В железной броне. Облачение

Декабрь

      Гравий парковой дорожки шуршит под подошвами кроссовок. Не самый приятный звук, — слишком монотонный, — но к нему можно привыкнуть. И ему, в отличие от играющей в наушниках музыке, можно доверять.       Равно как и бегущему рядом отцу.       Вот только она сама решила не будить его сегодня утром — слишком тяжелым был вчерашний вечер, слишком много было посетителей в ресторане. Да и что с ней может случиться? То, что произошло несколько месяцев назад, научило быть осторожнее и внимательнее, а, значит, оно больше не повторится. Она не допустит.       Еще круг по большому радиусу и нужно будет возвращаться домой. Родители к тому моменту, наверное, только проснутся, мама наверняка занимается тестом, а отец — варит кофе. Позавтракать всем вместе, а затем собираться в школу.       Свернуть за угол, обогнуть разросшиеся деревья, ветки которых нависают над дорожкой, и краем глаза заметить несущуюся по дороге пожарную машину. Не обратить на нее внимания — до окружной станции два квартала, и машины с мигалками почти всегда объезжают пробки на главной улице именно через второстепенные кварталы. Привычная картина, которую можно часто наблюдать по утрам и во второй половине дня.       Добежать до второго поворота и увидеть еще одну машину — видимо, случилось что-то серьезное. На мгновение почувствовать в воздухе запах гари и усмехнуться — в их квартале никогда ничего не горело, сколько она себя помнит. Значит, просто почудилось — это как читать в справочнике описание какой-нибудь болезни и находить у себя ее симптомы.       Завершить круг, чуть сбавив скорость, добежать до светофора, дождаться зеленого и направиться в сторону дома.       В голове — мысли о горячем кофе. И вафлях — мама часто делает их по утрам. Маленькая семейная традиция. Отец даже смеялся, что ее муж должен обязательно любить вафли с кленовым сиропом, — иначе как они будут завтракать все вместе в те дни, когда молодая пара будет оставаться на ночь в родительском доме?       Добежать до поворота в свой квартал, завернуть, отстранено отметив, что по дороге проносится еще одна пожарная машина.       И резко остановиться, столкнувшись с кем-то, — с женщиной на каблуках со стаканчиком кофе в одной руке и телефоном в другой, — но даже не почувствовать, как незнакомка дернет ее за руку, как начнет кричать что-то, глядя в лицо.       Черный дым поднимается над охваченным пламенем двухэтажным домом с невысокой живой изгородью.       — Ма… — Шейна закусывает губу, глотая крик, зажмуривается с такой силой, что темнота перед глазами начинает пульсировать. И продолжает уже на шумном выдохе. — Мама…       Ей кажется, что в комнате пахнет подгоревшим кофе и сожженными вафлями, что их запах въелся в одежду и волосы, как ржавчина в металл.       Если бы она не знала, что это просто сон, просто проклятое оборванное воспоминание, то могла бы испугаться — подумать, что в приюте начался пожар, и испугаться. Впрочем, в первые несколько раз она так и делала — бежала в коридор, кричала, что здание горит. А потом стала умнее, начала прислушиваться к шагам за дверью — к отсутствию топота и к молчанию пожарной системы.       Она переворачивается на бок, подтягивает колени к груди, восстанавливая дыхание, а через несколько мгновений, услышав в коридоре шаги, рывком садится на кровати.       — Доброе утро, Шейна, — мягко произносит вошедшая в комнату девушка, закрывая за собой дверь.       — Угу, — невнятно бормочет она в ответ и проводит запястьями по щекам, вытирая слезы. И тут же зло дергает плечом, понимая, что для любого другого социального работника такой ответ был бы нормальным, не требующим внимания. Для любого, но не для Меган, которая стоит в паре шагов от нее.       Шейна медленно и глубоко дышит, ведет пальцами по волосам, но не поворачивает голову к двери.       — Снова снились родители? — в голосе Меган волнение и что-то, что Шейна могла бы принять за заботу. Могла бы, если бы верила в то, что это чувство свойственно социальным работникам.       — Они мне часто снятся, — Шейна пожимает плечами и стягивает волосы в неровный хвост, из которого тут же выбивается несколько прядей. — Или ты, как и наш психолог, скажешь, что это плохо?       — Нет, я думаю, что это нормально, — Меган качает головой и протягивает ей складную расческу. — Но я не психолог и…       — И хорошо, что ты не из них, — отрезает Шейна, принимая расческу.       — Дай мисс Ростин шанс, Шей, — Меган улыбается и смотрит на часы. — У тебя сорок минут до автобуса.       Шейна поджимает губы. Она могла бы ответить, что все эти полгода только и делает, что дает всем шансы — полиции, психологам, социальным работникам, сиротам или тем, чьи родители живы, но лучше бы подохли. Она могла бы огрызнуться, что за два сеанса невозможно определить готовность ребенка к приемной семье — сколько шансов не давай, этого не будет достаточно. Она могла бы, но вместо этого только быстро кивает и начинает расчесываться.       — Я успею, Мег, не в первый же раз.       — Жду тебя в столовой через пятнадцать минут. Уже с вещами, — улыбается Меган и добавляет, остановившись уже у самой двери: — Мне нельзя это говорить, но тобой заинтересовалась одна пара. Они будут сегодня в школе, хотят посмотреть на тебя. Это не патронажная семья, это насовсем.       Шейна замирает: интерес приемной семьи — слишком неожиданная новость, на которую едва ли хоть кто-то из приютских подростков ее возраста знает, как реагировать. Все привыкли, что обычно забирают мелких — тех, кого можно наряжать в сладеньких принцесс или юных джентльменов, кого можно воспитывать так, как тебе хочется, и кто будет слушать каждое твое слово, кто может даже и не понять, что вы — не родственники.       Пальцы разжимаются, расческа так и повисает в спутанных ото сна длинных русых прядях.       Шейна думает, что, наверное, остальные приютские обрадовались бы такой новости — даже Мартин, хотя тот и твердит, что ему здорово живется здесь и ни в какую семью он не хочет. Она уверена — не хочет он только в ту, из которой его забрали, а в любую другую — пошел бы, даже вещи бы собирать не стал, чтобы не тратить время. Это она…       Расческа летит в давно закрытую дверь, отскакивает от нее и скрывается где-то под узким шкафом.       Шейна несколько минут сидит неподвижно, глядя в одной ей видимую точку на стене, прежде чем подняться, заправить постель, умыться, быстро одеться и подхватить сумку с учебниками.       Когда Шейна спускается в просторную столовую, Меган уже ждет ее с двумя подносами еды.       — Не смотри на меня так, — тихо ворчит она, бросая сумку на пол и опускаясь на стул.       Меган в ответ только чуть улыбается и качает головой.       — Обычно, ты по утрам хоть немного радостнее, а так…       — Ты думаешь, здесь хоть кто-то кроме тебя обращает внимание на то, кто из нас улыбается за завтраком? — усмехается Шейна в ответ, начиная торопливо резать вареное яйцо вилкой. — Да и чему тут улыбаться, они даже готовить нормально не умеют.       — Ты говоришь так, словно предпочла бы сейчас жить на улице. Прояви хоть немного уважения…       — Я уважаю тех, кто нам готовит, — сухо отвечает Шейна, прежде чем отправить кусок яйца в рот. — Просто не люблю, когда вот так портят еду. Яйца-пашот должны быть жидкими внутри, желток должен растекаться по тарелке, понимаешь?       — Мне кажется, ты просто злишься на то, о чем я тебе рассказала, — тихо отвечает Меган, поливая блинчики сиропом.       — Прости, но если ты ждала, что я буду прыгать от счастья, — сквозь зубы бросает Шейна и с трудом, но все же сдерживается, чтобы не швырнуть вилку на стол. — Дело моих родителей еще не закрыли, завтра у меня вызов в суд, а они уже нашли мне новую семью.       — Шейна, — Меган улыбается, но в ее голосе слышится укор. — На твоем месте многие бы радовались такой возможности. К тому же пока они просто хотят на тебя посмотреть, а не забрать к себе сегодня же.       — Покажи пальцем, кто именно, и я с радостью уступлю им свое место, — Шейна сжимает край стола, когда Меган протягивает руку, чтобы сжать ее ладонь.       — Ты же понимаешь,..       — Понимаю, — холодно отрезает она, наклоняясь за сумкой. — Я все прекрасно понимаю, хотя все вы за глаза считаете меня дурой.       — Не все, а только если Мартин, да и то, ты же знаешь по какой причине.       — Прекрасно знаю, — хмыкает она. — Но если он ждет, что я одумаюсь и поумнею, как ему нужно, то он еще тупее меня.       Меган тихо смеется и протягивает ей оставшееся на столе яблоко и ланч-бокс.       — Хотя бы не показывай своим гостям, что тебе все известно, ладно? — просит она, встречаясь с Шейной взглядом. Та лишь плотнее сжимает губы и забирает то, что ей передали.       — И застегни куртку, на улице все же декабрь, — уже громче просит Меган, когда Шейна направляется к выходу, по дороге убирая еду в сумку.       — На улице декабрь, — Передразнивает она и, усмехаясь, спускается по заснеженным ступенькам, даже не думая о том, чтобы застегнуть куртку.       — Шей! — Звонкий детский голос доносится от входной двери, и Шейна едва успевает обернуться, как ее уже обхватывают руками над коленями.       — Доброе утро, Рита, — улыбается она в ответ и скорее по привычке, чем по необходимости, поправляет шапку с огромным бумбоном на голове стоящей перед ней.       Странно, но из всех детей приюта она сдружилась именно с ней — семилетней Ритой Нейтан, чью мать лишили родительских прав больше года назад, а отец погиб еще до ее рождения.       — Ты злилась сегодня за завтраком, — вздыхает Рита, на несколько мгновений переставая улыбаться. — Надо было мне не пускать Меган будить тебя, а сделать это самой. Ты всегда улыбаешься, когда я захожу к тебе утром.       — Зато я увидела тебя сейчас и уже не злюсь, — смеется Шейна в ответ, подхватывая Риту на руки и поднимая ее на невысокий парапет, так что теперь они кажутся одного роста.       — Она сказала что-то плохое, да?       — Угу, — Шейна поджимает губы и чуть кривится, понимая, что врать этому ребенку ей совсем не хочется. Равно как и говорить правду. — Что я в этом году плохо себя вела, и ждать подарка от Санта-Клауса не стоит.       — Если хочешь, я могу быть твоим личным Санта-Клаусом или одним из эльфов, а если хорошо попросишь, то даже Рудольфом, — усмехаются у нее за плечом, а через мгновение говоривший обнимает ее за пояс.       — Пошел к черту, Мартин, — огрызается Шейна, не оборачиваясь, и резко бьет его локтем в живот.       — У тебя еще есть время передумать, Белянка, — он смеется, но убирает руку и отходит на несколько шагов, все же успев чуть дернуть ее за выбившуюся из-под тонкой шапки прядь.       — Почему он тебя все время задирает? — Рита смешно морщит лоб и показывает язык куда-то за спину Шейны.       — Потому что он дурак, — раздраженно бормочет Шейна и качает головой. — Однажды я просто откручу ему яйца и больше он никого задирать не будет.       — Как это? — в глазах Риты неподдельное удивление, и Шейна закусывает губу, только сейчас понимая, что последние слова она все же произнесла вслух и теперь их нужно как-то объяснить семилетнему ребенку.       — Это как кулаком в нос, только больнее, — произносит она, кивая самой себе, и тут же добавляет. — Я тебя потом научу, после Рождества, а то мало ли… Не хочу, чтобы и ты осталась без подарка.       — Значит, откручивать яйца это плохо?       — Ну-у-у, — тянет Шейна в ответ и невольно улыбается. — Я считаю, что иногда это полезно, но Санта может со мной не согласиться.       — Значит, я не скажу ему, что ты про это говорила, — Рита широко улыбается, но тут же серьезнеет. — Как ты думаешь, он все-все может сделать, если ты хорошо себя вел?       — Все-все это большой мешок сладостей и огромная плюшевая игрушка? — хитро щурится Шейна и плотнее завязывает шарф Риты, а затем легко щелкает ее по носу, проверяя, не замерзла ли она еще.       — Нет, — та качает головой в ответ и бросает быстрый взгляд на остальных детей, кто уже вышел на улицу и может услышать ее слова. — Я попрошу его сделать так, чтобы ты стала моей сестрой. Если он все-все может, то и это, наверное, тоже.       Шейна молча всматривается в непривычно серьезное лицо Риты, не веря тому, что только что услышала, и не сразу понимает, что смеется. Несколько мгновений, и она стискивает в объятиях семилетнюю девчушку, в толстой куртке и шапке с бумбоном так похожую на странного, немного неуклюжего снеговика.       — Лучше бы ты попросила огромный мешок конфет, — продолжает смеяться она, выдыхая слова в толстый шарф, и только запрокидывает голову, когда детские руки обнимают ее.       — Тебя я люблю больше чем конфеты, — по-детски серьезно отвечает Рита, и продолжает так уверенно, словно точно знает, что именно так все и будет. — Когда какая-нибудь семья меня заберет, я скажу, что никуда без тебя не поеду. И тогда мы сможем стать сестрами.       — Из меня будет очень паршивая сестра, малыш, — произносит Шейна, отстраняясь, и быстро поправляет съехавшую набок шапку Риты, а затем начинает растирать ее щеки ладонями.       — Потому что ты научишь меня откручивать яйца? Я никому не скажу, что это ты сделала.       Шейна смеется в ответ — детская, наивная логика заставляет улыбаться, заставляет верить в то, что все может быть… не как в сказке, конечно, — кто верит в сказки в пятнадцать? — но хотя бы просто хорошо.       — Даже если какая-то семья заберет тебя одну, я смогу приходить к тебе в гости.       — Но мы тогда не будем сестрами, — грустно отвечает Рита и тут же быстро качает головой. — Так не пойдет.       — Мы будем сестрами между собой, так, чтобы никто кроме нас об этом не знал, идет? — улыбается Шейна и переводит взгляд на дорогу, услышав подъезжающий автобус.       Она снова обнимает Риту, спуская ее с постамента, и сжимает в ладони спрятанную в варежку детскую ладошку.       — Пойдем, — она оборачивается, спиной почувствовав встревоженный взгляд стоящей на крыльце Меган, поправляет перекинутую через плечо сумку и снова улыбается Рите. — У тебя будет целый день, чтобы подумать над моим предложением. Только не во время занятий, договорились?       — Договорились, — Рита широко улыбается в ответ и крепче сжимает ее пальцы через толстую варежку. — Но, думаю, я соглашусь.