Стрекозы в янтаре

Мария-Терезия поднялась с колен, оправляя бордовую юбку. Она сжала в руках свой молитвенник и четки так, словно боялась их обронить. Еще раз перекрестившись, она вышла из молитвенной комнаты. В коридоре ее терпеливо ждали фрейлины, помня, как для королевы важны молитвы и единение с Богом. Религия стала ее единственным утешением. Уже много лет Мария-Терезия чувствовала себя бесконечно одинокой, несмотря на то, что всегда была окружена свитой, которая была готова исполнять ее желания и капризы. Но, кажется, не это делает человека счастливым, а нечто другое. Наверное, она могла была стать королевой, которая была бы любима не только своим народом, но и еще своим королем, но этого не случилось, и вряд ли это произойдет. Сегодня она опять смотрела на то, как Людовик на глазах у всех пьёт вино со своей очередной фавориткой, мадам де Монтеспан, и единственное, что приносило радость королеве, — это ощущение некого торжества над королем, ведь очередная прелестница не задержится надолго с ним. Все в этой жизни приходящее и уходящее, а вера и священные узы брака никуда не денутся. По крайне мере, Марии-Терезии хотелось в это верить. Грустно на следующий же день после свадьбы осознать, что ты вовсе не нужна своему мужу. Нет, она не надеялась, что ее полюбят, но все-таки не думала, что всему двору будет позволено потешаться над ней, как это происходило сейчас. Все знали о том, что король не делит с ней ложе, а если делает это время от времени, то это для него словно просто очередное дело между остальными большими делами. Все знали и о том, что у него есть любовницы, и его фаворитки только и делали, что пытались всем своим видом, горделиво выставляя свои прелести и животы, показать, что ей больше не стать матерью и не быть любимой. Сколько раз она видела, как Атенаис, эта презренная женщина, расхаживала пузом вперед по Версалю, и сколько раз у Марии-Терезии сжималось сердце от боли и разочарования. — За что они меня травят? Что я им сделала дурного? — в отчаянии прошептала в своей молельне Мария-Терезия, будто Бог мог дать ей ответ на этот совершенно не простой вопрос. — Я поступала так, как мне велели, я старалась ублажить его, но он мечтает о той, другой, и пытается забыть меня в объятиях первых придворных красавиц… — Тут королева вздохнула и признала, что ее чары не распространяются ни на кого, даже на мужа. Мария-Терезия прошла в свои покои, выгоняя из них всех. Она не плакала, как это было в первые месяцы брака. Нет, кажется, что все ее слезы давно закончились. Королева подошла к большому венецианскому зеркалу в позолоченной раме и улыбнулась своему отражению. Большие темные глаза походили на глаза загнанной лани, но это ее не портило, по крайне мере, ее няня всегда так говорила. Смуглая кожа, словно café au lait [1], возможно, у француженок считалась плохим признаком, но в ней текла испанская кровь; у нее были пышные темные волосы. Что же не нравится в ней королю? Некоторые из его любовниц и сложены куда хуже, и намного старше ее. Может быть, все дело в том, что она плохо говорит по-французски? Хотя это вряд ли так: за годы пребывая во Франции она наконец-то смогла освоить этот язык. В чем же тогда дело? Может быть, в том, что она слишком кроткая, а нужно требовать, как мадам де Монтеспан, заявлять о своих желаниях, не молчать, продолжая спокойно воспринимать все удары судьбы? Может быть, все дело именно в том, что с самых первых дней брака она вела себя совершенно неправильно? Кто-то постучал в дверь, отвлекая королеву от долгих размышлений; она разрешила войти в покои. Фрейлина принесла хорошую весть: король сегодня звал ее на ужин, чтобы она составила ему компанию. Конечно, его будут волновать только государственные, а не амурные дела, дофин, но кто знает, как все сложится в этот вечер. Мария-Терезия широко улыбнулась, словно юная невеста, которую жених позвал на тайное свидание, хотя это давно уже было не так. Странно, время первых восторженных взглядов прошло, как и время ее обожания короля, которое все придворные всегда считали неприличным и недопустимым, но Мария-Терезия совсем не понимала, как надо любить своего мужа и при этом выражать на лице безразличие. Столько лет прошло, а она до сих пор не обучилась этой странной игре, когда на людях ты один человек, а в своих покоях совершенно иной. Наверное, это лицемерие доступно только истинными французам. Оно у них в крови или впитывается с молоком матери?.. Королева позвала фрейлин, чтобы они помогли ей одеться к сегодняшнему ужину. Она выбрала атласное серое платье, отделанное испанскими кружевами; возможно, оно немного не соответствовало версальской моде, но зато напоминало о прошлом, о том, что она все же испанская инфанта, принцесса из семьи, которая намного знатнее и старинней, чем те же Бурбоны. Овальное скромное декольте Мария-Терезия дополнила громоздким колье с коричневыми топазами, которые оттеняли ее смуглую кожу, подчеркивая глубину темных глаз. Холодные камни были тяжелыми, но королеве очень хотелось показать Людовику, что она помнит то, что он подарил ей это украшение, когда родился их первенец. Пусть знает, что она все еще восхищается им, несмотря на то, что он постоянно делает ей больно, бесконечно изменяя и пренебрегая ею. Мария-Терезия не стала нанизывать кольца на пальцы, украшать тонкие запястья браслетами, решив, что возьмет с собой веер и зеркало. Глупая безделушка, но почему-то многим дамам в Версале нравилось тайно смотреть в зеркало и при этом кокетливо махать веером. Немного косметики, дабы подчеркнуть свою красоту, чтобы еще больше привлечь к себе внимание Людовика. Еще один взгляд на свое отражение, и вот только теперь нужно идти. Опаздывать никак нельзя, ведь это прямое нарушение придворного этикета. Людовик ждал ее у окна, смотря на то, как зажигают свет в саду. Услышав, как открылись двери, Людовик обернулся к своей гостье. Его должен был удивить внешний облик его королевы, которая была весьма хороша в этом серо-белом одеянии, но Людовик давно научился не замечать изменений во внешности Марии-Терезии. Он ее не любил, да и никак не старался это делать, будто она была не достойна любви и счастья. — Проходите, — Людовик жестом показал, чтобы она садилась. Королева, аккуратно расправляя тяжелую юбку, села за стол, уставленный разными деликатесами. Мария-Терезия оглянулась по сторонам. В комнате они были не одни: церемониймейстер разливал красное вино. Ей хотелось, чтобы никого не было в комнате, чтобы они были вдвоем. Она так и не привыкла за годы, проведенные во Франции, что царственным особам все приходится делать на виду чуть ли не всего мира: одеваться, раздеваться, рожать детей, принимать пищу. — Зачем вы хотели видеть меня? — осторожно спросила королева, не прикасаясь к еде. Она аккуратно сложила руки на коленях, смотря с неким вызовом на своего собеседника, но он вряд ли это заметил. — Я решил организовать прием для испанского посла, — начала по-деловому Людовик, отпивая немного вина. — В этом непростом деле вы нужны мне, дабы решить один деликатный вопрос. Все знают, что ваш брат ни на что не годен, и у него нет детей. Он единственный в своем роде. — Вы хотите помешать австрийцам занять их законное место? — пыталась как можно мягче задать вопрос королева. — Почему бы и нет. В дофине тоже течет кровь Габсбургов, — Людовик хоть и смотрел на нее, но явно не видел ее саму, совсем не замечая, как она не хочет говорить на этому тему — ей бы хотелось поговорить о них и их браке. — Англичане вам не дадут присоединить Испанию, — почему-то ответила Мария-Терезия. — Английский король не так силен, как кажется, но все же он великий правитель своей страны. Его придворные не задыхаются в стенах Уайт-холла, чувствуя себя заложниками короля-солнца. — Пока ваш брат жив, еще неизвестно, что случится в той же Англии. Может быть, там придут к власти католики, а может быть, нет, — Людовик поднялся на ноги, подходя к своей супруге, вставая позади. Его теплые ладони легли на её плечи, она ощутила себя снова юной невестой, которая дрожала от одной лишь мысли, что скоро к ней прикоснется мужчина. В ее родной стране женщины носили такую одежду, что кавалерам не было понятно: красива ли дама или нет, а во Франции с нее будто сняли все красивые обертки, показывая ее истинную красоту, вот только король ничего этого не видел. Мария-Терезия замерла, не зная, что и сказать, что сделать, она просто молчала, чувствуя, как муж сжимает ее плечи. Вдруг он подал ей руку, чтобы она встала из-за стола. Ужин явно откладывался, но она вовсе не была голодна. Ей хотелось совершенно иного, и жаль, что Людовик не может ей этого дать. Королева аккуратно вложила маленькую ладошку в руку короля. Он стиснул ее тонкие пальцы без колец. Волна дрожи прошла по ее телу. Вот, может быть, сейчас ей удастся очаровать его, несмотря на то, что пришлось идти на хитрости, пользуясь средством одалисок — ароматическими маслами. Они дошли до удобной софы. Вряд ли сейчас произойдет хоть что-то. Опять дела. Опять разговоры. Мария-Терезия еле сдерживала себя, чтобы не показать свое разочарование. Однако Людовик толкнул ее на софу, задирая многочисленные с кокетливыми названиями юбки вверх. Все произошло, как обычно, быстро и спонтанно, но ей почему-то всегда нравилось такое обращение с собой. Это куда интереснее, чем лежать вместе в постели, и выполнять супружеский долг так, будто это самое скучное мероприятие в жизни. Так хотя бы чувствовались страсть, желание Людовика доказать таким способом, что он хозяин всего положения, что он властитель всех и он решает все за всех. Возможно, в этом не было ничего хорошего, но лучше вот так впопыхах, нежели вечерами страдать от одиночества. — Возвращайтесь к себе, — отстранено сказал Людовик, поправляя свою одежду. «Вот и все», — подумала про себя Мария-Терезия, вставая с софы. Дальше снова одиночество, которое все больше и больше сжигало ее. Пора бы перестать верить, что Людовик однажды вернется к ней, ибо он никогда не принадлежал ей по-настоящему. Королева вернулась к себе, ощущая себя оскорбленной. Кажется, пора опять напомнить Людовику, что она может уехать в Мадрид.