующую ностальгию.       Саске привычно стоял рядом с магазином цветов, у входа которого располагался мусорный бак, служивший ему привалом для перекура перед работой. Справлялся с этим весь прошедший почти полноценный год. Если взглянуть чуть левее, то можно выцепить выключенную вывеску круглосуточного магазина, в ночной темноте исполнявшую роль своеобразного маяка.       И всего с нескольких десятках метров вход в здание, что волей судьбы стало эпицентром жизни в этом удивительном, но всё-таки печальном городе. Кёльн – тупик, чуть на запад, за границу Бельгии или Нидерландов, и уже только океан. Отшиб страны с уникальной обособленной жизнью. Волшебный город исторических потерь.       Докуривать сигарету не хотелось, но времени на сомнения тоже не осталось. Отвергаемая мысль о слабости заставила его прийти сюда впритык к уезду. Раньше было нельзя, раньше позволило бы сделать шаг назад. Дотлевающий окурок, выброшенный в урну – внутреннее самоощущение.       Парадный вход, длинная деревянная лестница под землю и насильственно чужой бар. Осматривать его хотелось с неприязнью, будто проекцию собственных чувств к создателю. Но это место ни в чём виновато не было, хотя Саске и задумался о том, зачем вообще пытается одушевить пространство. Но на самом деле от него это никак не зависело – бар жил, и его дыхание чувствовалось в воздухе, по его венам бегала бурлящая кровь в виде персонала, его лёгкие наполнял дым табака, а горло постоянно обжигал беспрестанно льющийся алкоголь. Это место обладало всем тем, чем обладает каждый человек, всеми органами, заставляющими организм работать без сбоев. И Саске выпала честь быть его голосом.       И впервые не возникало сомнений, кто был сердцем, а кто мозгом. Теперь уж точно нет.       Его присутствие было обнаружено сразу же, без вариантов на малодушный побег. Дейдара счастливо махнул рукой, подзывая. Саске медленно прошёл до бара, наблюдая за вечно работающими знакомыми, без раздумий занял своё место.       – Эй, дружище, я рад тебя видеть, – с ощутимой долей облегчения поприветствовал бармен и улыбнулся, без промедлений ставя перед другом бокал с любимым безалкогольным коктейлем.       – Давай виски, – тускло кинул Саске, насильственно выдавливая бледное подобие некогда харизматичного оскала. Показывать всем своё состояние не было желания, так же, как и наткнуться на сожаление. Он не был подавлен, расстроен или в депрессии, нет. Просто моральная опустошённость, нейтральная по проявлению, но выматывающая по природе.       – О, – удивился Дейдара, заменяя бокалы. – То есть, ты не на работу?       Саске отрицательно качнул головой, вызывая у друга настороженность. Стоило бы объяснить причину его прихода, но нужно дождаться ещё одного человека, чьё присутствие необходимо. Наруто был замечен за крайним столиком, привычно улыбающийся, он внимательно слушал заказ, но не смог не кинуть пару обеспокоенных взглядом в сторону бара, показывая, что увидел. Поэтому, заканчивая поскорее, он вежливо кивнул и направился к друзьям, непонятно для Саске зачем-то обнимая его.       – Чёрт, ну какого хрена, засранец? И что, вообще без вариантов? – спросил он, отступая от друга.       – Погоди, – Дейдара сильнее нахмурил брови, впиваясь в Учиха недовольным блеском голубых глаз, – тебе серьёзно надо уехать? Вот так вот просто?       – Я сам согласился.       – И надолго? – аккуратно спросил Наруто, чуть склоняя голову, чтобы перехватить отведённый взгляд.       – Да.       – То есть, до стажировки не успеешь заглянуть?       Саске устало выдохнул, припадая к горечи напитка. Скривился. Не зашло.       – Я возвращаюсь в Токио и унаследую компанию. Университет закончу заочно.       – Ну, уже неплохо, – пожал плечами Дейдара.       – Не консерваторию. Юридический, в Берлине.       – А стажировка в Лондоне?       – Уже подписал отказ.       – Учиха, ты серьёзно? Погоди, зачем? – Дейдара сам не понял, от чего именно начинал заводиться, но будучи свидетелем того, как давались другу эти свершения, он не мог воспринять услышанное адекватно. Закипающие эмоции прервал говорящий взгляд Наруто и едва заметное покачивание головы. – Вот так просто, да? Просто потому, что так хочет кто-то другой?       – Так хочу я.       Дейдара опешил. Погодите, где его привычный вечно импульсивный Учиха? Человек, готовый порвать любого за малейшее притязание на гордость и свободу выбора.       – Бред какой-то, – кинул в итоге Дейдара, разочарованно падая на поверхность стойки. Наруто продолжал всматриваться в давнего друга, пытаясь понять, что на самом деле скрывалось за фасадом внешней отрешённости и бессильного смирения. Он был в курсе того, что произошло несколько дней назад, но ровно как и бармен, не знал ничего, кроме очевидных фактов. И если для Дейдары это в целом было чем-то странным, Наруто же, даже помня нрав приятельского отца, не мог поверить, что сидящий перед ним друг – результат давления. Что-то ещё, что-то куда более серьёзное.       – А Тёмный Властелин в курсе? – наугад спросил Наруто. Бинго. Саске ощутимо содрогнулся всем телом, не контролируя то, как отталкивающе исказилось всё лицо. Ответа, разумеется, не дал, но реакции было достаточно. Да вот только это снова ровным счётом ничего не объясняло, и Наруто был уверен, что никто ничего не расскажет. Пришлось просто принять новость как логичный итог.       – Тогда мы будем ждать тебя здесь уже в качестве одной из тех важных шишек, перед которыми я стелюсь каждый день, – хмыкнул Наруто жизнерадостно, чем не смог не спровоцировать ответную, пусть и горькую, усмешку.       – Да, – согласно протянул Дейдара, решивший, что обновлённый бокал будет кстати. – Хотел бы я посмотрел на это шоу. Жду оповестительного звоночка.       – Когда уходишь? – спросил Саске, вспоминая, что месяц, который Дейдара отвёл себе на увольнение, несколько затянулся.       – В следующую субботу будет последняя смена.       – Ясно.       И молчать не хотелось, и говорить было не о чем. Растягивать прощание – как-то совсем уныло, затрагивать отстранённые темы – как-то неправильно. Саске полоскал взглядом бокал в руке, не особо задумываясь о природе возникшей заминки. Ему просто отведено пару часов, которые он хотел провести именно здесь, и плевать на качество общения. Просто жадно впитывать то, от чего придётся отказаться.       Дейдара с опечаленным взглядом механически протирал бокалы, смотрел куда-то перед собой. Что-то резко изменилось в ту секунду, когда губы растянулись в заговорческой улыбке.       – Слушай, Учиха, раз уж всё равно пришёл, так может споёшь на прощание? Что-нибудь душевное, чтобы надолго запомнилось.       Наруто идея понравилась, он пару раз воодушевлённо кивнул, подбадривая друга. Саске медленно крутанулся на высоком стуле, обращая взгляд на свою сцену. Да, именно свою, парень даже не пытался когда-то скрывать, что считает каждый её сантиметр своей собственностью. Как на словах, так и в действиях, потому что вовремя его здесь выступлений ни у кого не должно было возникать сомнений – это место принадлежит ему и только ему.       Усмехнувшись, Саске подумал о том, что теперь здесь, возможно, будет править кто-то другой. Ну и пусть, в конце концов, лучше него всё равно это место никого не увидит.       Резко опрокинул напиток в себя.       – Нет уж. – Самодовольная улыбка. – Петь я больше не буду. Так вы запомните только это.       – Как будто у нас ещё когда-либо будет возможность тебя услышать, – проныл Дейдара, снова падая лицом на сложенные перед собой руки. – Мне, по крайне мере, точно такая возможность вряд ли выпадет.       – Как и кому-либо ещё.       – Засранец, ты…       – Простите, ребят, но мне ещё нужно кое-кого найти, – перебил друга Саске, спрыгивая со стула. – Не будем затягивать всю эту процессию, просто скажу, что был рад выпавшей возможности с вами работать. Не плачьте по мне ночами. Бывайте. И да, придурок, не смей упустить Хинату, или я тебя лично закопаю.       И, непринуждённо отсалютовав, Саске стремительно направился на второй этаж, к дальнему столику, где заприметил того, кто смотрел на него всё время с момента прихода.       Оставленные друзья перекинулись понимающими взглядами и улыбнулись – действительно, как будто были надежды получить от этого типа нормальные прощания или, не приведи случай, объятия. Впрочем, оба решили, что так даже и лучше – прощаться с человеком в свойственной его характеру манере.       Обойдя все препятствующие столики, Саске без разрешения занял диван напротив человека, который, докурив сигарету и сделав выдержанный глоток, поддался вперёд всем телом, складывая руки в замок.       – Я рад, что ты подошёл, – тонко улыбнулся Сасори. Саске бездумно пару раз кивнул, подбирая все те слова, что хотел напоследок озвучить. И пока шёл мозговой процесс, внимание краем сосредоточения уловило занятную деталь: его начальник всегда так тепло на него смотрел, или это нынешняя актуальная тенденция? Потому как если первое, то Саске готов с рукой у сердца заклеймить себя полнейшим слепцом и ревнивцем.       – С моей стороны было бы отвратительно этого не сделать, – наконец выдохнул Саске, откидываясь спиной на мягкую поверхность дивана. Взгляд метнулся к тому, как чужая рука протянула ему стакан, и, кивнув в качестве благодарности, парень залпом его осушил. – Знаете, теперь, когда мне стало всё известно… Ну или по крайней мере многое, я начинаю понимать некоторые вещи, которые до этого предпочитал игнорировать. Теперь мне стыдно за то, как я самолично сформировал к Вам своё отношение, и…       Сасори покачал головой, понимая, что юноша прервался из-за неспособности признаться кому-то в такой слабости.       – Ничего. Ты и не должен был как-то дружелюбно ко мне относиться, даже если бы что-то знал изначально. К тому же в этом по большей части виноват я сам.       – Нет, – Саске прервал мужчину. Взгляд пробежался по гравировке пустого стакана. – Самое главное, что я осознал причину Вашего ко мне отношения. Вернее, отношения к моему с ним… контакту. Забавно, – Саске запрокинул голову, с горечью усмехнувшись. – Я все ещё не могу избавиться от той неприязни, что питал к Вам весь этот год, а в итоге Вы были тем, кто пытался уберечь меня от всего того дерьма, что происходило.       – Но я не смог, – напомнил Сасори, раздраженно. Эмоция, впрочем, была направлена исключительно на самого себя. – Хотя и мог, но мне не хватило достаточной уверенности, что я имею право вмешиваться в ваши отношения. Итачи, он… В конце концов, он всё понимал и сам, а раз понимал, то лишал меня всякого права что-то предпринимать.       – Да, – согласился Саске. – Виноват тут только он.       Сасори чуть болезненно скривил лицо, хмуря брови и переводя на собеседника сожалеющий взгляд.       – Саске, я не прошу тебя его понять. Это в целом невозможно ни для кого, но это не тот человек, который поддаётся на прихоти. Раз так случилось, значит была тому причина.       – Причина? – фыркнул Саске, кривя губы. – Какая может быть адекватная причина тому, что… Я не знаю, это настолько мерзко, лгать мне в глаза каждую минуту, что он был рядом. Видеть то, как я к нему отношусь и продолжать играть в какую-то отвратительную, не имеющую оснований игру, по итогам которой я лишаюсь всего, что мне было дорого. Вы говорите о причине? Давайте, Вы знаете его лучше всех. Какая к чёрту там могла быть причина?       Сасори чуть опустил голову, принимая поражение. Ох, если бы у него был ответ на вопрос, который он задаёт себе с той самой злополучной осени. Если бы только Итачи мог хотя бы словом натолкнуть его на что-то, за что можно было зацепиться.       – Ему сложно, и…       – Да мне плевать, – кинул Саске, вставая. – Простите, но я подошел не для того, чтобы выслушивать оправдания. Хватит его баловать.       Фраза резанула больнее, чем могла бы. Сасори не стал провожать юношу взглядом, фокусируясь на той остаточной атмосфере, что он принёс с собой и так щедро вылил. И у него было на это право. В этой ситуации Саске – единственный, кто не сделал ничего плохого, и кому в итоге сделали максимально больно. Что ж, никто не посмеет и слова сказать вопреки его мнению, в сложившихся обстоятельствах он хозяин.       – Кстати. – Вдруг донеслось до слуха уже в десяти метрах. – Странный вопрос, но я хотел бы знать ответ. Мы ведь с Вами были знакомы, верно? Ещё там, в Токио, когда я был ребёнком.       Сасори улыбнулся, поднимая голову.       – Откуда, по-твоему, я знаю, какой шоколад ты любишь?       – Вы мне его впервые и купили. – Саске кивнул сам себе и, не говоря ни слова, развернулся, чтобы спуститься на первый этаж и покинуть заведение, что хранило столько воспоминаний.       – Даже не покуришь перед уходом? – в последний момент крикнул Сасори, так и не сумев самому себе объяснить порыв. – Тебе нравилось то место, так хотя бы попрощаешься.       То, что кинутые слова дошли до адресата стало понятно почти сразу: Саске, спустившись, постоял посреди столов не меньше двадцати секунд, а после резко крутанулся на пятках и удалился в сторону коридора, что вёл к пожарной лестнице. Сасори прикрыл глаза, понимая, что вновь будет скучать по младшему Учиха, словно и не было этих тринадцати лет.       Пожалуй, до сознания сразу дошло, что вкинутое предложение не просто призыв к сентиментальности. Поэтому логичнее всего было прислушаться к нему, развернуться и покинуть к черту это место, но ноги даже не думали сомневаться – уверенно повели его на пожарную лестницу. Это было очевидно, Господи, предельно кристально: открывая дверь, он знал, кого увидит, но понять зачем не сможет.       Со спины Итачи казался спокойным. Мягко опущенные плечи, словно их не прижимает к земле титанической виной, острый изгиб позвоночника, словно вдоль него сейчас не пробежались разряды электричества от звука скрипнувшей двери, расслабленные кисти рук, словно не ими он самолично сломал то, на что не имел права.       Зачем Саске сюда пришел? Ему есть что сказать новоиспечённому брату? Нет. Хочет ли он что-то услышать от него? Нет. Попрощаться? Да пошёл он к чёрту.       Тогда зачем? Настолько непонятно, что Саске даже ощутил порыв задать этот вопрос Итачи. Зачем я здесь?       Нет. Скорее, почему?       А получив ответ, со спокойной совестью можно разбить это красивое лицо.       Саске чувствовал себя идиотом. Настолько отчётливо, что казалось, словно это даже сосредоточено в том, как концентрируется воздух вокруг.       А Итачи продолжал так же спокойно докуривать свою сигарету, не удосужившись даже повернуться.       Саске дёрнул головой.       Нет. Он боится. Вот что сгущает кислород, с трудом поступающий в лёгкие. Страх.       Да вы смеетесь.       – Я улетаю сегодня.       – Я знаю. – То, как моментально прилетел ответ, вызвало улыбку. Да ты блять всё всегда знаешь, самого не тошнит от того, насколько гнилое твоё всезнание?       – Я решил вернуться в Японию, – продолжил Саске словно не получал этого ненужного ответа, – чтобы стать тем, кем они хотят меня видеть.       – Это похвально.       «Катись ты к чёрту».       Эмаль бы в крошку, но продолжать говорить было важнее. В конце концов, должен же он понять, почему он здесь.       – А взамен мать мне всё рассказала.       Итачи медленно прикрыл глаза, и со стороны могло показаться, что он просто моргнул. Безусловная моторика, которая не должна выражать никаких эмоций. Но она выразила, предав своего хозяина. Что скажешь теперь? Тоже знал?       Что за идиотская попытка навязать самому себе ощущение какого-то соревнования? Будто Саске сейчас бросает вызов, так отчаянно желая увидеть стоящего рядом человека проигравшим. Раздражение, злость, обида, всё так старательно пытается устроить в голове хаос, из-под тумана которого Саске должен был не заметить, насколько разбитым выглядит профиль бледного лица.       Но он же видит. И это знание не приносит ничего, кроме досады. Ни ликованья, ни злорадства, ни ощущения победы в дуэли, которой нет. Ничего, кроме желания перевести все стрелки с обвинениями на весь остальной мир. Да с первой секунды этого хотел, в последующем до крови разрезая ладони в попытках насильно удержать эти самые стрелки в том направлении, в котором было правильнее.       Итачи виноват. Он – лжец. Он – предатель. Он тот, кого нужно только судить, но никак не оправдывать. Из-за этих печальных глаз все вечно дают ему поблажки, да? В них же дело? Определённо в них, потому что иначе это какое-то массовое помутнение.       Итачи виноват. В том, что солгал. В том, что предал.       В том, что его жизнь разрушили, а его завалило обломками последствий. Длинной чередой реакций на каждое принимаемое решение, на каждое совершённое действие. Фатализм – тоже попытка оправдать?       Но куда же деть это чувство, словно в одну секунду удалось подглядеть уже заранее прописанный сценарий? Чувство, будто Саске удалось в одно мгновение увидеть всё со стороны, и в этом видении не была утаена ни одна деталь. Всё так легко и просто, что аж смешно. Всё так, как должно было быть. Последствие, над которым никто не властен.       Очнись.       Это всё эти блядские грустные глаза.       – Ты должен понимать, что видение одного человека, облаченное в слова – это не истина, Саске. Мать тебе все рассказала, ты говоришь. Рассказала то, что знает. А что она знает, ты понимаешь? Я вот нет. Я сам ничего не знаю, не понимаю. Уверен, Сасори согласится со мной. Понимание – клишированное желе, ничто иное, чем просто попытка сохранить рассудок трезвым. Ты понимаешь, но что тебе это дает?       – К чему сейчас вся эта философия?       – А к чему твоё здесь присутствие? – Итачи наконец повернул голову, обжигая безучастным взглядом. Саске опешил. Чертовски важный, но ничерта не понятный вопрос, которому только что дали жизнь, показался ещё более абсурдным, чем когда терзал собственный мозг.       – Пришёл попрощаться, – ответил Саске первое, что говорят в таких ситуациях, потому что иного у него всё равно не было.       – Для тебя это важно, – кивнул Итачи, не спрашивая, казалось, будто напоминая. Напомнил. И отвернулся снова рассматривать вдоль изученный вид. Порезало больнее, чем ожидалось. Или не ожидалось, но какая разница? Сейчас Саске и сам понимает, что просто бездумно тянет время, признавая, что просто ждёт, когда решение придёт само. Решение же уже принято, так прощайся и улетай из этого города, идиот. Это не сложнее, чем то, как кажется сейчас. Вот, перед тобой в данную секунду стоит человек, которому когда-то тоже пришлось отрезать от себя даже куда более важную часть жизни, и ничего. Живёт дальше. И будет жить дальше. Без тебя.       За единственным исключением: в этот раз принимать это решение тебе. Принимать решение, которое уже принято. Должно было быть принятым, ведь…       – Поехали со мной?       По спине пролилось что-то холодное, липкое, раздражая нервы и остужая кровь. Такое бывает, когда слышишь что-то абсурдное. Как сейчас. Когда слышишь что-то пугающее. Как сейчас. Что-то, что было ожидаемо и то, чего ты очень опасался. Итачи аккуратно выдохнул, вновь заставляя себя посмотреть на брата. Саске не выглядел как человек, который понял, что только что озвучил, что предложил. Никакой осмысленности, если присмотреться, то Итачи был уверен: он увидит едва различимую дрожь зрачков. Саске, ты сам себя боишься, своих желаний, своих порывов. Ты не готов к ним, как бы громко ни кричал. Ты не способен принять такие чувства, чувства к брату, как бы сейчас себя ни уверял в обратном. В надежде, что в данную секунду восприятие максимально сосредоточено на факте их родства, мальчик хочет надеяться, что со временем это уйдёт на второй план, а после и вовсе исчезнет. Но так не будет. С каждым часом это понимание будет плотнее обретать основу, с каждым днём оно пустит бесчисленное количество корней, которые с каждым месяцем и годом всё больнее будут прорастать в организме, расцветая шипами, и резать, резать, резать до невозможности не думать об этом чуть чаще, чем каждый вздох.       Итачи знает это чувство. С каждой порцией кислорода вдыхает.       Нет, Саске не готов к тому, о чём говорит. В конце концов, он всё ещё несмышлёное дитя, свято верующее в собственные силы. Это очаровывает ровно до момента, пока не становится пагубным. Всего лишь очередной ребёнок, которого взрослые по своей жестокости втянули в слишком сложные игры.       Да, Саске всего лишь ребёнок. Как был им для Итачи, так и должен оставаться.       Итачи мягко улыбнулся, как улыбаются родители, которым сейчас необходимо объяснить своему чаду что-то предельно очевидное, но в силу возраста всё ещё недоступное. Объяснить, что каникулы заканчиваются каждый раз, и всё, что во время них произошло, не должно стать частью той, другой жизни, которая ведёт в реальное будущее.       Но стоило губам разомкнуться, как они замерли, забывая, что должны были произнести. Итачи не понял, что он увидел. Вернее, почему он это увидел: после явно спонтанно озвученного предложения, Саске, пребывая в растерянности буквально мгновение, которое позволило Итачи убедиться в собственных мнениях, на пару секунд прикрыл глаза, медленно, размеренно вдохнул, наполняя грудь свежим воздухом. А вместе с выдохом поднял глаза, полные спокойствия. Незнакомого, слишком осознанного, слишком… Взрослого. И больше не последовало неуверенного вопроса:       – Поехали со мной.       Это испугало.       Подождите. Это ребенок. Он не понимает. Не должен. Обязан не понимать.       Но, кажется, Саске понимал.       Итачи отчётливо почувствовал, как между пальцев, словно песок, рассыпается контроль над ситуацией. Голова сама ушла в сторону, обнажая ответ быстрее, чем его проанализировал мозг. А потом ещё раз, но уже в другую сторону, и, кажется, именно так выглядит отрицание. Отрицание увиденного, услышанного, понятого.       Мысль о том, что это само по себе абсолютно абсурдное предложение куда-то испарилось. А его место быстро заняла необходимость подобрать действительно весомые причины, почему именно это абсурд. Куда? Зачем? Саске, не неси чепухи, не ломай себе жизнь настолько, что по ней потом будет невозможно снова ходить без опаски сломать ноги об очередной осколок.       – Я не могу, Саске, я ведь…       «Я лгал тебе».       «Я тебя предал».       «Я твой брат».       Но Итачи почему-то казалось, что об этом Саске и не забыл. Помнил все эти три дня, помнил, приходя в это место, помнил, когда захотел попрощаться, помнит и сейчас, продолжая смотреть прямо на Итачи, терпеливо и, что удивительнее, совершенно без каких-либо признаков нервозности. Словно вместе с осознанным предложением, честно показавшим, что творится у него на сердце, он готов и к любому ответу.       Или не к любому.       Око за око?       Он готов к такому же осознанному честному ответу.       Итачи изнутри закусил губу, поднимая виноватый взгляд. И от того, насколько красноречиво эти глаза все говорили, у Саске перехватило дыхание.       – Я не могу, Саске, – подхватывая спокойствие брата, снова попробовал Итачи. Но вместе с тем мягко, нежно, с практически осязаемой любовью. Братской.       Сейчас стошнит.       – Хотел бы, но не могу.       И пусть честность была лишь в оттенках интонации и бликах глаз, Итачи посчитал, что этого достаточно.       Саске кивнул, следом же звонко усмехнувшись:       – Снова лжёшь. Мог бы, но не хочешь, – шире улыбнулся Саске, задумчиво проводя языком по нижней губе, смакуя то, что ему не очень красноречиво, зато предельно точно донесли. – Наверное, так даже лучше. Знаешь, не хочу просыпаться по утрам в одной постели, подходить к зеркалу и видеть в нём тебя же. Видеть в отражении зависимого.       Судя по тому, как несдержанно дернулись брови Итачи, Саске его ответ понял правильно. И несмотря на всё-таки просочившуюся злость из-за раненной отказом гордости, Саске не мог не отметить, насколько приятно, что последний пас сохранился за ним. А Итачи лишь хотелось пожелать сил в его бесконечной эстафете, где финальный приз – шрамы, которые они, как два конченных мазохиста, будут всю жизнь трепетно друг у друга обхаживать и бережно хранить, но каждый только для себя.       – Прости меня.       – Просишь об этом? – Не позволяя продолжить, Саске распаковал руки по карманам и развернулся по направлению к двери. – Что ж, увидимся в следующий раз – это мой тебе ответ. Приятно было познакомиться, Учиха Итачи.