Чудовищами не рождаются

Этой ночью Тридцать Девятому снились на удивление хорошие сны. Его Сарни парила высоко, так что он мог бы протянуть руки вверх и коснуться проплывающего облака. Черные крылья ловили ветер, и могучий зверь скользил в его потоках. Сарни стала его драконом совсем недавно, и этот полет на разведку очень много значил для них обоих. Ларга перегнулся через спину драконицы, высматривая внизу лагерь светлых. Вот, нашел. Теперь осталось пересчитать, почувствовать, запомнить и снова скрыться в облаке. Там холодно и влажно, и Сарни снова будет поглядывать на него, ожидая, пока новый хозяин даст слабину и хотя бы поежится. Но, конечно же, не дождется и полетит домой довольная и гордая. Ведь она нашла того, кого не зазорно слушаться… Светлый вынырнул из облаков неожиданно, подобравшись очень близко, благодаря мастерски поставленной маскировке. Его дракон был больше Сарни, хотя та была очень крупной для своего вида. Светлые драконы крупнее и сильнее темных, но зато темные смелее и яростнее в бою, почти никогда не нарушают приказа хозяина, даже если он отправляет своего зверя на верную гибель, а еще их пламя более горячее. Если подумать, не только драконы Тьмы и Света различаются именно таким образом… Сарни, повинуясь одному его движению, сложила крылья и рухнула вниз, уходя одновременно от огня дракона и Шаровой молнии его наездника. Светлый кинулся за ней, но драконица вывернулась в воздухе, давая Ларге возможность выхватить легкое метательное копье и прицелиться точно в брюхо белому дракону. Рана получилась серьезной, дракон замедлился, но этого было мало, чтобы обрушить его вниз. Но в этот момент асур метнул еще один такой же аркан, и Сарни едва успела уйти. Взрывная волна отбросила ее в воздухе, чуть не повредив крылья. Однако драконица быстро сгруппировалась и снова развернулась к врагу. Ее пламя обожгло морду белого и заставило его наездника закрыться щитом. А Ларга получил время, чтобы сложить Навский аркан. Щит асура растаял, энергия покинула его, и он остался беззащитным и беспомощным на раненом и на время ослепшем драконе. Ларга ласково потрепал Сарни по крупной чешуйчатой голове и позволил ей самой добить и растерзать врага. — Двадцать Седьмого в камеру! Ларга проснулся от звука этого голоса и больше не уснул. Здесь не было окон, но по внутреннему ощущению до рассвета оставалось где-то часа два. Первый тоже завозился на своем тряпье, но головы не поднял — следы от обсидиановых когтей еще не зажили, и чувствовал он себя, мягко говоря, неважно. — Айга… Айга-а! Голос прозвучал сверху, как раз возле входного люка на потолке: из отстойника нечасто кого-то вытаскивали, а потому и дверью пользовались редко — так безопаснее и быстрее. — Айгаааа, не слушай меняаа! Двадцать Седьмой рухнул рядом с лежанкой Первого и заметался, хватаясь за голову. Руки были перемазаны черным и одуряюще пахли, по щекам текли слезы. За железной решеткой, что разделяла отстойник на две неравные части — «для животных» и «для скотов» — взвыло нечто под неведомым номером и выпустило из пасти слабый язычок пламени, который тут же погас. В ответ заскулили два «волка» из Десятой серии, а сквозь решетку в «скотское» отделение просунулась тоненькая трехпалая ручка с огромными когтищами и попыталась достать добычу. Двадцать Седьмой инстинктивно откатился, едва не перевернув корыто с водой. День начался. Ларга открыл глаза и некоторое время тупо пялился в потолок. Запах совсем свежей, еще теплой крови ударил в ноздри, и теперь спать стало совершенно невозможно. Но он знал, что удержится, как держался столько раз, что уже потерял им счет. Попыткам заставить себя выпить кровь собрата. Светлые уже изуродовали его тело, хотя с виду это не было заметно. В каждой его руке были спрятаны по три длинных обсидиановых лезвия-когтя, но главное, его уже лишили способности использовать магию, а для восстановления сил и просто для жизни ему требовалось пить кровь навов. Правда, к ней он еще не притрагивался и не намерен был этого делать. А магическое чутье у тварей заменили сверхъестественно острым обонянием — лучше, чем у любого зверя, и в этом тоже была жестокая насмешка. Асуры очень любили представлять темных животными и чудовищами. Тридцать Девятый вздрогнул. Раны после неудачного побега еще не зажили, так что запах густой, наполненной энергией влаги просто сводил с ума. Терпеть. Нав приподнялся на локте, затем тяжело сел, зажимая грубо зашитую рану на животе — обсидиановые когти одного из сородичей, бывших сородичей — вошли глубоко, так что внутренности ему потом заправляли обратно. Молодой светлый, лечивший его, еще долго сетовал, зачем это нужно. Оттолкнулся руками от лежанки из тряпья, попытался встать и схватился за бедро. Как же хотелось крови… Терпеть. Новенький упал рядом с Первым, а это ничего хорошего не сулило. Ренга, в отличие от него, уже пробовал кровь, ему будет еще труднее удержаться. И ему так же плохо. Кое-как, почти ползком, Ларга подобрался к Двадцать Седьмому. Взял с пола какую-то тряпку. — Держи, — хрипло проговорил он. — Вытри руки. Как тебя зовут, кстати? Ты помнишь? Здесь хотя бы можно было назвать имена. На население «отстойника», клетки для негодных образцов, всем было плевать. Их никто не собирался ломать дальше, потому что одни уже стали совершенно безумным, тупым и неуправляемым зверьем, а другие оказались слишком упрямы и годились только на корм более податливым. Или чтобы пробовать на них те модификации, выживаемость после которых была под вопросом. Словом, расходный материал. Но и в этом были свои плюсы. — А…Отойди от меня! Двадцать Седьмой шарахнулся в сторону и откатился к противоположной стене. Там тоже валялось тряпье, но никто не лежал. Кроме них троих, «скотов» в отстойнике больше не было. — Краси-ивый, — проскрежетало с той стороны решетки, и невысокая, тоненькая навья раскинула кожистые крылья, став похожей на жутенькую бабочку и почти полностью скрыв от Ларги «животную» половину. Ее тощее тело покрывали безобразные швы, которые не торопились зарастать. — Красиивый… — произнесла она с той же интонацией. — Напои меня! Двадцать Седьмого передернуло. — Где я, а? Ларга попытался догнать его, но слишком резко дернулся, и живот скрутило дикой болью. — Кхх… — выдохнул он, схватившись за рану, которая опять едва не открылась. Осел на пол, все еще протягивая новенькому тряпку. — Я… не трону. Вытри, Свет тебя дери… руки. Ты воняешь… кровью. Он ненадолго замолчал, успокаивая дыхание и пережидая, пока станет немного легче. — Ты… в отстойнике. Для тех, кто… Для негодных образцов. Там, — он указал на решетку, — совсем зверье. Здесь… те, кто их достал. А теперь… возьми тряпку. Трудно… терпеть… запах. До Двадцать Седьмого наконец дошло, чего от него хотят, и он даже вытер одну ладонь…а другую облизал. Взгляд прояснился. — Да, попали мы… Он огляделся, и его взгляд задержался на когтях «красиивой.» С тоской наблюдавший за его действиями Ларга нахмурился. Еще один, кто уже пробовал кровь. Жалко, но ничего не поделаешь. Он забрал перемазанную в крови тряпку и, все так же еле передвигаясь, подошел к решетке и отдал ее навье. Хотелось просто бросить, как животному, и не двигаться лишний раз, но он именно отдал. Те, кто за решеткой, тоже его сородичи. И к тому же, у Ларги были на них планы. — Возьми… Мирга. Он понятия не имел, каким было ее имя на самом деле, но назвал ее так, и она откликалась. Затем Ларга вернулся к своей лежанке и снова посмотрел на Двадцать Седьмого. Не то, что говорить — дышать было больно, но он продолжил: — А чем ты им насолил? — Я-то… — Двадцать Седьмой все еще пребывал в легкой прострации и понимал не с первого раза. — Говорят, не прошел… полевые испытания. Пришел, всех убил… — он криво ухмыльнулся. — Но не тех. Откинувшись на тряпье, потер виски. — О, Спящий, какой кошмар… А вы тут давно? Ларга медленно кивнул, показывая, что услышал и понял. Прикрыл глаза и ненадолго задумался. — Дня два… или три, не помню, — ответил он через некоторое время. Он действительно плохо помнил, как его сюда кинули, и то ли день, то ли два валялся в беспамятстве. Еще день он пытался наладить контакт с «животными», но понимать его начали далеко не сразу, а лишь когда запах крови стал не таким сильным. Да, два или три дня. — Мы, — он кивнул на Первого, — пытались сбежать. Если бы удалось… вытащили бы половину Лаборатории, наверное. Хотя бы тех, которые еще наши. Но не повезло. Разве не слышал об этом? — Что-то помню. — Двадцать Седьмой неопределенно пожал плечами, но в его взгляде появился интерес. — Только мне тогда было сильно не до того. Эх, жаль, меня с вами не случилось… Мирга прекратила свою трапезу и принюхалась. — Плохо, — вдруг произнесла она, явно обращаясь к «скотам», — плохо, плохо! — Да чего ж хорошего-то, — не стал спорить Двадцать Седьмой. — Еще как плохо. И что теперь? Лапки сложим? — Не-ет, — прохрипел Ренга, поднимая голову. Выходит, он все слышал, просто не тратил силы на разговор. Он отполз к стене и неуклюже поднялся, опираясь на нее и царапая по полу длинными, частично обломанными когтями на руках и ногах. Что он из Первой серии, по нему было заметно сразу. Тогда светлые еще плохо отработали технологию и старались впихнуть в своих чудовищ как можно больше уродств — все, какие приживались. Тело Первого покрывала чешуя, по структуре напоминающая драконью, но более мелкая. Руки его были неестественно длинными и заканчивались обсидиановыми когтями на каждом пальце — так же было и с ногами. Лицо покрывала та же чешуя, делая его похожим на морду ящера, и только взгляд оставался прежним — осмысленным, упрямым и злым. Довершал картину длинный, можно два с половиной раза обернуть самого нава, хвост с ядовитым жалом на конце. Личные номера образцов называли редко, обычно пользовались номером серии, если только не требовалось их различать. На самом деле он был Первым — Пятьдесят Вторым. Большинство его собратьев погибло в бою еще до того, как в Лабораторию угодил Тридцать Девятый, а его отправили на доработку, в надежде получить что-то путное. Первые твари были слишком навами, и некоторые из них, увидев сородичей, вспоминали, кто они, и бросались на светлых. Некоторые убегали. Некоторые убивали себя. С Тридцать Девятым они сошлись почти сразу. Узнали друг друга по взгляду — в котором читалось упрямство, безнадежное, но непобедимое упрямство и яростное желание ни за что не превратиться в ручное чудовище на поводке у асуров. А вот имена назвали друг другу очень нескоро. Этому Первый тоже научил его — не говорить свое имя. Тридцать Девятый и так ничего о себе не рассказывал и, как оказалось, был прав. Светлые хотели одного: подчинить, но по возможности сохранить навыки и интеллект, а значит, обойтись меньшим числом ментальных вмешательств. Просто заставить себе поверить. А имя — это не номер. Если тебя в бреду позовут по имени — ты отзовешься, а номер не вспомнишь. Имя — часть тебя-прежнего. Его нельзя называть, но нужно помнить. Как можно дольше. Что Первого звали Ренга, Ларга узнал незадолго до их первой попытки сбежать. Они держались друг за друга. Ларга был отчаянным до безрассудства, изобретательным и никогда не опускал руки. Первый был спокойней, но поддерживал его. А еще знал тут все и всех. — Отсюда есть три пути, — так Ренга говорил еще в первый день их знакомства. — Либо тебя сломают, либо скормят тем, кого уже сломали. Либо ты сбежишь. — Мы сбежим, — поправил Ларга. — Наивный дурак, — Первый усмехнулся, но вид у него был скорее довольный. И снисходительный. Ларга был здесь недавно и еще не понял, что не всем собратьям по несчастью стоит доверять. Для него они все — Навь. А это было, увы, не так. — Смотри только на тех, кто еще не пробовал крови. Остальные уже твари. — А ты? — быстро спросил Тридцать Девятый. Ренга опустил голову. — Что-то не похож. На самом деле внешне Первый мало напоминал нава, но Ларга смотрел не на модификации. Которые, конечно, про себя называл более верным словом — уродства. — И да, кровь, — слишком уж мечтательно Ренга произнес это слово, но суть от того не менялась. — Не пей ее так долго, как сможешь. Что бы с тобой ни делали, как бы тебя к ней не тянуло. Не пей, иначе назад пути не будет. Ты больше не сможешь от нее отказаться. Кровь, — он закатил глаза, — сладчайшая… густая… черная… чувствуешь, как она течет… медленно… и каждый глоток… — Довольно! — Тридцать Девятый не мог встряхнуть его, потому что не позволяла длина цепи, но рванулся вперед и крикнул ему прямо в ухо. — Да. Спасибо, — Первый сглотнул. — Теперь ты видишь… — Плевать, — отрезал Ларга. — Мы выберемся, и нам помогут. Всем. И тебе тоже. Ренга верил. Или, по крайней мере, очень хотел верить. Потом они собирали других. Передавали весть. Парой слов, которыми успевали перекинуться в коридорах, жестами, намеками. Планировали, ждали момента. Надеялись. А потом был кровавый ад, захлестнувший Лабораторию. Твари рвали тварей. Растерзанные тела, разбитое оборудование, трупы в коридорах в лужах черной и серебристой крови. Обсидиановые когти и клыки с обеих сторон. Несколько образцов, со звериной жадностью вгрызающиеся в тела врагов прямо во время боя и пьющие их кровь. Они были близки к цели. Они дрались до последнего, чтобы либо вырваться, либо погибнуть. Но не вышло ни того, ни другого. В «отстойник», клетку для негодных образцов, они с Ренгой попали вместе… Первый помолчал немного, переводя дух. Подрали его ничуть не меньше, чем Ларгу, но собратья по несчастью явно ждали от него пояснений, и он заговорил снова: — Нас больше… не заставят убивать своих. На нас всем плевать, мы просто корм и материал для тренировок. Недурно, правда? Говорить четко и внятно стоило ему больших трудов — мешали неестественно длинные зубы, но сейчас он особенно старался. Это Ларга уже привык его понимать, но не новенький. — Плохо! — снова заголосила крылатая навья. — Плохо, плохо, плохо! Тридцать Девятый кое-как перекатился на бок и повернулся к Мирге. Сдвинулся, чтобы почти доставать до прутьев перегородки. — Тш-ш… не кричи. Все будет в порядке, — он принюхался. — Еще крови хочешь, да? — А я не буду сдаваться, — тихо произнес Двадцать Седьмой, все так же глядя в потолок. — Пока жива хоть одна из этих тварей, и пока не сдох сам, я не остановлюсь. Мирга же смотрела на Тридцать Девятого своими большими миндалевидными глазами и как будто силилась что-то объяснить, но не могла поймать разбегающиеся мысли. — Плохо, — прошептала она. — Очень плохо. Светло-о… Свет в камерах не затухал, и даже в отстойнике под самым потолком горел зеленоватым гнилушечным светом магический фонарь. — А тебе никто и не предлагает сдаваться, — сказал Ларга. Он хищно оскалился, и в этот момент было видно, что, несмотря на отсутствие заметных глазу модификаций, он все-таки родня и тем тварям, что за решеткой. — Даже наоборот. И если ты здесь, то даже светлые ублюдки поняли, что не будешь. Первый посмотрел на своего друга, но ничего не сказал. Чешуйки, покрывавшие его лицо, чуть сместились, а бескровные белые губы сложились в ухмылку. «Наивный дурак», — без слов говорил он. Ларга же подполз еще ближе к решетке, не боясь, что его попытаются схватить с той стороны, но все же готовый откатиться назад в любой момент. Протянул руку, чтобы коснуться крыла Мирги. Фонарь был расположен так, что не дотянуться — да и толку, если не владеешь магией? И ну его, этот фонарь — а вот тварей по ту сторону решетки он твердо вознамерился приручить. — А ты хороший. Крыло заканчивалось загнутым когтем, и навья просунула его сквозь решетку, пытаясь положить Ларге в ладонь. Когда Тридцать Девятый подполз ближе, она стала понемногу успокаиваться, хоть и по-прежнему испуганно смотрела на «скотскую» половину. Двадцать Седьмой некоторое время молчал, погрузившись в свои невеселые мысли. — А как вы думали пройти через защиту? — наконец спросил он. — Одно дело — отбиться от таких, как мы, и совсем другое — светлые и их приблуды. Однажды я тоже пробовал бежать, но… Вражья защита — это не так-то просто. Ларга осторожно положил ладонь на коготь, а затем просунул руку дальше, поглаживая крыло, в особенности, там, где он прощупал крепление когтя. Если не пить кровь, места, куда вживили обсидиан, вскоре начинали сильно болеть — это он хорошо знал по своим когтям. — Мы не думали, мы ее прошли, — уклончиво ответил он. — Но так, как мы сделали, уже не выйдет. Светлые все-таки не дураки… К сожалению. Первый недоверчиво покосился на новенького, но снова промолчал. Мирга глубоко вздохнула и прикрыла глаза. А потом издала странный звук, похожий на голубиное курлыканье, но более резкий и жалобный. — Ну, значит, попробуем по-другому, — вяло отозвался Двадцать Седьмой. — Торопиться нам теперь уже некуда… — Опять не понял, — скривился Ларга, продолжая гладить Миргу. И просунул через решетку вторую руку, ожидая, что она даст ему другое крыло. Он подманил ее собственной кровью еще этой ночью и уже знал, что приносит ей облегчение. — Иногда отсюда забирают, и никто не возвращается. Так что торопиться есть куда. Второе крыло Мирга не дала. Вместо этого она высвободила коготь и, вытянувшись, насколько это возможно, стала просовывать крыло на соседскую половину, пытаясь закрыть Тридцать Девятому спину. Двадцать Седьмой не ответил. Он уселся, обхватив колени руками, и теперь с интересом смотрел на навью. — А иногда эту решетку поднимают? — догадался он. — И они утоляют голод. Мирга сглотнула. — А ты внимательный, — отозвался Первый. Прутья решетки были частыми, так что даже сложенное крыло просунуть непросто, однако Мирга очень старалась. И Тридцать Девятый не мешал ей, но не забывал о том, что ранен, и от него пахнет кровью, а несколько капель, что были на тряпке, навье только понюхать. А значит, он был готов при любом подозрительном движении резко упасть на пол, выбравшись из-под крыла, и откатиться прочь. — Станешь тут… — проворчал Двадцать Седьмой, все так же глядя на навью. — А ты отошел бы от нее, она голодная… Словно повинуясь его словам, Мирга глубоко вздохнула, и взгляд ее, до того сохранявший хоть какую-то тень осмысленности, затуманился. — Жииизнь, — произнесла она на выдохе. — Жиииизнь! И вонзила коготь Тридцать Девятому в спину. Если бы Ларга заметил голод во взгляде навьи и разгадал ее намерения на долю секунды позже, та пробила бы ему когтем легкое, притянула бы к себе и впилась зубами. Но он резко дернулся вниз, уходя из-под удара, а затем откатился от решетки. Модификаций у него было меньше, но реакция нисколько не хуже. А еще, помимо инстинктов, он до сих пор прекрасно соображал. Но на спине все равно осталась глубокая рваная рана, а шов на животе разошелся, так что теперь Тридцать Девятый был весь перемазан кровью. И остановится она нескоро. Он схватился за живот, стягивая края раны, чтобы не разошлись. Пересилил боль и слабость и сел, глядя на Миргу и остальных засуетившихся от запаха тварей без капли обиды. Просто строго. То ли как хозяин смотрит на подрастающего дракона, то ли как наставник — на очевидно набедокурившего ученика. Он выждал, пока измененные навы поймут, что добыча ускользнула, и немного успокоятся, а затем очень четко, раздельно произнес: — Так. Делать. Нельзя. Я. Не. Ваша. Добыча. — Какой же ты наивный дурак, — Первый незлобно хмыкнул. Это была его любимая фразочка. На самом деле он знал, чего Ларга добивается, и был с ним согласен. Приручить «животных» было единственным способом вырваться отсюда. Но сейчас голос его звучал глухо, потому что он зажимал себе нос и рот когтистой лапой. Ренге тоже невыносимо хотелось крови. Он мелко дрожал всем телом, и чтобы не наброситься на друга, требовалось все его самообладание. Ларга ничего не ответил и обернулся на Двадцать Седьмого. — Если ты… сытый, — теперь голос его был куда более слабым и хриплым, — перевяжи… меня. Перевязать тут можно было разве тем же самым тряпьем, и Двадцать Седьмой отыскал кусок почище. Его руки оказались ловкими и проворными, и раненых он перевязывал явно чаще, чем можно было судить по его возрасту. Он явно стал гаркой не так давно, а опыта уже набрался. Нередкое для этой войны явление. Почувствовав запах крови, Двадцать Седьмой закусил губу: все-таки переносить его спокойно было тяжело в любом состоянии. — Не лезь к ней, пока не восстановился, — бросил он, заканчивая свою работу. — Она, конечно, Восьмая, но не до такой же степени… Восьмая серия давно стала именем нарицательным, причем как среди темных, так и среди светлых. А все потому, что эти образцы, единственные из всех, были связаны с магией. То ли их задумывали ходячими накопителями, то ли артефактами — этого узники Лаборатории не знали, но рядом с Восьмыми чувствовали себя странно. Те как будто ничего не понимали, но могли вдруг выдать такое… Неудивительно, что что их нередко выбраковывали или переделывали во что-нибудь другое. Часто Восьмыми называли небуйных, ушедших в себя образцов, или тварей, что вели себя странно… — Ну что ты как Восьмой! — выдала одна светлая своему ассистенту, который заснул, прислонившись к стене, после очередной бессонной ночи. Иное дело — Мирга. Она была настоящей Восьмой. — Спасибо, — Тридцать Девятый благодарно кивнул и осторожно устроился на своей лежанке. — И не полезу. Но надо же было попробовать. А не судьба — так не судьба, — горестно вздохнул он. Ему действительно нельзя было сейчас лишний раз шевелиться, потому что шов накладывать больше некому, а рана все же была серьезной. К тому же, он мало поспал сегодня, и все эти перемещения отняли у него слишком много сил. Вот Первый был умнее — сидел у стены и почти не двигался, чтобы не сделать себе хуже и не усилить голод. Он смотрел на Ларгу слегка насмешливо и очень понимающе. Это новенького тот мог обмануть, но не друга, с которым они вместе устраивали побег. Ренга прекрасно видел, что ему уперлось, и попыток он не оставит, пока либо не найдет с Восьмой общий язык, либо не угробит ее, либо не погибнет сам. За это упрямство он Ларгу и приметил: такие либо расшибутся, либо перегнут судьбу, несмотря ни на что, но рук никогда не опустят. Но сейчас Тридцать Девятый, кажется, даже раскаивался в своей опрометчивости. Он всегда прекрасно умел изображать паиньку… — Ага, — отозвался Двадцать Седьмой, и на долю мгновения показалось, что в его глазах сверкнули насмешливые искорки. Должно быть, он сказал бы что-нибудь еще, но сверху послышались легкие и упругие шаги. — Убью! — голос принадлежал женщине и казался не столько рассерженным, сколько возмущенным и даже растерянным. — А потом оставлю тут жить! Люк распахнулся не то от аркана, не то от сильного рывка, и камеру озарило Вековечным Светом. Даже не в половину, а в четверть силы, но твари за решеткой с визгом и ревом кинулись врассыпную. Все, кроме Мирги, что спрятала голову в своих кожистых крыльях, но на нее никто и не смотрел. Даже Двадцать Седьмой, который стоял посреди камеры и даже не поморщился. Легко подпрыгнув, он уцепился за сброшенную веревку и в несколько точных движений оказался наверху. — Оставлю тут жить! — голос светлой теперь звучал приглушенно, как будто она прижалась лицом к чему-то. Или кому-то. — Я серьезно говорю… — И неужто у тебя сердце выдержит, о суровая и прекрасная хозяйка? — на языке навов «новенький» произнес лишь обращение, тогда как для всего остального вполне подходило его родное наречие. — Я тут полевые испытания провожу, а ты… — Но почему надо было лезть в эту помойку?! Спящий, я не понимаю… — А на что мне твои домашние любимцы? Да, хозяин, нет, хозяин, спасибо-пожалуйста… Чего там проверять? — А здесь чего? — Не скажи! Гордость и упорство, жажда отмщения, огонь в глазах! Ты им туда хоть косточку кинь, что ли… Я ведь только от этих милых существ узнал, что система безопасности у вас ни к ярге. Нет, я догадывался, что Лаэрн кроме клыков-когтей ни в чем не разбирается, но чтоб вот так… Приехал, называется, по делам. Надо у вас задержаться, хотя бы до вечера… или до утра? Ты не против? Твои планы на вечер я уже осуществил. Ларга не мог никуда двинуться, а потому просто закрыл глаза руками. Но свет, казалось, проходил и сквозь его ладони и зажмуренные веки, и глаза болели нещадно. Но только уши ему еще не отказали… — Мррра-азь!!! — зарычал он с яростью, какой позавидовали бы самые бешеные и неуправляемые твари. Нав рванулся, силясь подняться, но снова свалился обратно. И крышка люка уже захлопнулась. Однако он продолжал поливать потолок отборнейшей бранью, мешая навский, асурский и даже шасский. Первый слушал его некоторое время, пока не заметил на повязке темное пятно. Ему повезло: он сидел в углу, и Светом Вековечным его задело слабо. — Успокойся, у тебя кровь идет, — прохрипел он. Трдцать Девятый умолк, тяжело дыша. Живот действительно болел сильнее, но посмотреть, что с ним, не получалось — нав временно ослеп. — Это был… морок? И Мирга сказала… что ей светло. Твари все еще скулили и жались по углам в своей половине клетки. — Морок так не пахнет, — с ненавистью бросил Ренга. — Ты хочешь сказать, — Ларга запнулся и молчал некоторое время, мысленно прокручивая в голове новый поток ругательств, чтобы не орать и не вредить себе больше, — Хочешь сказать, это был светлый… в теле… нава? — Не уверен. Но они оба знали, что это означало «да». — Или морок? — с надеждой спросил Тридцать Девятый. — С запахом? Ренга вздохнул и спрятал лицо в когтистых ладонях. — Он сказал про полевые испытания. — Я слышал, — Ларга снова зарычал. — Хорошо хоть, что тебе не грозит стать… Двадцать Седьмым. — Тебе тоже не должно. Мы должны выбраться. Выбраться как можно скорее и рассказать об этом. А светлые ушли дальше по коридору, и навы не могли слышать их разговор. — Дочка по тебе скучает, — Эльгерн больше не строил из себя раненого и шел как ни в чем не бывало. В темном теле было противно, как будто нырнул с головой в помойное ведро, но надо перестать об этом думать. Вообще перестать думать о себе. Так оно легче. — Сын тоже, но он весь в драконах и хочет стать воином. — Надеюсь, это ему не понадобится, — Астэра давно сменила гнев на милость и теперь просто держала его за руку, пытаясь запомнить тепло, пожатие, напитаться из этого источника, чтобы потом еще долго вспоминать… Чтобы были силы не спать сутками и вставать после короткого, отрывочного сна и снова делать свое дело. Чтобы открывать глаза и осознавать, кто она и чем должна заниматься. И для чего. И что будет, если она не справится. — И я надеюсь. Они оба в это не верили, но знали друг друга слишком долго, чтобы говорить о таком вслух. Достаточно взгляда. — Если у тебя не получится, не попадись им живым. — Если у меня не получится, мне и жить незачем.