Лишив меня морей, разбега и разлёта И дав стопе упор насильственной земли, Чего добились вы? Блестящего расчёта: Губ шевелящихся отнять вы не могли. ©
***
Безоблачная ночь спустилась на крыши дремлющих домов, где за бетонными блоками стен, закупоренными дверьми и зарешеченными фасадами лоджий спрятались честные граждане преступного мегаполиса. Витиеватые проспекты города, убаюканные тишиной, укрыл непроглядный мрак, который был неотъемлемым дольщиком намечающейся крупной сделки. Где-то вдали, под сенью открытого неба набережной, мирно припарковались несколько черных машин с беспросветной тонировкой стекол и блестящими хромированными облицовками. Несколько мужчин внушительных фактур покинули автомобили и медленно двинулись навстречу прибывшей группе переговорщиков. За всем этим действом, из случайного убежища за углом близлежащего здания, навострено наблюдал один внимательный ребенок. Казалось бы, здесь совершенно не место для детских прогулок, и в столь поздний час поджидать его могли только непотребные приключения да жадные к свежей плоти маньяки. Однако, это был не обычный мальчик, а очень любящий свою семью (1). Странно, дитя в свои одиннадцать лет от роду никогда не испытывало обездвиживающего страха за собственную жизнь, всегда вспоминая слова своего наставника: «Кто однажды смотрел смерти в глаза, тот более ничего не боится». Вот и мальчик-со-шрамом, без скидки на нежный возраст, черту погибельного невозврата давно уж пересек. Теперь сам помогал в делах «семейных», широко развернувшихся на злачной территории Штатов. Мальчик-со-шрамом, как его прозвали в кругах ведающих, попал на колониальную землю будучи еще совсем немощным сопляком. О нем заботились няньки, сицилийские родичи выхаживали его едва живого, привезенного из-за океана бедолагу. Малыш по крови являлся европейцем, но всячески открещивался от своей биологической родины, где он чуть богу душу не отдал. Если бы не дон-рара (2), научивший мальчугана равно чтить традиции общины и уважать природу отчизненных корней, он бы навсегда забыл об ужасном месте, в котором воевать за существование приходилось с лютыми морозами и бороться со старыми бомжами за уютную картонную коробку. Он навсегда запомнил те времена, когда нужно было унижаться за кусок хлеба, позволяя вонючим, грязным, грубым мужикам прихотливо трогать его маленькую штучку между ног и слюнявить разные части тела, потому что в приюте, откуда он сбежал из-за бесконечных побоев и голода, сказали, будто его оставила родная тетка и мальчик-со-шрамом с тех пор неприкаянно скитался по грешной, гнилой земле, ища тетушку, наблюдая у себя в голове жуткий фильм из пакостей людских. Он быстро понял — все, кто считал себя хоть чуточку лучше дождевых червей, уже стремились ущемлять, уничтожать других. Три года назад дон (3) рара спас его из того отчаянного ада, оставив лишь отвратительные воспоминания. Убогий мальчишка в обносках, сидевший под крышкой мусорного бака, укрываясь от проливного дождя у придорожного кабака, безумно хотел кушать. Он спрятался в расщелине меж стеной здания и металлическим контейнером, смотря затравленным взором на центральный вход противоположного заведения. Порою там было шумно, особенно в вечернюю пору, ибо игральный дом жил в сумерках совершенно по-иному, созывая к своим дверям толпящийся за кайфом и азартом бедовый народец. У мальчика-со-шрамом пирушки с нечистой репутацией, где предавались развратным, нелегальным развлечениям ассоциировались с пропитанием, а кушать он хотел всегда до зубовного скрежета. Малец старался не злоупотреблять своими странными способностями, хотя давно обнаружил в себе некие скрытые силы. На что готов пойти обездоленный человек, загнанный обстоятельствами в тупик? Пружина мышеловки упала, раздавленная мышь никогда не сопротивляется? Не тут-то было. Первое воровское крещение юнец провернул именно здесь, у игорного порога. Завсегдатаи были люди с кошельками, при наличности, коей расплачивались на контрольно-пропускном пункте. В тот пасмурный вечер незнакомка в меховой шали удачно просыпала мелочь на асфальт из кожаного портмоне. Монетки незаметно покатились через улицу, пересекая проезжую часть, пока у входа царила разноголосая неразбериха и кто-то кому-то вправлял мозги, дородная дама верещала о том, что ее незамедлительно должны впустить и охранники что-то ворочали в карманах своих униформ. Мальчик собрал монетки, прикатившиеся к его ногам, однако какой-то тертый законом гражданин заметил сии манипуляции. Мужчина сидел в автомобиле, припаркованном у обочины, маленький воришка не сразу заметил интерес к себе со стороны. — Эдакий ловкач, — молвил типаж в костюме, застывший около угловой вывески, и тут же поспешил к мальчугану, не успевшему дать драпу, так как был чересчур изнурен продолжительной вынужденной голодовкой. — Это как ты это сообразил? Мелочевку скосил, прохвост? — Нет, я не… что вы, сэр, — забегал испуганными глазенками юнец-со-шрамом. — Иш, фокусник, проныра! — запричитал случайный свидетель в смокинге, а у мальца-таки слезы навернулись. В тот момент машину близ бордюра покинул пожилой мужчина, раскрыл над собой роскошный пирамидальный зонтик и прямиком подошел к товарищу, жестом руки веля последнему замолкнуть. — Сaro, (4) — слегка склонившись к мальчугану обратился сеньор не по-английски, но возобновил речь с весьма ярким иноземным акцентом: — ты здесь один? Неслыханно, — удивился довольно искренне. — Как тебя зовут, сынок? — Гарри, — промычал тот. — Гарри, — кивнули оба мужчины, переглянувшись. — Где же твои родители, caro? Как же пристало ребенка оставлять безнадзорно? — Я сирота, — еще тише проскулил малец. — Ц-ц-ц, — в раскаяние помотал головой человек под зонтом. — Рovera cosa… (5) О чем важные чужестранцы общались между собой, Гарри уже не понимал, и лишь, попытавшись улизнуть, оказался схвачен мужчиной, заговорившим с ним первым. Мальчишка хотел было заорать что есть мочи, но сильная ладонь пережала какую-то значимую точку на его хрупком затылке, отчего у Гарри разум помутился. Это сломило всю тряпичную волю к жизни и он почувствовал себя жалкой марионеткой, вброшенной на заднее пассажирское сидение того самого авто. А впрочем, ломать-то было нечего. Гарри уже со всем смирился и расклеился: сперва он думал, что его продадут на органы, о таком он слышал от старших бомжей, но был слишком слаб чтобы выразить протест или брыкаться перед гадкой кончиной, после от волнения он просто потерял сознание. Каково же было удивление, когда Гарри не обнаружил себя расчлененным на операционном столе? Кроме прочего, ему предстоял длинный путь с перелетом и всякие живительные процедуры. Неделю обессиленный мальчик-со-шрамом томился под сильными транквилизаторами, около двух месяцев лечился от хронической дистрофии, дабы кости его понемножку обросли мясом. Выкравшим его человеком оказался Дон рара с личным водителем, объяснившимся потом абсолютно понятно: — Ты талантлив, сынок, и ты беден и немощен, и мир полон лихих невзгод и негодяев с дьявольскими намерениями. Мне сложно представить, чего довелось перенести ребенку в этом нелегком мире, но теперь ты будешь под опекой и защитой семейства Корлеоне. Да, саrо, бывают судьбоносные хитросплетения завязывающие узами родства даже чужих по крови людей, делающие их родными, вплетающие новые стебли в железные корни фамилии. Отныне наша фамилия бережет тебя от роковых тягот, а ты обязан семье столько, сколько и она тебе, по делу и по совести. Поначалу Гарри не нравились безумные догадки насчет своего внезапного родства, хотя все окружение дона Вито Корлеоне было настроено положительно к подобному союзу. Настороженного мальчика-со-шрамом терзали подозрения, что попал он не к обычным эмигрировавшим итальянцам, а в крупную мафиозную группировку, начальствовавшую в теневом бизнесе давно и поработившую всех жителей в механизме криминальной системы. Видя сколько гостей, должников, почитателей приходит к дону-рара, Гарри действительно казалось, что во всем городе не осталось ни одного некоррумпированного чиновника, ибо все они шли на поклон со сдачей, выручкой или долей. Влиятельные конгрессмены, друзья Дона, обращали внимание на приемного юнца, — здесь это называли крестник, — и пророчили ему славное будущее банкира. Все говорили, из-за особенного дара «фата-моргана» Гарри суждено добиться многого, ведь прошептав свое желание он мог чудесным образом заставить нужные вещи липнуть к его рукам, мог заменить карточные масти в колоде, мог при помощи трюкачества двигать предметы, не прикасаясь к ним. Конечно же ребенок думал, будто эти его экстраординарные качества и есть то, ради чего пышный мафиозный картель, проросший влиянием в разные сферы бытности и практически державший на кредитах мафиозного лидера весь город, теперь решил заботиться о нем, сиротном мальчишке-со-шрамом, малолетнем бродяге из-за океана. Однажды, он даже слышал тревожный разговор в рабочем кабине крестного отца: — Пришлец наш, поди, выкинет чего, — высказался незнакомый сицилиец. — Он-то, малец еще тот, глядишь против наших и обернет свои навыки. — Приближенные лица Дона не раз втолковывали рара независимые мнения, но тот редко воспринимал что-либо идущее в разрез с его личным взглядом. — Полно, сеньоре, — отказывался отец. — Мальцу досыта досталось бед, детей нельзя отставлять на попечение власти. Да коль он не по чести работал в свои-то года? Где мы его подобрали, помнишь? Пацан понимал прекрасно: нельзя обворовывать нищих, не следует хапать крупняк, — за банкноты и порешить могли, а он мелочевку брал. Таких смышленых еще поискать. А мы ему кров и пищу дали, с чего мальчонке не жаловать наш дом? Думай, друг мой. С тех пор Гарри задумался: так ли страшен черт беззакония и умно ли противостоять воровской совести? Слушая деловые беседы и наблюдая за просящими, благодарящими, желающими побрататься держателями блядских притонов или захудалых таверн, одинокими пьяницами, отпетыми жуликами или ремесленными трудягами, Гарри заметил, — Дон помогал всем, все безмерно ценили дружбу Дона. Гарри изучал местную культуру, традиции эмигрантов, языки — язык коренных сицилийцев, французский, арабский — для переговоров с партнерами, итальянский, латынь. Он полюбил эту игру и ее правила с парадоксальной стороны, утверждающиеся глубже в своей монополии, так как на деле все оказалось намного сложнее, чем плохо и хорошо. Ребенок отдаленно принимал всю сложность взаимоотношений итальяно-этноса с притесняющим их народом-победителем. Каждый выживал как умел, в том числе и Гарри. Уже в свой десятый день рождения, мальчик-со-шрамом чувствовал себя полноценным членом большой, уважаемой семьи, что служило поводом для гордости. Теперь же, каждой клеткой сердца и фиброй души, он почитал своего спасителя, а главное — стремился во всем подражать дону-рара, кроме прочего, Гарри не собирался мирно сидеть без дела и благоговеть в молчаливой благодарности. Дабы не ощущать себя нахлебником и хоть как-то помогать бизнесу, несмотря на юный возраст, отчасти являющийся и основным преимуществом, он мониторил особо опасные сделки, нарушая запреты родни, рискуя быть выпоротым за непослушание или, на крайний случай, — набитым свинцовыми конфетами мелкого калибра. Как бы няньки не воспитывали крестника, как бы не журили, никто не сумел отвести Гарри от его тотальной страсти — оружия. Оружие было в свободном доступе и тут же — запретным, оно несло справедливость, но сразу — боязнь, оружие было признаком мужчины и отражением характера. Сделка с приятелем наркокурьера этой ночью прошла благополучно, пушкам не дали слова, спокойствие квартала не нарушил вой сирен. Гарри отмерял шагами убежище, дожидаясь пока все разъедутся, потом влез по пожарной лестнице на крышу отвесной стены постройки, разобрал дежурную винтовку, укладывая ее частями в свой рюкзак, отчего тот значительно потяжелел, и насвистывая какой-то задорный итальянский мотивчик себе под нос, — поплелся вдоль дороги к пляжу. Так вразвалочку, по песку, под рокот ночного прибоя, мальчик дошел к особняку дона-рара. Он вспоминал как однажды силой мысли заставил кольт Санни, старшего сына Корлеоне, самостоятельно разрядиться, чем вызвал порицающий отклик Санни и смех дона-рара, который видел все эти гаррины кунштюки. Оставив груз в укромном месте, в саду, мальчишка влез через балкон в свою комнату, переоделся в пижаму, готовясь ко сну. Спустя минуту приемыш Гарри уже безмятежно уснул, не зная, что наутро его ожидает странный сюрприз.