I wanna be yours

– Почему ты так его любишь, если говоришь, что он такой же мудак, как Ленни? – С точки зрения психоанализа, я вижу в Арчи отцовскую фигуру, – Дженни выпустила дым ему в лицо, а он только заморгал, как собака. Он и был похож на собаку, с мучнистым лицом и оттопыренными ушами, он смахивал на мопса. – И испытываю к нему кровосмесительные чувства, которые могли бы быть комплексом Электры, если бы была женщина, с которой я могла бы соперничать ради его внимания. Женщины не было, и мне никто не мешал кроме папочки, и, может быть, самого Арчи. – Ты хотела с ним переспать? – не понял он, положив кулаки на крышку пианино, а сверху, на них, подбородок. – Господи, какой же ты тупой, – пожаловалась Дженни. – Опять ничего не понял. Она подняла крышку и пробежалась пальцами по клавишам, клавиши издали жалобный стон. Дженни не мылась уже две недели, ее волосы спутались и выглядели как клубок змей, ногти у нее были длинные и желтые, а кутикулы превратились в бахрому, но, чтобы она забыла, как играть, у нее должны были отгнить пальцы. Она набрала гамму, и осторожно, по ноте, стала подбираться к мелодии, которую играла, когда Арчи вышел из тюрьмы. Ленни уже тогда Дженни знать не хотел, он понял, что сколько ее не бей, не запирай, не хлещи ремнем и не тыкай сигаретой, она все равно сбежит, ширнется, и будет петь, пока молодчики в косухах жамкают ее задницу. Если бы Арчи был на свободе, он бы этого не допустил. Ленни не мог справиться с Дженни и вопил, брызжа слюной и тряся шеками, что Дженни шлюшеское отродье своего пиздолиза-папаши. Дженни, забившаяся в угол между тумбой и диваном, хохотала, потому что плакать перед Ленни она могла, только если рядом был Арчи. – Я хочу быть твоим пылесосом, втягивать пыль вокруг тебя, – задумчиво проговорила Дженни, тыкая в клавиши двумя пальцами. – Я хочу быть твоим фордом «Кортина», я не заржавею никогда. Если ты любишь горячий кофе, я хочу быть твоим кофейником, распоряжайся мной, милый, я просто хочу быть твоей. Арчи не нужно было ее бить. Он открывал окно в машине и закуривал, и Дженни жадно смотрела на пачку сигарет у него в руке. «Ленни отобрал у тебя сигареты?» Вместо ответа Дженни задрала рукав кофты, и показала ему синий след от ремня. Арчи потрогал ее руку, и, когда Дженни вытащила сигарету у него из пачки, он только посмотрел на нее уголком зеленого глаза, и ничего не сказал. «Не беси его». «Пусть он меня не бесит», – упрямо сказала Дженни, и сунула сигарету в рот. Арчи поднес зажигалку, и она закурила, совсем как взрослая. Рука Арчи лежала на колене, совсем близко к ее коленкам, торчащим из-под плиссированной юбки. «Ты же вроде не тупая. Не беси его, и он не будет на тебя бросаться. Я не буду сидеть рядом как сторожевой пес, и вечно подставлять руки». Арчи выпустил дым в окно, и Дженни дернула плечом. «Ленни пусть идет нахер, я все равно буду делать то, что хочу», – Дженни свирепо затянулась, и Арчи ткнул ее пальцем в коленку. «Будешь. Пока тебе нет восемнадцати и ты не закончила школу, Ленни – твой опекун. Если ты хотя бы попробуешь быть хорошей девочкой, ему станет похер. И все снова будет хорошо». «Мне не нужен опекун. Я могу позаботиться о тебе сама. В нос и по яйцам, как ты учил», – Дженни перегнулась через Арчи, опираясь на его коленку локтем, и стряхнула пепел в окно. Она коснулась грудью его руки, и почувствовала, как напряглось его бедро. Дженни знала, что Арчи говорит Ленни, что нельзя вечно ее бить, об собаку можно обломать хоть четыре палки, и добиться того, что она отгрызет тебе руку. «Эта сука паршивая?», – Ленни говорил громко, его было слышно с лестницы на второй этаж. «Эта паршивая сука – твоя приемная дочь. Дождись, пока ей будет восемнадцать, и пусть живет сама. Ты хочешь убить ее у себя в доме?» У Арчи был низкий, глухой голос. Ленни бушевал, а Арчи терпеливо говорил, и говорил, и говорил, убеждая его. Когда Ленни бегал за Дженни с ремнем, и приходил Арчи, Дженни пряталась за него, и ремень врезался Арчи в ногу, в бедро, влетал пряжкой в ягодицу. Дженни крутилась вокруг Арчи, хваталась за него руками и вопила, а Ленни вопил, чтобы Арчи съебался нахуй, а Арчи упирался Ленни в грудь длинной рукой и повторял: «Ты убить ее хочешь, Лен? Остынь. Остынь, она твоя дочь». Дженни никогда не кричала, чтобы не доставлять Ленни удовольствие, когда Арчи не было поблизости. Когда она видела его нежно-голубой кардиган, черное пальто или белую рубашку, возвышавшуюся на высоте, недостижимой для большинства быков Ленни, она начинала орать так, словно ее режут, потому что тогда Арчи вмешивался. Арчи не одобрял действия Ленни, но Ленни крепко держал его за яйца, как ни крути, Арчи был его верным, но все-таки псом, а Дженни была принцессой, пусть даже Ленни чаще называл ее жирной коровой. Когда Дженни было двенадцать лет, она ревела в машине потому, что Ленни сказал, что она слишком жирная для хэллоуинского костюма принцессы. Арчи стоял снаружи и ждал, пока Дженни проплачется, а потом он выкинул сигарету, ловко, двумя пальцами, как пулю запуская в октябрьскую черноту, и сел к ней на сиденье. «Давай-ка ты прекратишь реветь и мы с тобой поедем к этим мелким сучкам и покажем, кто здесь настоящая принцесса», – сказала Арчи. «Ленни сказал, что я жирная корова», – икая от слез, сказала Дженни. Арчи достал из кармана бумажный платок и, внимательно его рассмотрев, вытер Дженни лицо. «Хера с два. Ты принцесса. Поэтому завязывай реветь. Принцессы не плачут». «Почему?» «Потому что принцессы слишком круты для того, чтобы реветь. Хочешь быть крутой принцессой?» Хочу, подумала Дженни. Тысячу раз хочу. «Что ты за ней ходишь, трахнуть ее хочешь? Хочешь свой член присунуть в мое имущество?». «Лен, хватит, Лен». «Здоровая телка вымахала, вымя и жопа, а мозгов нихрена, а у тебя в штанах зазвенело?». «Я нянчился с ней со школы, я тебе нянька?». «Закрой свой рот!» Звук пощечины. Ленни не умел бить так, как бил Арчи, но он тоже умел отвесить, пусть без стиля, пусть без особого чувства, но так, что голова трещала. Дженни смотрела со второго этажа, как Арчи уходит, видела, какое у него белое лицо, и какая кроваво-красная щека, и почему-то чувствовала себя победительницей. Ленни вслед пообещал оторвать ему яйца, если тот хоть пальцем Дженни тронет, и задрал голову. «Ты что здесь делаешь?» – спросил он. Дженни стояла в безразмерной футболке с номером десять на груди и спине, и в наполовину сползших носках, и с этого ракурса Ленни открывался вид на ее трусики цвета малинового леопарда. «Если я захочу трахнуть Арчи, ты меня не остановишь», – сказала Дженни, и, отвернувшись, с достоинством ушла в свою комнату. У нее было две минуты на то, чтобы дойти и запереть за собой дверь, Ленни страдал одышкой и не в жизни не бегал, лестницу ему было преодолеть не так-то просто. – Секреты, которые я хранила в своем сердце, оказались слишком тяжелы. Может быть, я просто хочу быть твоей? Просто хочу быть твоей, просто хочу быть твоей, – напевала Дженни, прикрыв глаза, и подпевала замер, как кролик, загипнотизированный звуком ее надтреснутого голоса. Через месяц Арчи попал в тюрьму, Дженни знала, что его сдал стукач, что стукач завелся на улицах, и много кто загремел вместе с Арчи, но, когда Ленни смотрел на Дженни за завтраком поверх газеты, она знала, что, если он и мог отмазать Арчи, то не стал бы этого делать, чтобы проучить. Они принадлежали ему, и не смели рыпаться: рыба на крючке это рыба на крючке. Когда Дженни закончила школу, она исполосовала «Мерседес» Ленни ключами, изрисовала гостиную баллончиком лиловой краской, и, прихватив все деньги, которые смогла выгрести из его секретера, сбежала. Ленни мог бы найти ее, но, казалось, он был даже доволен тем, как все закончилось. Хоть он и грозился однажды прибить Дженни окончательно, он никогда не мог довести дело до конца, и Дженни было интересно, решился бы он, ведь мать ее, он, похоже, любил, насколько такая свинья как Ленни вообще могла кого-то любить. – Позволь мне быть переносным обогревателем, без которого ты будешь мерзнуть, – уговаривала Дженни, и ее голос обретал звучность, и силу, и страсть, с которой она и попала в чарты. – Я хочу быть гелем для укладки, хочу держать твои волосы. Арчи навещал ее после того, как она сбежала от Ленни. Он после тюрьмы был как натянутый ремень, бритоголовый, еще не обросший, и вошел как раз тогда, когда Дженни выбегала из квартиры, а ее тогдашний парень тянул ее за волосы и вопил, размахивая бутылкой, что голову ей проломит. Дженни видела глаза Арчи, а потом она видела кулак, пролетевший мимо ее головы. Люди Арчи долго били ее парня, который был их басистом – черт подери, как его звали, – а Арчи держал Дженни под струей холодной воды из крана на кухне и с ненавистью говорил, что, стоило ему присесть, как все развалилось к чертям собачьим. Не продохнуть с этой работой. «Пусти», – визжала Дженни. «Протрезвей и отойди сначала», – ревел Арчи. Дженни захлебывалась, она видела длинные, жилистые руки Арчи, закатанные до локтей рукава рубашки, грязные тарелки, таракана, тонущего в луже воды, свои собственные обломанные ногти. «Хватит, хватит», – взмолилась Дженни, и Арчи швырнул ее в кресло. Он вытер лицо рукой, провел рукой по голове, и сказал: «Собирайся, и поехали». «Куда это поехали?» «Ты тупая? Отсюда поехали». Дверь в ванную со скрипом открылась, оттуда вывалился – Трой, кажется его звали Троем, Дженни помнила, что имя было тупое до зубовного скрежета, – за ним шли двое парнишек Арчи, сунув руки в карманы. Два шага Трой прошел, потом шлепнулся на пол, и, теряя зубы и оставляя на линолиуме кровавые следы, подполз к Дженни и обхватил ее коленки руками. «Прости, Джен, прости, мы будем как Сид и Нэнси, да? Как гребаные Сид и Нэнси, только не давай им больше меня бить». «Это разве бить? – зло и нежно изумился Арчи. – Хочешь, я покажу тебе, как бьют? Вот без какой ноги ты сможешь обойтись?» Парнишка Арчи взял со стены биту, которой Трой размахивал, когда обдалбывался, и от которой Дженни пряталась под столом, и ткнул Троя в ногу. Трой подтянул под себя ногу, быстро, как медуза – щупальце, елозя разбитым носом по голым ногам Дженни, и в Дженни вскипела первобытная ярость. «Пошел нахер отсюда!» – заорала она на Арчи, и Арчи не понял – он не понял настолько откровенно, насколько вообще мог. Он так и сказал: «Не понял». «Все ты понял. Нахер пошел! – оскалилась Дженни. – Раньше надо было меня спасать, когда Ленни из меня отбивную делал. Ты же меня не спасал, ты вступался – немножко, чтобы Ленни тебе самому яйца не оторвал. Верный пес, ты ему только ботинки не лизал, ты не мог мне помочь, а теперь я сама могу себе помочь, и ты мне не нужен! Иди, полижи ему, то, что ты ему обычно ли...» Знаменитую пощечину Арчи не зря называли знаменитой. Когда он ударил Дженни, она думала, что у нее голова оторвется, по сравнению с ней колотухи Ленни были игривыми шлепками. Дженни вся сжалась, прижимая к себе голову Троя, могло бы показаться, что она закрывает ее своим телом, но на самом деле, она сжимала руки, и Трой хрипел: больше всего на свете ей хотелось его придушить. «Не дури, – сказал Арчи, и от звуков его голоса у Дженни затряслись поджилки. – Отпускай мусор, и поехали». «Это мой басист». «Это мусор», – Арчи потянул Дженни за руку, и Дженни завизжала. Она кусалась, царапалась и вопила, и проклинала Арчи на все лады, она говорила что он хуже Ленни, что он такой же мудак, как и ее папаша, что они друг против друга и слова не скажут, и поздно играть в героя. «Хватит визжать, в ушах звенит», – меланхолично отозвался Арчи, перетаскивая Дженни через порог. Она сучила ногами, и цеплялась за косяки, но шедшие следом молодчики терпеливо отдирали ее пальцы, и, наконец, взяли за ноги и понесли вниз по лестнице. – С глубокой преданностью, – проговорила Дженни раздумчиво. Память играла с ней шутки, просевшая от наркоты, но этот день она помнила хорошо, – такой же глубокой, как тихий океан, я хочу быть твоей. Арчи вымыл ее и вымыл ей голову, ругаясь, что так даже тюремные толчки не воняли. У него были только мужские шампуни и – неожиданно – клубничный гель для душа, и от них и без того выжженные краской волосы Дженни стали как пакля. Дженни больше не кричала, она совсем охрипла от криков, да и знала, что не поможет. Арчи ушел в спальню и вернулся со скотчем, увидев жадный взгляд Дженни из ванной, он отпил из стакана. «Да, вкусно». «Дай», – мрачно потребовала Дженни, протянув руку. Арчи подошел к ней, наклонился, посмотрел внимательно – и отошел. Он опустил сиденье унитаза, поставил на него стакан и сказал: «Сможешь встать сама – и скотч твой. Все, что осталось». «Сволочь», – с чувством сказала Дженни ему в спину. Дверь закрылась, замок щелкнул. Она смогла встать, перевалившись через бортик, и добраться до виски. Дженни выпила виски в один присест, и посмотрела в зеркало. Под глазами у нее были синяки, как у вампира, но она была все еще очень похожа на себя, и почти отошла от прихода. На крючке висел махровый халат, Дженни подумала и надела его. Расчески у Арчи все были короткие, для стрижки и пробора, ими она не смогла бы распутать волосы, даже если бы захотела, но она по крайней мере попыталась. Она слышала звуки телевизора из комнаты, она знала, что Арчи телевизор не смотрит, только ставит его на таймер, когда засыпает. «Ты уже спишь?» – спросила Дженни, приоткрыв дверь. «Нет еще». Она открыла дверь и вышла. Арчи лежал на кровати в конце спальни длинной, как лимузин, и на нем были светлые носки под цвет брюк. Он ковырялся в зубе ногтем, выставив локоть, и Дженни подумала, что никогда раньше не замечала за ним таких дурных манер. Арчи посмотрел на Дженни, и Дженни сбросила халат. «Тебе не нужно трахаться со мной из благодарности», – предупредил Арчи. «А я и не из благодарности. А ты?» – Ух ты, – восхитился подпевала. – Как в любовном романе. С гангстерами и всеми делами. А что было потом? – Потом, когда он ушел, я выгребла всю наличку и все ценное, что смогла найти, и ушла. Я была уверена, что Арчи мне руки из плеч выдерет, но басисту только кто-то ноги переломал и голову проломил. Кто бы это мог быть? – пожала плечами Дженни. – Потом у меня были разные парни, но бить никто не решался. Сначала вроде как дурная примета была, а потом я и сама не позволяла. Персы за стойкой пили желтый виски, похожий на мочу, и смотрели на них, двух торчков у пианино, с ухмылками. Дженни обернулась и смерила старшего из них самым презрительным взглядом, которым могла, покатала во рту слюну и харкнула ему под ноги. – Ну зачем ты так, – вспотел подпевала. – Он не относится ко мне с уважением, – мягко ответила Дженни. На пианино, рядом с пачкой сигарет, лежала заточка, похожая на железную пластинку. Глядя на отражение мужчины, выбирающегося из-за стойки в потрескавшейся лакированной стенке пианино, Дженни, продолжила: – Может быть, я просто хотела быть его, но у меня ничего не вышло. Когда я спросила, работает ли он на Ленни, он сказал: «Да», и я поняла, что я скорее слезу со своих порошочков, чем он завяжет. И знаешь, что я решила сделать тогда, дружочек? Я решила нам всем немного помочь.