сушеные незабудки

Дженни Ким ненавидела ее. Дженни Ким проклинала ее. Дженни Ким злилась на каждое тихое случайно произнесенное слово в ее сторону, пусть даже и то, которому не было суждено достучаться до ее холодных безмолвных губ… Теперь. Но Дженни Ким все еще любила ее. Пускай такую глупую и без памяти влюбленную в нее, но. Звон растравленных яркими огнями сигналов разрезает побледневшие от ужаса и непонимания происходящего уши, которые отказывались впитывать все эти печально ужасные звуки – тяжелое дыхание морщащихся медиков, даже чуть вспотевших, нетерпеливые стуки каменного щебня о трущиеся от напряжения колеса, безмолвный ветреный рев проезжающих мимо машин. Глаза вкатывались внутрь чем-то непосильно тяжелым и с каждой секундой краснели от лапающихся капилляров все больше и не хотели видеть. Вырвите Дженни Ким ее так прекрасно плачущие глаза. Вырвите уши и сердце за одним, чтобы страдать на пару с умирающей прямо под носом Лисой. Отправьте ее в другое измерение, где все соткано из мягких радужных нитей сбывающихся мечт и сказанных слов. А еще там, где Лиса растянет свои губы в улыбке и тепло обнимет ее, шепча о том, что никогда-никогда не покинет. Никогда не уйдет. Никогда не обернется назад и будет смотреть только вперед – в ее глаза, которые Дженни точно впредь не захочет закрывать, если в шоколадно карий бьет рыжей осенью мягких волос, а в сияющей черноте зрачков растворяются аккуратные черты лица. А ее запах... Запах сушеных незабудок и сиреневых закатных облаков тихо умирающего лета. Он бы навсегда остался вместе с ней и охватил все пространство безмерного воздуха вместо других отвратных ненужных запахов – въелся бы в зудящие ноздри сладкой горечью навечно. - У нас мало шансов ее спасти, поэтому мы ничего не обещаем. Потоки слов проносятся мимо ее давно потерявших способность слышать ушей и застревают где-то между бровей на переносице, оставляя после себя остывающий след невидимого выстрела. Отказываться слышать и видеть – какая же примитивная защитная реакция в такой обстановке, но очень нужная и самая правильная. Она хотела сохранить тлеющую, как пепел сгоревшего костра, уверенность хоть еще несколько коротких секунд. Урвать моменты ускользающего прошлого и вернуться туда, оставив там туманность тяжелеющего разума – жалко, противно, но так необходимо. Дженни внезапно начинает кричать, невпопад отбиваться и до нее не сразу же доходит смысл ее внезапного возмущения – один из медиков пытается ослабить хватку ее руки на запястье Лисы и заверить в том, что без лишней нагрузки на пульс справляться с тяжелым состоянием пострадавшей будет намного легче. Но она знает, что это ложь. Этот тупорылый врач в скорой помощи – ложь. Вся его остальная подмога в виде нескольких трясущихся над телом бездыханной Лисы тупорылых медсестер – ложь. Окруженная холодным ветром и сверкающими красными огнями машина скорой помощи – ложь. Погибающая на ее глазах Лиса – ложь. - Как я могу ее отпустить, если так ей станет хуже! Так она не поймет, что я с ней, нет-нет-нет-нет, я просто не могу даже ни на миг отпустить ее! - Дженни пинает вымышленного доктора и чувствует себя маленькой шестилетней девочкой, играющейся с новым кукольным домиком. Ведь все они – ее только что распечатанные милые куклы, а это все происходит в ее больном воображении, ведь так? - Пожалуйста, не применяйте силу и слушайте меня, иначе я буду вынужден ввести вам успокоительное, - врач легко уклоняется и хмурит брови, невзирая на внешние раздражители пытаясь полностью сосредоточиться на пострадавшей. - Да, вы верно говорите, что должны быть с ней, но поверьте, она бы хотела, чтобы вы ей не причиняли вред, а лишь оказывали нужную ей сейчас поддержку, поэтому одумайтесь. Дженни все же ослабляет хватку и лишь невесомо поглаживает холодную ладонь, пробегаясь кончиками пальцам по острой косточке в запястье и разглаживая чуть сморщенную кожу у пальцев. Они у нее длинные и аккуратные, – Дженни, наверное, всегда восхищалась ими и даже сейчас не перестает, когда сжимает кончики в своей руке и кожей зацепляет острый край ногтя перед тем, как отпустить. Лучше уж не трогать Лису вообще, чтобы не сломать сильнее. Раз она – источник ее боли даже сейчас, то вряд ли ей дозволено вообще быть здесь. Как кто-то вроде нее может ехать вместе с пострадавшей подругой и при этом еще и осмелиться прикасаться к ее хрупкому телу? Но Дженни почему-то не было стыдно.

❀❀❀

Минуты ожидания проходят мучительно и видеть разбитые тоской лица родителей Лисы становится невыносимо сложно, поскольку измученное сердце Дженни уже, кажется, на пределе и впитывать такое количество негативных эмоций становится сложнее с каждой секундой. Серая больница в течение этих долгих безмолвных часов сутулится лишь сильнее и почти сжимается в комок отчаяния, окутывая мрачной атмосферой косящихся в разные стороны стен крохотную Дженни. Небо в ее изумленных глазах теряет яркость и стирается в черный, когда за спиной слышится какая-то возня. - Спасибо тебе, что была все это время с ней, - мать Лисы серьезно смотрит на нее, но опускает взгляд, чтобы спрятать и так замучившую всех тоску. Дженни лишь едва заметно кивает и мнет чуть ли не до дыр ткань юбки, слегка ерзая на диване около операционной. - Ваша дружба – это одна из самых ценных вещей, что была у нее. И уверена, все еще будет. Ты чудесная, и я правда не знаю, как мне тебя отблагодарить. - Ну что вы, не нужно благодарности, - Дженни отмахивается и прячет свои глаза тоже – слишком стыдно смотреть сейчас в лицо той, кто свято верила в их нерушимую связь, на деле оказавшейся не такой уж и прочной, особенно в последние дни. И ведь это Дженни вела себя как законченная стерва, которая осознала все свои ошибки лишь сейчас. - Давайте просто ждать. Мать Лисы кивает и возвращается к опечаленному мужу. Не нужно никаких слов, не нужно пустых разговоров – нужно время и силы на то, чтобы плыть в нем, по нему, с ним. Нырять в ледяные потоки и глотать кипяток, утопая в сети малиновых кораллов. Захлебываться собственной верой и по крохотным звеньям собирать цепочку тягучих секунд, поднимающихся к поверхности. Рыжая листва колышется от ветра на высохшем асфальте и движется по улицам красной рекой. Зеленый цвет загоревшейся лампочки над входом в операционную заставляет чуть ли не задохнуться ощутимо вздрогнувшую на месте Дженни, которая повернула свою голову в сторону двери и поджала губы. Ненавидеть такие моменты – вполне нормально и никакое не случайное отклонение. Дрожать от неизвестности – тоже. Вряд ли кто-то вообще тащится от таких моментов, когда предстоит услышать то, что обязательно встрепенет остывшую душу, – либо разрушающее ее еще больше, либо зарождающее толстые лучи искрящегося света на поверхности перестающего биться на несколько секунд сердца. Или это только мнимое ощущение того, что все вокруг застывает? Дженни подходит к двери операционной и старается не смотреть в слишком напряженное лицо хирурга, который всем своим видом выражает какую-то размытую тенями морщинистых складок печаль и твердую серьезность. Родители Лисы тоже молчат и, видимо, им сейчас комфортнее справляться с тишиной, чем со словами, которые произносит хирург: - Операция проведена успешно. У нее множественные переломы ребер, потеря большого количества крови, серьезная черепно-мозговая травма, но сейчас она находится в более-менее стабильном состоянии. Однако вынужден вам сообщить, что Пранприя впала в кому и будет находиться теперь под нашим наблюдением. И у нас нет никаких гарантий, что после пробуждения с ней будет все в порядке. Вы можете зайти в операционную, я расскажу вам о всем поподробнее. Дженни с невидящим взглядом первой заходит в кажущееся ей таким тесным помещение и не может сдержать глупых слез, которые смешивались с красной рекой и опадали на дно сухими листьями рябины.