Милосердие

"Жгите всех. Бог узнает своих!" — цистерцианец Арно Амори.

      Рукия, вопреки своей чрезмерной бдительности, сейчас была готова наплевать на всё, лишь бы убраться из этого города как можно скорее. Она крепко сжимала руку Орихиме, успокаивая себя мыслью, что человек, который ей так важен и нужен, сейчас рядом с ней, и она его ни за что не отпустит.       Дождь прекратился, и небо немного прояснилось, хоть на город и опустились тяжёлые сумерки. Воздух дышал прохладой, но Рукия не ощущала облегчения и свежести, словно в этом холодном воздухе таилось зло, готовое в любой момент впиться в плоть и душу своими острыми, как бритва, когтями. Улицы опустели, но не так, как это обычно бывало во время охоты инквизиторов. Сейчас такое затишье перед бурей очень напрягало и волновало и без того напуганных девушек.       Орихиме сжала губы в тонкую полоску и крепче сжала руку Кучики. Рукия уже хотела было обернуться, чтобы приободрить спутницу, как кто-то возник у неё за спиной и резко оттащил её за шкирку назад. Рукия испуганно дёрнулась и подняла взгляд. Это был Ворон, он ядовито ухмыльнулся и приставил к горлу девушки кинжал.       — Боюсь, теперь вам не убежать, сладкие.       Рукия округлила глаза от ужаса и метнула взгляд в Орихиме. Рыжеволосую девушку схватил Лис, подоспели и другие инквизиторы. Ночная тишина тут же наполнилась громкими голосами и грубыми басами мужчин. Главнокомандующий вышел в центр собравшихся в круг зевак с факелом и равнодушно посмотрел на Рукию.       — Узрите, горожане, как суров Господь к тем, кто сбивается с пути истинного и связывает свою жизнь с демонами! Рукия Кучики, ты порочишь имя Святого ордена инквизиторов и оскверняешь наш город своим присутствием. Тебе будет уготована страшная участь, если не раскаешься в своих грехах.       — Да пошёл ты! — рыкнула Кучики и попыталась вырваться, но Ворон резко схватил её за волосы и оттянул назад, заставив девушку взвыть от боли.       Сквозь толпу людей пробрался главный священник города и приблизился к главнокомандующему, холодно взглянув на свою дочь.       — Отец! — в душе Рукии зародилась надежда, и девушка дёрнулась вперёд, умоляюще воззрившись на предполагаемого спасителя. — Отец, молю, отпусти! Освободи хотя бы Иноуэ! Она ни в чём не виновата, я клянусь! Она не ведьма! И это я! Я её освободила, я угрожала ей, чтобы она пошла со мной...       — Замолчи, Рукия! — грозно бросил священник, подняв руку. — Не лги. Я прекрасно знаю, что эта ведьма пошла с тобой добровольно. Каким-то образом, ты втёрлась в её доверие, и теперь она, как послушная собачонка, готова пойти с тобой хоть на край света, но с меня довольно.       — Отец... — Кучики поникла, и её глаза наполнились слезами. — Не делай этого... Прошу...       — Господь недоволен тобой, Рукия, — процедил мужчина и обернулся к толпе, властно подняв над головой зажатый в руке крест. — Мы передумали. Достопочтенный господин, сколько бы денег он нам ни предложил, не получит эту женщину. Ведьму сожгут на костре, как она того и заслужила!       — Нет! — Рукия снова дёрнулась вперёд, но священник резко приблизился к девушке и оглушил её звонкой пощёчиной. Кучики ошарашенно воззрилась на отца, но не нашла в его жестоком взгляде ни крупицы надежды на спасение. В душе этого человека было место лишь для Бога, не для дочери.       — Карающая длань, — нравоучительно произнёс священник, показывая девушке левую руку, которой он только что её ударил, после чего вновь обратился к толпе. — Моя дочь совершила страшный и тяжкий грех. Грех, который даже наш милостивый Господь не в силах простить. Эта девушка связалась с ведьмой, предала весь наш человеческий род и должна поплатиться за содеянное! Она больше не имеет права зваться моей дочерью. Завтра на рассвете её прилюдно повесят на главной площади! По воле Господа я покараю своё дитя за измену!       Толпа людей ответила дружным и громким улюлюканьем. Инквизиторы повели брыкающуюся Орихиме к костру, а Рукия, надрывая горло, пыталась остановить это ужасающее действие, но тщетно. Иноуэ привязали к столбу, люди собрались вокруг, ликуя и рыдая от счастья, что Бог в очередной раз освобождал их от нечисти и смерти в лице ужасной ведьмы.       Священник схватил Рукию под локоть и подвёл поближе к костру.       — Смотри, дочь моя, смотри, какую ошибку ты совершила!       — Нет! Нет, пожалуйста! Останови это всё, останови!!! — Рукия кричала навзрыд, рвалась изо всех сил, но окружившие её инквизиторы не давали ей освободиться. — Прошу тебя! Она не ведьма!       Мужчина никак не отреагировал на её слова, а лишь кивнул главнокомандующему, и тот, взяв в руки факел, обратился к ликующей толпе:       — Сейчас... на ваших глазах свершится правосудие!       Толпа взорвалась криками, и инквизитор поджёг ветви под ногами Орихиме. Рыжие языки пламени тотчас взметнулись вверх, начав исполнять свой языческий дикий танец. Иноуэ вжалась в столб и в ужасе уставилась на огненную стену, становящуюся с каждой секундой всё больше, отделяющую её от людей. Огонь жадно впился клыками в её нежную кожу, заставив надрывный вопль вырваться из груди.       — Нет!!! Иноуэ!!! — Рукия воззрилась на Орихиме обезумевшим взглядом, её голос уже охрип от нечеловеческого крика и рыдания. Но Иноуэ услышала. Она повернула голову и увидела свою маленькую спасительницу. Иноуэ почувствовала. Почувствовала, что огонь, разъедающий сейчас её кожу — это ничто, по сравнению с тем горячим пламенем, что разгорается у неё в груди, когда она думает об этой девушке. И все эти злые, запуганные, как глупый скот, люди, и инквизиторы, и даже сам Бог — все они никто, потому что есть только Рукия. Маленькая отважная Рукия, у которой такие мягкие губы и такое горячее сердце, горячее любого огня. И нет никакой смерти. Она совсем не страшна, она не так жестока, как жестока участь быть разлучённой с хрупкой, но сильной Кучики. И боль, пожалуй, была только в сердце, и вовсе не от огня, пожирающего тело.       — Господи! Господи!!! — Кучики, собрав последние силы, диким, неестественным рывком вырвалась из крепких рук инквизиторов и бросилась к костру. За её спиной доносились яростные голоса мужчин, но Рукия продолжала бежать, сломя голову, спотыкаясь, рыдая, стремясь дотянуться до той, кто ей важнее всего. Рукия почти добежала. Она почти дотянулась. Только фигура отца, внезапно выросшая перед глазами, заставила холодный воздух застрять в груди. Удлинённый острый кинжал с рукоятью, украшенной большим рубином, вонзился в самое сердце. Кучики тяжело кашлянула и схватилась за окровавленную грудь. Её родной отец вонзил кинжал в её сердце. Сердце, которое в отличие от его собственного, не было пустым и заросшим тщедушными сорняками.       Орихиме перестала чувствовать боль. Орихиме не видела ничего, кроме маленькой дрожащей фигурки Кучики, чья рука была по локоть испачкана в собственной крови, и чьи глаза воззрились на неё с застывшей в них теплотой и лаской. Орихиме не слышала ничего, кроме тихого шёпота, сорвавшегося с тонких губ Рукии и долетевшего до её слуха на крыльях ветра.       "Всё хорошо, Иноуэ..."       Орихиме не чувствовала, как слёзы градом катились по её щекам. Орихиме не чувствовала ни огня, ни боли. Её грудь сжалась, словно ее сдавили тисками, внутри резко что-то оборвалось, заставив всё нутро перевернуться. В сердце Иноуэ проснулась злость. Дикая, неконтролируемая, ужасающая, всепоглощающая и обжигающая, как этот огонь. Орихиме неимоверно крепко сжала кулаки, так, что ногти впились в её ладони до самой крови. Оглушительный, надрывный крик вырвался из её груди, заставив горожан в ужасе отпрянуть назад. Огненная стена, что прежде была для Иноуэ врагом, теперь стала союзником и с жестокостью обрушилась на людей, что совершили с ней столько злодеяний. Рыжее пламя походило на огромного голодного монстра, оно впивалось в тела людей, жадно отрывая от них куски плоти, цеплялось когтями за одежду и волосы, не позволяя убежать, играя с жертвой, как с глупой наивной добычей. Пламя пожрало всех и каждого, впилось иглами в глаза старому священнику, насквозь прожгло глотку главнокомандующему и объяло своим жаром этот хилый гнилой городишко со всеми его жителями и их маленькими грешками.       В глазах Иноуэ плясала нечеловеческая ярость, она зловеще улыбалась, и улыбка эта больше напоминала оскал. Орихиме управляла огнём и сама выбирала жертву, с наслаждением наблюдая, как он гнался за вопящей от ужаса жертвой и наконец догонял её, валил на землю и раздирал на мелкие кусочки. Иноуэ чувствовала силу, бурлящую в жилах, горячая кровь текла по её венам и пьянила разум. Ведьма, воистину ведьма, наслаждалась криками своих жертв, и её верный палач — огонь — наказывал погрязших в грехах жалких людишек.       От города остался только пепел. Ведьма была довольна плодом своих трудов. Огонь поглотил всех, и её саму тоже. Когда утих последний крик последней жертвы, ведьма вспомнила, что при жизни её звали Орихиме Иноуэ. Огонь сожрал половину её тела, и когда уже всё закончилось, девушка по имени Орихиме Иноуэ, предполагаемая ведьма и в действительности оказавшаяся ею, всё ещё видела и слышала всё, что происходило в ту страшную ночь. Вспоминала, словно сладкий сон.       "Ведьма!" — кричали люди и забрасывали девушку острыми, поднятыми с земли камнями с налипшей на них грязью. "Ведьма!" — кричали они, и в их глазах горел настоящий адский огонь, даже жарче того, что ей уготовили. Во всей этой безумной толпе, среди диких глаз и остервенелых движений лишь дочь священника крепко сжимала на груди крест, так, что распятие впивалось ей в ладонь.       Но не было боли и не было страха.       Всё пожрало святое пламя Господне.