Стрекозы в янтаре

Говорят, что именно из-за новой королевы погас весь блеск Версаля, что именно из-за этой женщины сияющий дворец погрузился во мрак и скуку. Наверное, была в этом доля правды. Словно, когда она появилась, весь фальшивый блеск дворца стал слетать, превращаясь в пыль воспоминаний, и лишь только свидетели былых времен могли рассказать о том, каким был двор Короля-Солнца когда-то. Прежняя королева давно стала затворницей, о ее существовании мало кто вспоминал, кроме нескольких преданных фрейлин да подруг былой молодости. Ее забыли, предали забвению еще при жизни, словно похоронили заживо. Вот что сделали с испанской инфантой. Но так было даже лучше, и Мария-Терезия утешала себя тем, что двор наконец-то стал образцом благочестия и порядка и ее неверный муж наконец-то перестал менять любовниц как перчатки. Но так думала лишь Мария-Терезия, на самом же деле придворные сильно скучали по балам, дорогим развлечениям, музыке, роскоши, может быть, поэтому они стали уезжать в свои поместья, в Париж, лишь бы только не бывать в Версале. И во всем они винили мадам де Ментенон, дурно влиявшую на короля. Слабым голосом королева позвала мадам де Ментенон. Франсуаза прибежала в слезах; королева была ее подругой, или, по крайней мере, так хотелось думать обеим. Они обе понимали, что из-за Людовика стали даже в чем-то соперницами, несмотря на то, что Мария-Терезия давно смирилась с тем, что она не нужна своему венценосному мужу. Обе женщины, плача, обменялись какими-то невнятными фразами, а затем Мария-Терезия, сняв с руки кольцо, надела его на палец мадам де Ментенон. — Вы знаете, что это значит, — слабым голосом сказала королева. — Я благословляю тебя на брак с моим дорогим супругом. — Смею ли я? — тихо спросила Франсуаза, наклоняясь к умирающей. — Могу ли я? — Я знаю, что с вами король будет в безопасности, и его душа будет спасена, — прошептала королева, касаясь щеки фаворитки своего мужа. Этот жест произвел сильнейшее впечатление на всех присутствующих. Людовик, очень взволнованный, в свою очередь, подошел к постели и произнес несколько слов по-испански, несказанно растрогав этим королеву. Затем его попросили удалиться, ибо этикет запрещал королю быть свидетелем смерти, хотя один раз король уже нарушил это правило, когда умирала Генриетта. Вскоре Мария-Терезия умерла. Франсуаза была до последнего с королевой, а после решила не оставлять короля хотя бы в эту ночь. Нет, она не собиралась ему отдаваться, это было совсем не в ее стиле. Она и не собиралась оставлять его совсем, да и всем придворным стало ясно, что Франсуаза задержится в Версале весьма надолго, продолжая гадать, любовь это или все же холодный расчет, дабы заполучить заветный приз. Мадам де Ментенон, суровая и набожная почти до ханжества, хотя и провела, согласно уверениям многих, довольно бурную молодость (ведь это ее когда-то именовали «потаскухой», «шлюшкой»), теперь отличалась удивительной разумностью и сдержанностью. Она относилась к монарху с чрезвычайным почтением, восхищалась им и считала себя избранной Богом, дабы помочь ему стать «христианнейшим королем». Однако никаких чувств к нему она, судя по всему, не испытывала или, по крайне мере, многие не замечали этого. Лизелотта просто возненавидела ее, желала ее отравить, но сдержала себя, предпочитая холодно разговаривать с этой лицемерной женщиной. Людовик смотрел на нее горящими глазами: он был влюблен в нее и уже давно. С тех самых времен, когда его роман с Атенаис подходил к своему логическому завершению. Без сомнения, он жаждал заключить в объятия эту прекрасную недотрогу, переживавшую в свои годы блистательный закат. Он хотел ее так сильно, как ни одну другую женщину. Раньше все было иначе. Стоило ему только бросить взгляд, полный желания, на любую придворную даму, то она сразу же становилась его. Они редко строили из себя недотрог, а если и делали так, то недолго, боясь упустить столько прекрасных возможностей по жизни. Франсуаза же была совсем другой. Она была совсем не такой. Все эти годы она пыталась ему это сказать и доказать, заставить короля уважать себя. Наверное, ему стоило бояться, что если он будет как Генрих VIII, когда заполучит свою Анну, то быстро интерес к ней угаснет, ведь, чтобы заполучить Франсуазу надо было жениться на ней. Иного способа заполучить ее не было. Сделать ее королевой Франции? Это был деликатный вопрос. Разве не была она женой Скаррона? Людовик опасался и за нее, и за себя, ибо такой брак неизбежно вызвал бы насмешки народа. По Парижу и без того уже ходили куплеты, эпиграммы, сатирические рисунки. Появились коробки с конфетами, и на их крышках изображали мадам де Ментенон, помещенную между королем и его поэтом-паралитиком. На других король стоял между ней и мадемуазель де Лавальер: последняя прикасалась рукой к сердцу Людовика, а мадам де Ментенон — к его короне… Народ уже потешался над ним и его новой страстью, вспомнив всех прошлых его любовниц, блиставших когда-то. — Что они вообще позволяют? — гневно откидывал в сторону газеты и памфлеты Людовик. — Таким они видят вас, Ваше величество, — отвечали его советники. — И ничего с этим мы поделать не можем. Даже если всех пересажаем в тюрьмы и отправим на галеры. — Однажды это доведет страну до краха. — Не переживайте, Ваше величество, народ не будет скидывать с трона монархию, как это было в Англии. Оставался только один выход: жениться на Франсуазе втайне. Людовик, решившись, послал однажды утром своего исповедника сделать предложение Франсуазе. Ожидала ли она этого? Говорят, что «она была столь же очарована, сколь удивлена, и поручила священнику передать королю, что полностью ему принадлежит». В течение нескольких месяцев никто ни о чем не подозревал. А затем придворные старожилы по множеству малозаметных деталей поняли, что отныне мадам де Ментенон перестала быть такой же женщиной, как все остальные. Она прогуливалась в Марли наедине с королем; она занимала апартаменты, ничем не уступающие королевским; Людовик XIV называл ее Мадам, выказывал к ней величайшее почтение и проводил в ее покоях большую часть дня; она на несколько секунд поднималась, когда входили дофин и Филипп; наконец, она была допущена на заседания Государственного совета, где сидела в присутствии министров, государственных секретарей и самого монарха. — Вы счастливы? — часто любил спрашивать король, словно не был в этом уверен на самом деле. — Да, — с легкой улыбкой отвечала Франсуаза. Разве она могла когда-то мечтать о подобном? Конечно, нет, но как появилась эта возможность, то она сразу же ухватилась за нее. Придворные не знали, что и думать о подобной немыслимой милости, пока Филипп, зайдя как-то к королю, не застал его «в неглиже» рядом с мадам де Ментенон. Нет, конечно, Филипп знал о том, что у брата постоянно есть любовницы, но никогда не думал, что ею станет именно эта женщина, которая так не нравилась Лизелотте. — Ты с ума сошел! — кричал Филипп. — Ты не только впустил ее в свою постель, но и еще женился на ней. Это просто невероятно. — Я люблю эту женщину, — просто сказал Людовик. — Ты и Атенаис до этого любил и многих других, — съязвил Филипп. — Ты ничего не понимаешь, брат, и прошу тебя уважать мой выбор. — Не дождешься, — прокричал Филипп. Народ же не ведал о вторичной женитьбе короля. Когда же об этом стало известно, Версаль был буквально затоплен волной оскорбительно-дерзких куплетов. Пока народ зубоскалил, король начал сожалеть, что связал свою жизнь с этой целомудренной женщиной. Восторги быстро сменились разочарованием, ибо король не получал должного удовлетворения в объятиях мадам де Ментенон. Холодная и чрезмерно стыдливая, она постоянно терзалась мыслями о грехе и не выносила даже малейшего прикосновения к себе. Ей с трудом удавалось скрывать раздражение, когда король со всем пылом желал доказать, что он хороший супруг. Людовик ожидал, что их брак будет совсем другим. А в итоге его двор померк, народ над ним посмеивался, а жена стала раздражать его так же, как и Мария-Терезия в свое время. Наверное, он зря на ней женился, не стоило этого вообще делать, но так хотелось верить, что можно найти спасительную любовь. Выходит, он нашел свою Анну Болейн, жаль только казнить свою супругу он не мог, а так хотелось временами.