Стрекозы в янтаре

— И что нашел в ней король? — придворные дамы, обмахиваясь веерами, спокойно смотрели за тем, как король помогает своей новой возлюбленной взобраться на лошадь. — Она абсолютно не красива, — продолжали шептаться те, кто мечтал бы заполучить себе короля, чтобы быть всеобщими любимицами, кутающимися в меха и шелка. — Ни фигуры, ни стати, — все замерли, когда король слишком интимно коснулся ноги своей фаворитки. — Зачем носиться с ней столько времени? Она все равно хромая, так зачем ей выезжать на охоту? Луиза всем лучезарно улыбнулась, держа одной рукой поводья, а второй поправляя поля широкополой шляпы. Дамы сразу же опустили глаза, делая вид, будто они совсем не замечают того, что мадемуазель де Лавальер нет никакого дела до того, что они говорят о ней. Она давно смирилась с тем, что ее не любят. Единственное, что беспокоило ее душу, грызло, как червь, это осознание своего грехопадения, и даже любовь к королю порой не заглушала это чувство. Иногда в минуты отчаяния она хотела уйти в монастырь, чтобы спасти свою душу, ведь все видели ее грех: она родила сына королю, и все знали об этом, хоть и Луиза равнодушно относилась к тому, что у нее есть ребенок. Она ни разу не приехала к нему, не навестила семью, которая растила его, словно ей было все равно, что будет дальше. Король тоже сел на своего жеребца, жестом показывая всем, что пора начинать охоту. Его фаворитка — самая лучшая наездница, даже несмотря на ее травму, и ему так нравились ее покорность и желание угодить. Да, и Людовик считал, что его испуганную Диану нужно обязательно показывать всем, чтобы каждый знал, с кем он сейчас. Он помнил, когда впервые увидел ее. Ни ее хромота, ни ее некая застенчивость, молчаливость и скромность не могли охладить чувства Людовика. Наверное, именно эти качества и привлекали его, или, может быть, то, что она напоминала ему богиню Диану. В сердце короля родилась истинная страсть, переросшая в любовь. Луиза де Лавальер не была красавицей и не могла сравниться с Генриеттой остроумием и грациозностью, но зато многие отмечали ее необыкновенное очарование. Молодая женщина бросила взгляд на своего сюзерена, властителя души и тела, вспоминая, как раньше противилась тому, что он пробудил в ней. Луиза долго не соглашалась принять его в своей комнате. Любовь боролась с целомудрием, и первое время побеждало целомудрие, хотя Людовик, все более распаляясь из-за ее неприступности, проявлял чудеса изобретательности и один раз даже влез в открытое на ночь окно. — Что вы сделаете, сир? — широко улыбаясь, спросила она, помогая ему забраться в ее спальню. — Я пришел увидеть вас, — король провел прохладными пальцами по ее щеке, где выступил стыдливый румянец, потом по рыжим буйным кудрям, которые так всегда нравились ему. Наверное, любую другую это покорило бы, но Луиза продолжала сопротивляться, хотя уже тогда при виде короля заливалась краской и не могла оторвать от него наивно-восторженного взгляда. Подарков от короля она не принимала — только цветы и нежные записки, которые бережно сохраняла между страницами молитвенника, понимая в глубине души, что так делать нельзя и это насмехательство над ее верой в Бога, но ничего поделать с собой не могла. Луиза старалась встречаться с королем тайком и не в своих покоях, а ночью на аллее Фонтенбло, в покоях его друга, графа де Сент-Эньяна, или в парках Версаля, которые только начали преображаться. Но все равно весь двор знал об их связи, и это очень сильно беспокоило юную фрейлину герцогини Орлеанской. Переживания добродетельной фаворитки были столь сильны, что в объятиях Людовика она частенько плакала. Луиза считала, что день ото дня губит свою бессмертную душу и во время торжественных молебенов не могла сдержать слез. — Вы губите мою душу, — часто шептала Луиза, приникая к своему любовнику, как доверчивый ребенок. — Вы губите меня. — Однако, вы любите меня, и вам хорошо со мной, — отвечал ей Людовик, словно все сказанные ей слова не имели никого значения. Для него все это были сущие пустяки, слова впечатлительной фрейлины, юной влюбленной. Людовик оторвался от раздумий, беря нежно за руку свою фаворитку. Она кивнула ему, и это означало, что пора следовать за всеми, ведь, судя по лаю собак, сейчас начнется все самое интересное. Луиза прикрыла глаза ладонью, смотря на лес, залитый светом дневного солнца. Сегодня она ощущала себя бесконечно счастливой, совсем позабыв о своем грехопадении. С раннего детства она обожала лошадей. Луиза великолепно держалась в седле, ежедневно в любую погоду совершала многочасовые конные прогулки и даже умела объезжать молодых непокорных животных. Кто бы знал, что это пристрастие приведет к несчастью: в возрасте одиннадцати лет Луиза упала с коня, сломала ногу и повредила позвоночник. Хромота никак не повлияла на любовь Луизы к лошадям. Она считалась самой лучшей наездницей в королевстве, и неудивительно, что король постоянно брал ее с собой на охоту. — В путь? — спросил Людовик. — Конечно, ваше высочество, — она стукнула поводьями, и ее лошадь помчалась вперед. Людовик последовал за ней, и только пыль от сухой дороги поднималась столбом. Король всегда старался понять, как такая смелость сочетается с такой скромностью. Он все никак не мог разгадать, что же на самом деле происходит в душе рыжеволосой красавицы. Он быстро догнал ее. Луиза зачем-то спрыгнула с лошади, словно увидев что-то. Она смотрела за тем, как кролики стараются спрятаться от всех. Людовик хотел позвать людей, собак, но почему-то не стал этого делать и лишь с нежностью следил за своей возлюбленной. У нее было такое одухотворенное лицо, полное нежности и сочувствия. Точно, словно Диана. — Кажется, сегодня мы останемся без кролика, — несерьезно произнес Людовик. — Думаю, что да, — согласилась Луиза. Людовик спрыгнул с лошади и подошел к фаворитке. Ее лучезарная улыбка согревала его, очаровывала, как и всегда. Он поднял с молодой травы ее черную перчатку и отдал ее своей Диане. Она, наклонив голову набок, приняла ее. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и Людовик пожалел, что не снял собственные тяжелые кожаные перчатки, которые предназначались для верховой езды и охоты. Луиза пугливо опустила глаза, и душу Людовика охватила нежность. Наверное, ему давно должна была наскучить ее излишняя скромность. Мадмуазель де Лаварьер всегда носила скромные платья, избегая ярких дорогих тканей, сложных отделок, больших камней. Нет, ей было далеко до ее предшественниц, но все это не имело значения, потому что Людовик влюблялся не в красивую внешность, а в нечто другое, и назвать он это не мог. — Нужно возвращаться ко всем, — вдруг опомнилась Луиза. Король ничего на это не ответил. Он просто снял одну перчатку и поцеловал свою возлюбленную в губы, притянув ее к себе. Его горячий страстный поцелуй опалил ее. Вначале она ответила ему, но попыталась отстраниться от него, как только руки короля скользнули с талии на бедра, пытаясь сквозь плотную ткань одеяния нащупать мягкие округлости бедер. Луиза не смотрела на короля, она просто прерывисто дышала, разглядывая пряжки на туфлях Людовика. Почему она всегда робела перед ним, в то время как герцогиня Орлеанская только и ждала, когда он появится на ее пороге? Генриетту тоже строго воспитывали в католической вере, но почему-то она спокойно могла изменять мужу, да он ее и не любил, но зато уважал ее и спокойно относился к ее роману с братом. Почему она так не может? Не может забыть о своей вере, решив, что жизнь дана всего одна, и стоит познать все удовольствия, какие дает Версаль и Бурбоны, но Луиза не могла отпустить себя. — Любовь должна прощать все грехи, только не грех против любви, — прошептал Людовик, нежно проводя по бархатной ткани серой амазонки. — Вы прекрасны, Луиза, и совсем не грешны. Вы любимы. — Но вы женаты, — напомнила зачем-то Луиза. — Это всего лишь мой долг, — спокойно ответил король, глубоко вздыхая. — Я не мог жениться на той, на которой хотел, а вы моя отрада. — Сир… — маленькие руки Луизы обвили его шею, она приникла к нему, словно хотела утешить, но Людовик совсем иначе воспринял ее действия. — Моя безгрешная Диана, — он снова нежно ее поцеловал, ощущая, как она дрожит в его объятьях. — Не бойтесь… — Я ничего не боюсь, кроме Бога, — покорно ответила она. Людовик улыбнулся ей, сжимая ее теплые пальцы. Он поднес их к губам. Мягкие шелковистые усы коснулись ее кожи, что вызвало улыбку на ее лице. — Так-то лучше, — король отпустил Луизу и надел перчатки. Он помог ей забраться на лошадь, не забывая коснуться ее тоненькой лодыжки, на ее щеках снова вспыхнул стыдливый румянец, и ей хотелось упрекнуть короля за его шалость, но она не стала этого делать, не в ее власти это было. — Вы все еще хотите уйти в монастырь? — этот вопрос застал врасплох Луизу. Она молча посмотрела на него. — Ну, так что, мадемуазель де Лавальер? — Нет, сир, — кротко сказала она. — Хорошо, — и Людовик, пришпорив лошадь, помчался вперед, оставляя в смятении свою возлюбленную.