Ритм

      Остаток дня Антон чувствовал себя подавленным. За ужином он почти не притрагивается к своей порции, чем обеспокаивает родителей. Но, заверив их, что в больнице он ел за троих и попросту не хочет сейчас ужинать, он отправляется в свою комнату. Интернет — вот что отвлечёт от надвигающегося дурного предчувствия, подумал Антон. Засев на несколько часов, пролистывая кучу новостей в своей ленте, он всё-таки немного забылся. А когда время подошло к десяти вечера, завалился спать. В эту ночь ему опять снились слишком реалистичные сны, в одном из которых он переместился во времени обратно в машину к своим преподавателям. Только в этот раз Арсений Сергеевич точно не отводил от него взгляда, буквально прожигая в нём дыру. Но больше во сне никаких событий не происходило, и это было крайне странно. Проснулся Антон с отвратительным и душащим настроением. На улице было также пасмурно, как и в его душе, а на окнах собралась испарина, скатываясь редкими каплями на подоконник. На улице стояла самая отвратительная по мнению Антона погода, когда вроде и не особо минусовая температура, но промерзаешь до костей из-за высокой влажности.       На удивление Антона, в академии его встретили тепло и дружелюбно, приветствуя после больничного. «Может, не такие они и мрази», — даже подумал он. Первые две пары прошли в ожидании чего-то особенного, но Антон не знал, чего именно он ожидает. В четыре часа его группа должна была отправиться на свою последнюю пару, но Арсений Сергеевич перехватил Антона в коридоре, буквально цепляя за локоть:  — Как ты себя чувствуешь? — спросил он. Антон настолько ошалел, что не нашёлся с ответом. Разве мог этот нагоняющий ужас мужчина быть таким добрым? А может, ему и, собственно, всем вокруг, всегда лишь казалось, что тот был тираном? Но его сомнения быстро прервались воспоминаниями моментов, в которых Арсений Сергеевич претендовал чуть ли не на место худшего человека в мире. Заплаканные глаза его учеников так и просили о помощи в воображении Антона. Арсений Сергеевич в свою очередь поняв, что не дождётся сегодня ответа, продолжил, всё ещё держа юношу за руку:  — Через пятнадцать минут жду тебя в триста четвёртом зале. Опоздаешь, больше шанса не дам, — последние слова он произнёс почти в самое ухо Антона, отчего по коже его ученика пробежали мурашки. Антон понимал, что положение явно не в его пользу. В больнице у него не было возможности репетировать, а сегодня на занятиях он быстро выдыхался — прошедшая болезнь давала о себе знать. Но делать было нечего, либо всё, либо ничего. Не задерживаясь нигде ни на секунду, хотя ему очень и хотелось пить, он сразу же направился в сторону зала, в котором предстала проба. Внутри было как минимум пятнадцать человек. Дело обстояло ещё хуже, нежели представлял себе Антон, ибо здесь точно был собран целый готовый оркестр. Антон отчаянно обвёл собравшихся взглядом, но никто не обращал на него внимания. Они шутили и переговаривались друг с другом, в упор не замечая вошедшего. Но Антон привык к такому раскладу, поэтому быстро сориентировался и незаметно проскользнул к ударной установке. Человека, который мог бы играть сегодня на ней, рядом не оказалось. Антон с испугом подумал, что будет единственным барабанщиком, без подмены. «Хватит накручивать», — пронеслось у него в голове. Вошёл Арсений Сергеевич. Антон сразу понял это, даже не поворачиваясь лицом ко входу, ибо все звуки мгновенно стихли, а музыканты стояли с таким напряжением, словно они пришли на расстрел. По крайней мере, у Антона были именно такие ассоциации. Антон решил не рисковать своим психическим здоровьем, повернулся и тоже выпрямился по струнке. Арсений Сергеевич выглядел слишком серьёзным. Он сурово осмотрел своих подопечных, явно что-то подмечая про себя. Остановившись взглядом на Шастуне, мужчина указал в его сторону рукой:  — Возможно, наш новый ударник, — сухо произнес он. Все посмотрели на Антона. В их взглядах читалось безразличие и мнимое превосходство, они ждали, как падальщики ждут смерти загнанного животного, когда новенького добьют и разрешат разорвать на части. Антон поёжился и решил, что снова всего лишь накручивает. Он улыбнулся через силу, веря, что этим сможет обмануть себя же, а также не давая другим повода для подобных мыслей. — Страница восьмая, — скомандовал Арсений Сергеевич, поднимая руки в воздух, готовясь к тому, чтобы дирижировать. Предварительно он скинул с себя тесный пиджак, в котором проводил большую часть времени, оставаясь в одной плотно-прилегающей к телу рубашке, чтобы было удобнее. Взмах его рук — полное подчинение, оркестр начинает свою партию. Антон слегка замешкался, открывая нужную страницу, но, как ему показалось, остался незамеченным. «Раз, два, три», — отсчитывает он про себя и входит в игру решительными ударами. Сначала он слышит только собственное сердце, стук которого отдаётся в ушах, а потом он осознает себя как частицу целого оркестра. Весомую частицу, вносящую главный ритм, по которому ориентируются остальные. На миг он закрывает глаза и растворяется в музыке. Но когда открывает их, видит перед собой Арсения Сергеевича, стоящего напротив установки. Антон останавливает звон тарелок рукой и смотрит в ответ.  — Ты можешь играть быстрее? — Арсений Сергеевич вежливо улыбается. Но все прекрасно понимают, что это всего лишь специально-натянутая маска. Преподаватель начинает считать вслух, чтобы Антон смог подстроиться под него. Антон в свою очередь без лишних слов начинает партию сначала. Но его опять бесцеремонно прерывают, при этом Арсений Сергеевич всё так же вежливо улыбается:  — Я сказал быстрее, а это что? — он нахмурился, — Давай ещё раз, следи за мной, — Арсений Сергеевич начал считать вслух, подкрепляя ритм активными взмахами рук. Антон вновь вступил в партию. Арсений Сергеевич подождал несколько секунд и вновь остановил юношу. Его лицо начинало бледнеть:  — Скажи мне, Шастун, ты глухой или что? — преподаватель перешёл на очень громкую речь, — Скажи мне, почему так сложно играть в моём ритме? Антон втянул голову в плечи, опуская взгляд.  — Разве это мой темп? Я ведь отсчитываю тебе как последнему идиоту, а ты всё равно сбиваешься! — Арсений Сергеевич откровенно кричит, нагнувшись к раскрасневшемуся Антону. — Ты что, плачешь? — не успокаивался преподаватель, — Грёбаный маменькин сынок, либо берёшь себя в руки прямо сейчас, либо вали отсюда, — его рот растягивается в оскале, чем-то напоминающем улыбку. Антон тихо всхлипывает. Он не понимал, отчего конкретно предательские слезы катятся по его щекам: то ли от обиды, то ли от такого внезапного осознания, что Арсений Сергеевич всё-таки тот ещё подонок и, скорее всего, именно тот подонок, что испортит его жизнь в дальнейшем.  — Будешь мне тут ныть, — Арсений Сергеевич почти рычит, но резко замолкает в поиске подходящих слов, — Ты тряпка, да? Неженка? — он почти мурлычет, — Ну, я жду ответа, ты тряпка? Антон молчал, всё также смотря на свои руки, гипнотизируя редкие тёплые капли.  — Я тебя спрашиваю, — прошипел Арсений Сергеевич и резко поднял голову Антона за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза, такие символичные, цвета штормового моря. Антон тихо проскулил.  — Ну же, говори, ты тряпка? — рыкнул преподаватель.  — Я тряпка, — тихо прошептал Антон.  — Громче!  — Я тряпка, — увереннее произносит Антон.  — Громче, чёрт тебя дери, чтоб все слышали!  — Я тряпка! — почти кричит Антон, вырываясь из хватки учителя, — Довольны?! — плакать ему больше не хотелось, хотелось врезать наглому ублюдку.  — Доволен, — спокойной произносит Арсений Сергеевич, оставляя наконец его в покое. — Продолжаем играть, — мужчина закатывает рукава и расстегивает две тугие верхние пуговицы на рубашке. Он возвращается на своё место. Антон вытер глаза и взялся за палочки. «Ну, сука, я тебе покажу твой ритм», — сжимая челюсти, думал он. Арсений Сергеевич встал на своё место и рукой отсчитал такт, а когда его кисти взмахнули в более широком и плавном жесте, оркестр вновь подчинился и начал играть. Антон, отвечающий за ритм секцию, сначала тоже отсчитал такт барабанными палочками, а после с силой обрушился на установку. Произведение было подходящим, чтобы беспощадно бить изо всех сил, выпуская пар. До конца трёхчасовой репетиции более казусов не происходило. Все были настолько подавлены волей Арсения Сергеевича, что не смели ошибаться впредь. К концу абсолютно каждый был мокрым, ибо все играли в полную мощь, словно от этого зависят их жизни. Хотя, возможно, так оно и было. Наконец-то профессор закончил, отворачиваясь от музыкантов. Арсений Сергеевич тоже был мокрым, как бы там ни было, но дирижёром он был первоклассным, также вкладываясь в свой труд, как и его подопечные. День близился к своему логическому завершению. Антон, выжатый и ощущающий себя как раздавленный овощ, собирался уходить домой, но кто-то из оркестра окликнул его, сообщая, что Арсений Сергеевич просил зайти в свой кабинет. Антон кое-как кинул палочки в рюкзак, не удосуживаясь убрать их в чехол, и направился в кабинет. Он был готов накинуться на преподавателя не давая ему и слова. Но как только он вошёл в кабинет, его настроение переменилось, и он зажато остановился у двери.  — Не надо так напряжённо, — спокойно, или даже успокаивающе проговорил Арсений Сергеевич, — С этого момента ты официально принят в мой оркестр. Антон думал: «Послать вас на хуй сейчас или подождать до другого удобного случая?». И Арсений Сергеевич понимал, в чём дело. Он кивнул на дверь:  — Свободен. Завтра в пять в этом же зале. Хочешь — приходи, — и уткнулся в какие-то документы, давая понять, что разговор окончен.

***

      Этой ночью Антон спал как убитый. Ему даже снилось, что он отчаянно бьёт профессора, но к утру все обиды прошли, а только зарождавшаяся ненависть спала. Его ожидали тяжёлые дни, поэтому Антон решил не грузиться раньше времени.