Let go when you give it

Исак не хотел идти домой. Ночь была холодна, как всегда бывает в первые дни весны, но алкоголь в крови горел, словно лихорадка. Исак оперся на тротуар о колени, пытаясь сосредоточить взгляд на своей обуви, чтобы все вокруг перестало кружиться. На его плечо легла незнакомая рука. — Эй, ты меня слышишь? Сколько пальцев я показываю? — спросил незнакомец. Его голос был обеспокоен, но не так мягок. — Я не могу вернуться домой. — Ты один? Где твои друзья? — Можете сказать своей второй голове, чтобы она прекратила, — Исак громко икнул, — двигаться. — Ты помнишь, что ты принимал? — Наркотики и героин, — он фыркнул над его собственной шуткой. Все вокруг для него казалось сплошной шуткой. Незнакомец тихо вздохнул, когда Исак сильно зажмурился, чтобы объединить три головы перед собой в одну, и Исак заметил, что незнакомцу было не до смеха. Исак выдохнул и принюхался. Во рту было очень сухо, правда на языке еще остался вкус его блевотины. — Я украл виски моего отца, — признался он, глядя на небо, чтобы незнакомец не заметил его слабости. Небо казалось таким размытым. — Я уж вижу. — Но это не воровство, если он не… если он не… Если он не замечает своего сына. — Твои родители вообще знают, что их сын лежит около ресторана? Исак дернулся от незнакомца, будто тот ему угрожал пистолетом. — Не заставляй меня идти туда, — умолял он. — Это же пиздец… — Эй, ладно, у тебя, видимо, тяжелый день. Как тебя зовут там? — Исак, — прошептал Исак в перерыве между икотой. Незнакомец кивнул и достал телефон. — Исак, послушай, ты можешь сегодня поспать в моей квартире, но для этого ты должен хотя бы попробовать стоять на собственных ногах. У тебя получится? Хорошо. Окей, я вызову нам такси. Долго ждать такси не пришлось. Но Исак в этом не уверен, потому что его мозг полностью отрубился и не следил за счетом времени. Раньше он никогда не ездил такси, что заставило его тихо хихикнуть. Прижавшись к окну, он посмотрел на улицу, наполненной ночным светом уличных фонарей. Город не спал: одни целовались, другие опаздывали на трамвай. Некоторые шли навстречу друг другу, некоторые просто стояли и обнимались. Это был размытый, светлый мир, мир, где мечты принадлежали людям, а люди — друг другу. Размышляя об этом, Исак медленно закрыл глаза. * Комната незнакомца была самой забавной комнатой, которую когда-либо видел Исак: на стене большое количество плакатов с поп-звездами, маленький флаг ЛГБТ, обрамленное фото Дрэг-квин и ваза с тюльпанами на тумбе. Исак даже не был уверен, что тошнит его из-за скручивания в желудке. Незнакомец ушел на кухню, затем вернулся с чашкой и бутылкой, наполненной водой. — Ты будешь благодарить меня утром, если перед сном ты выпьешь это, — сказал он, наливая воду в чашку. — Я называю этот шедевр — ночной колпак Эскильда. Исак принял чашку с неловким кивком и начал жадно пить жидкость, прежде чем налить себе еще чашку. Это, казалось, радовало незнакомца, судя по тому, как смягчился его взгляд. Незнакомец положил руку на сердце. — Я Эскильд, — прощебетал он. — Твой крестный отец и доброжелательный глава этого дома. Исак отвернулся, свет противно резал ему глаза. Эскильд задумчиво вздохнул. — Хочешь знать, что я делаю, когда мне грустно? — спросил он, включив ноутбук. — Только между нами. Исак не ответил. Его это не особо интересует, по-крайней мере сегодня. Он уверен, что Эскильд никогда не сможет понять ту боль, которую переживает Исак. Он ухмыльнулся — что может такой человек знать о грусти? — Приму молчание за согласие, — сказал Эскильд, улыбаясь уголком рта, когда Исак не протестовал на это предложение. Он был похож на резиновый мячик, который прыгал с одного места на другое. — Когда мне грустно, я люблю смотреть королевские свадьбы, — продолжил Эскильд. — Ты видел их шляпы? Эти голубки, они могут носить что угодно на своих головках — какаду, пенис, неважно, шоу должно продолжаться, как сказала одна королева, кажется… В общем, у нас есть Хокон и Метте-Марит, Виктория и Дэниэль, Мэдэлайн и мистер Банкер, Диана и... ну, может быть, какой-то лентяй, — тараторит он, и Исак прячет лезущую на лицо улыбку, вместо этого испуская отрыжку, которую можно измерить по шкале Рихтера. Эскильд щелкнул языком. — Имей манеры, мальчик. И сядь, ради бога, мы не в мальчишечьем хоре, — засуетился он, успокоившись, когда Исак расположился на краю кровати. — Отлично. Ладно, какую из этих ты хочешь посмотреть? Говори. Исак пожал плечами, икая. Эскильд отложил ноутбук и сложил руки на коленях. — Скажи мне, Исак. Ты веришь в счастливый конец? — Не знаю, — пробормотал Исак. Губы Эскильда растянулись в улыбке. — Не знаешь? — повторил он, словно наслаждался этими словами. Его глаза ярко блестели, как платье Золушки. — Иди мой руки, потому что совсем скоро ты узнаешь. Ура, Викан и Дэниэлю; ура любви! * Исак оглядывается по сторонам, а затем понижает голос. — Сначала пообещай, что никому не расскажешь. Юнас смотрит на него так, будто Исак оскорбил Васкеса, — Чувак, как долго, по-твоему, я тебя знаю? — Прости, — Исак извиняюще улыбается. — Просто я не хочу, чтобы, например, узнал Магнус, потому что тогда он расскажет Вильде, и она проболтается… Я не знаю, блять…блять… Дональду Трампу, — оживленно рассказывает он. Юнас смеется. Он выглядит довольно красиво в августовских сумерках, его профиль остро затемняют тени верхушек деревьев. Исак вздрагивает от смеха. Что с ним случилось в последнее время? Он стал находить красоту во всем: герберы Эскильда, подростковые парочки, которые вылизывают друг другу лица в трамвае, восходы и закаты, профиль Юнаса…существует ли болезнь, которая заставляет внутренние органы превращаться в пушинку. Исак мысленно ставит себе галочку, чтобы спросить об этом позже Сану — для друга, конечно. — Не переживай, я никому не расскажу, что у тебя что-то случилось, — кивает Юнас. — Завидуешь, что я получаю удовольствия вдвойне больше? Исак смеется, а затем прочищает горло. — Та вещь, про которую я не хочу, чтобы ты кому-то рассказал. Эта вещь до сих пор со мной. Возможно. Вроде как. — Какая вещь? — В общем, — говорит он, кусая нижнюю губу. — Секс, — кашляет он в руку, — с парнем. — У тебя, возможно, был секс? — Нет, нет, он у меня точно был, — говорит Исак и чувствует, как на лице появляется улыбка. Окей, он занимался сексом. За последнюю пару недель у него секса было больше, чем за все месяцы до этого. И дело в том, что это было хорошо, даже лучше, чем просто хорошо. Исак никогда не чувствовал себя так прекрасно. Слова, подобные вечности, но которые никогда не прозвучат в устах людей. Лицо Юнаса приобрело удивленный вид. — Дуууушка, — говорит он интонацией Магнуса. — Что? — Исак запускает руку в волосы. — Ну не знаю, что ты хочешь мне сказать? Передать соболезнования моему члену? Исак фыркает. — Я даже не знаю, — говорит он, старое спокойствие вновь расположилось между нами, когда их взгляды сместились к месту Ликке, которая толкала жука носом. Исак на секунду задумывается, понимает ли Ликке, что этот жук не хочет дружить с ней. Юнас лопает пузырь, надутый жвачкой, и в этот момент жук взлетает. — Как дела между вами двоими? — Не знаю, — пожимает плечами Исак. — Мы об этом не говорили. Он упомянул, что не хочет, чтобы это было один раз, но я не знаю, подразумевал ли он только секс или все в общем. Юнас выплевывает жвачку в смятую салфетку. — Может, тебе стоит преподнести свой вопрос в другом виде? Уже взять быка за рога? — подсказывает он, прежде чем слегка усмехнуться. — О да, прям щас позвоню ему и попрошу пожениться на мне, спасибо за помощь, — Исак глупо усмехается. Юнас недоверчиво смотрит на него. — Ну же, чувак, у тебя ж были до этого парни. Исак борется с желанием скрестить руки. — Да, но я им не нравился. Когда Джарл спросил по смс, будет ли Исак его бойфрендом, он отправил ему «хорошо», так как думал о распоряжении планов на завтра. Юнас что-то напевает под нос, а затем на его лице появляется улыбка. — Так, тебе нравится этот парень? — Откуда мне знать? — вздрогнул Исак. — Так прекрати вредничать! Перестань сучить хоть минуту и прислушайся к своему сердцу. — Слушать свое сердце? Может еще мою поджелудочную железу послушать? Слушать свое сердце. Что это за совет вообще? — Как хоть твоего паренька зовут? — Эвен, — говорит Исак и вздрагивает от такого родного имени. * — Как тебе фильм? — шепчет Эвен в изгиб шеи Исака, когда они лежат в постели, лениво касаясь друг друга. Исак забавно морщит нос. — Вроде нормально. Эвен отпускает член Исака, судорожно вздыхая, расширяя глаза в шоке. — Ты называешь фильм Мулен Руж хорошим? Где твои манеры? — В штанах, — стонет Исак, пытаясь хоть чем-то потереться об Эвена. — Не надо было раздеваться перед просмотром фильма. — Тут все умерли, да еще и пения так много. Эвен целует каждый сантиметр тела парня, держа его запястья в своих руках, и Исаку приходится кусать язык, чтобы не засмеяться. — Эпическая история не может быть без пения. Ты думаешь, Титаник завоевал бы сердца многих людей, если бы Селин Дион не пела? Исак поднимает глаза, осознавая, что на его лице красуется ухмылка. — Я думаю, люди просто хотят трахнуть молодого Леонардо ДиКаприо. — Ты явно недооцениваешь силу сердца Селин Дион. — Пф, а я бы трахнул его. — Молодого или старого? — Молодого. Я уже трахаюсь со старой версией. — Эй, я не старый! — Ой да ладно, ты же так любишь себя с ним сравнивать. — Я был бы не против сниматься с ним в одном кино. — Но сейчас он не только плохих парней играет? — Ага, может сыграть со мной в фильме «Эвен Бэк Найшем и Проклятие Золотого Члена»? — Ты должен заставить молодого Лео сыграть с тобой. А я сыграю со старшим. — Какой ты подлый. Улыбка Исака тухнет. — Я просто думаю, что если бы снимался в фильме, то был бы плохим героем. — Почему ты так думаешь? — спрашивает Эвен, в голосе слышится беспокойство. В его глазах светится нежность, и от этой нежности Исаку хочется волосы на голове повырывать. — Я думаю, я мог бы быть плохим человеком. — Ты не плохой человек, — мягко говорит Эвен. Его голос настолько нежен и убедителен, что Исак почти ему верит, но затем качает головой и бормочет, — ты этого не знаешь. Эвен проводит рукой по голой груди Исака и останавливает ее у левой груди. — Может и так, но я чувствую это здесь. Исак вздрагивает. Где-то минуту стоит тишина между парнями. — Ты смотрел Короля Льва? — Как минимум десять раз. — Я его не смотрел в детстве, — говорит Исак. — Моя мама думала, что животные могут говорить, потому что одержимы сатаной. Исак переводит взгляд на собак, которые лежат рядом друг с другом в углу. Они выглядят счастливыми. В горле застревает ком. — Моя мама шизофреник. Я не встречался с ней больше года. Тебе не кажется, что это пиздец? Эвен наверняка думает, что это пиздец. Ведь у него самого стена вся увешена фотографиями с семьей. Его нормальной, дружной семьей, которые ходят по вторникам в Kaffebrenneriet и, вероятно, обнимают друг друга на прощание. Наверняка он думает, что Исак не ходит к своей психически больной матери, потому что что не хочет быть человеком, несущим за нее ответственность. — Я не думаю, что это пиздец. Стоп. — Я помню, как однажды возвращался домой из школы с Юнасом и некоторыми его друзьями из скейтпарка. Картинка появляется перед глазами такая яркая, будто это произошло вчера, или еще хуже, сегодня: густой ноябрьский туман, окутывающий голые деревья; гладкий материал нового пальто, которое он купил по кредитной карте отца; колеса скейтборда Юнаса отзываются эхом в тишине пригорода. Как будто Исак все еще находится там. Тогда Эвен нежно проводит пальцем по векам Исака, разрывая изображение. — Обычно я никого не приглашал, потому что не хотел показывать кому-то свою семью, — говорит он. — Юнас был единственным человеком, кто видел мою семью. Но мой отец обещал взять маму, чтобы посмотреть пьесу в тот же день, и я собирался взять с собой скейтборд, я думал, что будет лучше, чтобы они вместе побыли хоть один раз. Было круто притворяться нормальным парнем, а не геем-пацаном с отсутствующим отцом и матерью, которая была убеждена, что сатана ее убьет. — Надеюсь, мы больше не будем говорить это слово — говорит Эвен. В глазах видна печаль. — Какого слова? — Нормальный. Из открытого окна послышались звуки скорой помощи. — Мама не была на спектакле. Она была на крыльце, изгоняла демонов, — Исак выдыхает и усмехается, громкий смех друзей Юнаса все еще звенит в ушах. — Я никогда не был так смущен, так унижен перед всеми этими людьми. Эвен притих, но его руки не перестают гладить Исака, а взгляд не сходит с обнаженного тела парня. — Хочешь знать, что я им сказал? — спрашивает тихо Исак. — Я сказал, — судорожно вздыхает он, вздрагивая от слов, которые собирается произносить, — Я сказал, — «не подходи к ней, она сумасшедшая дама из соседнего дома». Я не мог… — Исак отводит взгляд и сглатывает комок в горле. — Я не мог сказать, что она была моей мамой. Не знаю, поверил ли мне кто-нибудь. Юнас сказал им уйти, а сам помог мне прийти домой. Я пытался позвонить отцу три раза. Рука Эвена застыла, но Исак чувствовал теплое дыхание у своего лба. Исак какое-то время вспоминает голос папы, когда ходил вместе с ним на почту, снова и снова. Потом он перекатывается на спину. — Он был на работе. Рука Эвена переместилась на живот Исака, окутывая вокруг, словно ремень безопасности. — После этого дела только ухудшились. Потом мой отец ушел. Он возвращался пару раз, но не навсегда. — Ты остался присматривать за мамой один? Исак кивает, плечи напрягаются. — Через некоторое время мама перестала мыться и убираться. Иногда я мыл ей волосы, и она плакала, а потом набрасывалась на меня за то, что я был ужасным сыном и обращался с ней, как с больной, а потом запиралась в ванну и желала, чтобы когда я открывал дверь, ее там не было. Я начал думать, что лучше быть без мамы, чем быть с такой мамой. Исаку стало так стыдно, что щеки покраснели. Эвен придвигается ближе, под парнем шуршат простыни. — Потом однажды она пропала. — Пропала? Исак кивает, вспоминая тот день, когда он пришел домой из школы, чтобы найти бумажник и ключи его матери на столе, но самой мамы нигде не было, только тени раннего вечера, выходящие из укрытий, словно призраки. Ушла, как и желал Исак. Он постоянно оглядывался вокруг, и спросил всех соседей, чувствуя их жалость и любопытство во взгляде. — Я думал, она умерла, — шепчет он. — Полицейские нашли ее на третий день после того, как она пропала. Они сказали, что она больна, и могла принести вред и себе, и другим людям. Поэтому пришлось положить ее в клинику. Руки Исака стали мокрыми от пота, и его тело стало одновременно тяжелым и легким, игнорируя все законы гравитации. Он никогда не показывал эту депрессивную часть себя кому-либо. Его семейные проблемы секретом среди его друзей — Юнас, Ева и Эскильд — не были, никто из них не знает эту часть. Исак удивляется, сколько минут они лежали в тишине, прежде чем Эвен ее нарушил. Эвен глубоко задумывается. — Так вот почему ты считаешь себя плохим человеком? — наконец спрашивает он, оглаживая скулу Исака большим пальцем. — Потому что для меня ты — самый храбрый человек, которого я когда-либо знал, и знаю до сих пор. Ох. — Помнишь, я рассказывал тебе о Соне? Исак кивает. Он помнит каждое слово, сказанное Эвеном. — Ты не отвечаешь за свою мать, Исак. Не твои действия заставили ее заболеть, и не твои действия могут ее вылечить. — На губах Эвена появляется слабая улыбка. — Это не должно быть в твоих силах. Ох. — А если она меня ненавидит? Исак не хотел задавать этот вопрос. — Ты не делал ничего для того, чтобы она тебя ненавидела. Или ты думаешь, что я должен ненавидеть Соню? Исак качает головой, расширяя глаза. Он никогда бы об этом не подумал. Он никогда не думал об этом вообще. — Если тебе больно видеть свою маму, то увидишься с ней тогда, когда будешь готов. Это нормально - защищать себя. Словно прочитав мысли Исака, Эвен мягко целует его в лоб. — И если ты скучаешь по своей маме, это тоже нормально. Веки Исака трепещут. Он никогда об этом вообще не думал. * Сердце Исака должно успокоиться. Он проверяет время на своем телефоне третий раз за минуту, затем прижимает телефон к груди и делает глубокий вдох. «Это просто дверь», — напоминает он себе, заламывая пальцы, собираясь постучать. Тук. Тук. Может, это и не такая уж замечательная идея. Он чувствовал себя так хорошо вчера в объятиях Эвена. Конечно, все бы чувствовали себя прекрасно в объятиях Эвена. Объятия Эвена его всегда успокаивали. Может, ее нет дома. Может, ему стоит уйти. Может, ему не стоило… Дверь открывается. Приветствующее его лицо старше, чем-то лицо, которое он помнит, но ее улыбка все та же, из детства. — Исак, — говорит она. Исак отступает, а затем делает снова шаг вперед. — Привет, мам. * — Хочешь печенье «Балерина»? — спрашивает Марианна. Пакет ее в руках не открыт, как будто она ждала этого дня. — С малиной. Помнишь, они были твоими любимыми? Ты сначала ел начинку, а потом брал верхнюю часть печенья и надевал на палец, как будто кольцо. — Ты это помнишь? Марианна улыбается. — Я твоя мама. Исак не знает, что сказать. В отсутствии слов, он изучает состав печенья. Щепотка ванильной начинки выглядывает из-под блестящего малинового покрытия. Это напоминает ему лунное затмение. Он аккуратно снимает верхний слой. Он делает это безумно аккуратно, чтобы печенье не рассыпалось. Он пробует начинку на вкус. Вкус совсем не изменился. Исак шмыгает носом. — Вкусно? — спрашивает Марианна. Исак кивает. Печенье действительно вкусное. Очень вкусное. Марианна снова улыбается. — Это хорошо, — говорит она. Она оба смотрят в окно. Солнце уже довольно низко опустилось, предоставляя семье красивые оттенки заката. — Сегодня немного прохладно, не так ли? — спрашивает Марианна. — Может быть, немного, — соглашается Исак. Марианна ставит чайник. — Помнишь клен у старого дома? Исак выдыхает маленький, но добрый смешок. — Который папа угрожал срубить каждый год из-за его «чертовых листьев»? Конечно, он это помнит. Иногда он все еще видит это во сне. — Твой отец никогда не был садовником. Исак фыркает. — Расскажи мне об этом. Марианна чуть наклоняет голову. — Я только что об этом сказала. Исак чувствует, как улыбка расширяется. — Хорошо, что он был слишком занят, чтобы его срубить, — говорит он. Марианна мурлычет что-то под нос. — Дерево скоро снова станет красивым. Исак кивает. — Я очень рассчитываю на то, что этой осенью будет полнолуние, — говорит Марианна. — Полнолуние? Марианна кивает. — Я читала когда-то книгу, — говорит она. — В ней говорится, что японская поэзия предпочитает луну над звездами. — Да? — Исак не знает о японской поэзии что-либо. Да и вообще о любой поэзии. — Луна никогда не остается прежней. Она постоянно растет или уменьшается. Вот в чем прелесть. Но в каждой форме виднеется луна. Исак смотрит на нее в изумлении. Марианна встает и подходит к шкафу. — Пока я не забыла, у меня для тебя есть подарок, — говорит она. — С 20-летием, Исак. Это деревянная рамка без картины. — Я сделала ее, когда была на арт-терапии. В конверте есть фотография, которую можешь открыть позже. Но если хочешь, можешь поставить другую фотографию. — Спасибо, — говорит Исак. Рамка совсем легкая, но именно сейчас, в его руках, она была гораздо тяжелее золота. Он сглатывает и поднимает взгляд. — Мам? — Да? — Прости меня, — говорит он. — За что? — улыбается Марианна. — Ты же здесь теперь. Он теперь здесь. Облегчение в сердце расцветает, словно песня. — Можно я возьму печенье с собой? — Конечно. Я купила их для тебя. * Вернувшись в комнату, Исак открывает конверт матери дрожащими руками. Он судорожно выдыхает. Это фотография после пары минут его рождения, где он лежит, морща нос и лёжа на груди у матери. Ее лицо в поту, но глаза насыщенные и яркие. На обратной стороне находится сообщение, написанное ручкой. Дорогой Исак, Двадцать лет назад ты появился на свет, и теперь ты вырос в прекрасного юношу. Что бы ты ни делал, знай, ты единственный человек, которого я люблю, но не единственный человек, который любит тебя. С днем рождения, мой храбрый сын. Мама. Исак обрамляет фотографию. Сегодня над Осло луна светит особенно ярко.