В железной броне. Облачение

22 мая

      — Шейна, девочка, ты готова?       Она даже не вздрагивает, когда в комнату врываются громкий женский голос и тошнотворно-сладкий запах духов.       Миссис Коурд, которую они с мамой часто называли Цветочницей — за любовь к садоводству, резким и крепким ароматам и излишнее и не всегда уместное жизнелюбие.       — Я одеваюсь, — тихо отвечает Шейна, продолжая застегивать пуговицы рубашки. Если делать это медленно, то почти получается контролировать собственные пальцы и не позволять им дрожать.       — Девочка, нам нужно поторопиться, скоро придут первые… — миссис Коурд осекается, развернув Шейну к себе и встретившись с ней взглядом. Но уже через мгновение резко качает головой, бьет ее по пальцам, начинает быстро застегивать мелкие пуговицы и продолжает: — Скоро начнут приходить люди.       — И пусть приходят, — Шейна равнодушно пожимает плечами и морщится, когда ногти миссис Коурд царапают шею.       — Существуют правила приличия, милая, — со снисходительной улыбкой отвечают ей. — Некрасиво заставлять ждать тех, кто пришел выразить свои соболезнования.       — Некрасиво убивать людей, — зло бросает Шейна и дергает плечом, когда миссис Коурд начинает поправлять на ней рубашку и юбку, разглаживая мелкие складки. — Если их соболезнования не фальшивые, то ваши гости поймут, почему я не встречаю их у парадного входа.       — Девочка, как же ты сейчас похожа на свою мать, — ее собеседница всплескивает руками и поджимает губы, чтобы не расплакаться. — Кровь басков сильнее нашей.       — Разве это плохо?       — Нет, что ты! — Миссис Коурд торопливо качает головой и достает из кармана жакета небольшую пудреницу. — Нужно только немного убрать красноту, и все будет хорошо! Сейчас я…       — Ничего уже не будет хорошо! — Огрызается Шейна, инстинктивно отталкивая протянутую к ее лицу руку, и отступает на шаг.       Пудреница падает на пол, разлетается на половинки, светлый порошок неровным, похожим на горку праха, пятном рассыпается по темному паркету.       — Милая!..       — Хватит! — Шейна дергает наглухо застегнутый воротник рубашки. Три пуговицы летят на пол, катятся по паркету, пока не упираются в разбитую пудреницу.       — Шейна, милая, я же только хотела… — обиженно причитает миссис Коурд, заламывая руки.       — Вы только хотели, чтобы все было красиво и по правилам приличия, — передразнивает ее Шейна и стискивает зубы, когда голос начинает дрожать, а по щекам текут слезы. — А я сегодня хороню родителей. И мне плевать на то, что говорят эти ваши проклятые правила.       Миссис Коурд смотрит на нее с болью и разочарованием, но молчит.       — Я не собираюсь прятать, что проревела все утро, или наглаживать одежду только для того, чтобы никто из гостей не сказал, что у меня была помята юбка.       — Девочка…       — Лучше бы вы оставили эту церемонию социальной службе, миссис Коурд, — тихо, но разборчиво произносит Шейна сквозь стиснутые зубы. — Они хотя бы не притворяются, что им не плевать на меня.       Шейна даже не пробует запомнить имена и лица тех, кто подходит к ней выразить соболезнования, — она не знает и половины этих людей, которые говорят, что были знакомы с ее отцом или матерью и рассказывают какие-то случаи из прошлого. Некоторые из них натянуто улыбаются, другие не прячут слезы, мужчины все чаще просто замирают на месте, не зная, куда деть руки и что сказать — она не винит их, она бы и сама не знала, что сказать пятнадцатилетнему ребенку, который остался один и которого теперь ждет социальный приют.       Она позволяет женщинам в черных платьях обнимать себя и гладить по спине. Она жмет руки незнакомым мужчинам в строгих костюмах и не прячет слез, когда они говорят, что она делает это так же, как ее отец. И только закусывает губу, когда они долго держат ее ладонь в своей или чуть хлопают по плечу, не зная другого способа выразить сочувствие.       — Примите мои соболезнования, — очередной мужчина в строгом костюме сжимает ее руку, и Шейна слабо усмехается, отвечая на пожатие.       — Спасибо. Вы из полиции, да?       — Вы правы, — чужая ладонь на мгновение сжимает ее пальцы чуть сильнее и тут же отпускает их. — Это так бросается в глаза?       — Вы найдете тех, кто убил моих родителей? — тихо спрашивает она, встречаясь с незнакомцем взглядом, и не отвечает на вопрос.       — Конечно, мы найдем виновных в том, что случилось.       — Мне не нужны виновные, офицер, мне нужны те, кто их убил, — твердо отвечает она и добавляет уже с болезненной усмешкой. — Мой отец верил, что в полицию идут те, кто понимает значение слова справедливость. Я не хочу думать, что он ошибался.       Шейна заставляет себя улыбнуться чуть искреннее, прощаясь с ним, заставляет себя не думать о том, как раздражают все эти люди, которые пришли выразить то, что не чувствуют.       — Ты молодец, — она даже не оборачивается, когда ее осторожно обнимают за плечи, узнав по голосу работника социальной службы. — Знаю, звучит паршиво, но ты хорошо держишься. И осталось уже не так много, хотя и самое сложное.       — Потому что многие приходят под конец? — устало спрашивает Шейна и ведет плечом. Стоящая рядом девушка тут же размыкает и без того слабые объятия.       — К сожалению, да, — в чужом голосе слышится грусть. Искренняя, не такая, какая мелькает у миссис Коурд. — Если хочешь...       — Спасибо, я справлюсь, — Шейна качает головой и оборачивается к стоящим за ее спиной закрытым гробам. — Даже если хочу, чтобы все это закончилось, я справлюсь.       Она закрывает глаза, медленно и глубоко дышит, пытаясь хоть немного расслабить плечи.       За спиной слышится усталый вздох, а затем — тихий стук каблуков, когда социальный работник отходит от нее, снова оставляя одну. Совсем немного времени и рядом раздаются уже новые шаги.       — Мои искренние соболезнования…       — Твой отец был хорошим солдатом…       — Мы вместе прошли через войну…       Слова и прикосновения, прикосновения и слова — и то, и другое льется сплошным потоком, заполняет все вокруг темной движущейся массой, равномерным гулом, в котором она перестает выделять отдельные фразы или интонации.       — Мне жаль.       Два слова, произнесенные непривычно спокойным голосом выбиваются из монотонного бормотания, которое окружает ее.       Шейна качает головой, пытаясь понять, что именно в этой фразе показалось ей странным, в то время как широкая ладонь на мгновение касается ее запястья и тут же отпускает его.       — Вы знали?.. — Начинает она, поднимая взгляд на стоящего перед ней мужчину, и несколько раз смаргивает, пытаясь разглядеть его лицо. Но единственное, что удается рассмотреть сквозь засохшие на ресницах слезы, это рыжие волосы.       Мужчина не отвечает на вопрос, словно не расслышал его, и отпускает ее руку.       — Шейна, девочка, все уже почти закончилось, — руки миссис Коурд сжимают ее плечи, тянут на себя, пытаются стиснуть в объятиях, и Шейна дергает плечом, вырываясь.       Вот только рядом с ней уже никого нет, кроме слишком жизнерадостной тучной женщины, а копна рыжих волос мелькает уже в дверях.       — Ты совсем не ценишь… — начинает миссис Коурд и всхлипывает. — Я же стараюсь о тебе заботиться, ты ведь теперь совсем одна.       — Лучше бы вы заботились о своих цветах, — глухо отвечает Шейна, поймав взгляд социального работника. — И не напоминали о том, что я сама прекрасно знаю.