***
В Седьмой эпохе он встретил эльфа — эльфа, которого считал давно умершим. Даэрон, бард из Дориата. Забавно, что из всех эльфов он встретился как раз с тем единственным, кто, как и он, был тоскующим и странствующим менестрелем Средиземья… но, в конце концов, это было не так уж важно. Оба они отчаянно жаждали общения, и, оказавшись в полном одиночестве, оставили разногласия и решили жить вместе. В то время он говорил себе, что это только для удобства: если вы двое — единственные оставшиеся в живых экземпляры вашего вида, то вполне имеет смысл держаться вместе. Однако со временем синда стал ему небезразличен, и поэтому в конечном счёте прощаться было ещё больнее. Маглор думал, что сердце его обратилось в камень, когда он выбросил Сильмарилл, но смерть Даэрона доказала ему, что он ещё способен испытывать горе. Когда они впервые встретились, Даэрон уже начал слабеть, а с годами синда стал чахнуть всё больше. По телу его разлился холод, который никакой огонь не мог согреть, и на его некогда столь острый ум пал покров усталости. Под конец он почти всё время спал, и сны его были спокойны, лишь когда Маглор обнимал его. Нолдо терялся в догадках, почему с ним не происходит того же самого: ведь он пережил достаточно боли, чтобы любая фэа не выдержала бы. Может быть, виной всему был свет Деревьев, что пропитал всё его существо, или же упрямая кровь отца, а, может быть, и злополучная Клятва… но в любом случае он остался привязанным к этому миру, в то время, как его друг таял, и наконец ушёл в Чертоги. До этого Маглор счёл бы то, что ему приходится жить в то время, как остальные уходят, частью своего наказания, но забота о тающем изо дня в день Даэроне заставила его измениться. Он от всего сердца помогал страдающему синда: их дружба подарила Даэрону мир, и облегчила его уход. Даже скорбя по нему, Маглор чувствовал, что сделал доброе дело. И после кончины менестреля он принял решение. Вместо того, чтобы заставлять себя страдать ещё больше и наслаждаться сочувствием к себе, он решил постараться облегчить страдания других. Его собственные деяния принесли в мир достаточно боли: попытаться хоть немного облегчить эту боль было самым меньшим, что он мог сделать. Во все века Маглору хватало работы, ибо чего-чего, а скорби на этой земле было достаточно. Он путешествовал по миру и пытался приносить пользу — везде и всегда, когда это было нужно: он трудился на полях сражений, в госпиталях, в кошмаре природных катастроф, в трущобах, в домах престарелых… он даже и не мог всего упомнить. Может быть, то, что в тот роковой вечер понедельника он оказался именно в Чарлзберийской реабилитационной клинике в Котсволдсе было просто совпадением — ведь в это время он мог бы быть в Эфиопии или в Сирии… но задним числом он думал, что это не совпадение. Хотя Валар и оставили этот мир, в нём всё же оставались те, кого божественные существа Арды не могли — к несчастью — оставить в покое. — Мы вам признательны за то, что вы согласились взять ещё одного пациента. Я понимаю, что вы очень заняты. — Ну что вы! Не могли бы вы мне рассказать больше об этом пациенте? Я так понимаю, что это серьёзный случай афазии, но… Маглор не договорил, и доктор Анита Бердсли ласково улыбнулась ему. — О, вам ещё не дали историю болезни? Тогда попытаюсь вам рассказать. Трудно с этим парнем! — Она покачала головой. — Тяжёлая черепно-мозговая травма после автокатастрофы, и, если верить тому, что тут написано, он не должен был выжить: неврологи считали, что он никогда не выйдет из комы. Принимая во внимание состояние его мозга — просто чудо, насколько он самостоятелен: ему не надо помогать есть, мыться или совершать другие основные бытовые действия, и тесты невербальной коммуникации показывают, что IQ у него нормальный, и даже чуть выше среднего. И мелкая, и крупная моторика в полном порядке, распознавание паттернов и практическое понимание ситуаций — тоже… пока он не откроет рот, его можно принять за здорового подростка! Маглор понимающе кивнул. — Но афазия… — Да, афазия. На самом деле это очень грустно, поскольку во всех остальных отношениях он практически полностью выздоровел. Это тяжёлая форма афазии Вернике: у него беглая, но бессмысленная речь — он больше не умеет писать, и не понимает языка, ни письменного, ни устного. Раньше его врачи уже замечали, что в его бормотании есть какая-то система, но он, как оказалась, совершенно не хотел с ними работать, так что дальше разобраться с этим они не смогли. Я думаю, что это самая полная потеря способности к коммуникации у вполне функционального в других отношениях человека, которую я когда-либо наблюдала в своей карьере. — Он не хочет сотрудничать с терапевтами? — Да, именно. Он очень склонен к истерикам и вспышкам насилия, и, по-моему, ему нравится приводить в отчаяние терапевтов и нянечек. Мы думаем, что травма вызвала изменения и в его характере, поскольку до этого у него не наблюдалось отклонений в поведении. — А можно с ним вообще как-то общаться? — В основном мы используем книжки с картинками. Он вообще визуальный тип и любит рисовать. — Блондинка нахмурилась. — Должна признать, он очень талантливый человек, но его работы не из тех, что нравятся всем. Он, к несчастью, просто помешан на смерти и разложении. Не знаю, давно ли это у него или недавно — с такими творческими ребятами иногда это трудно понять. — Да, ясно. Доктор Бердсли сделала кислую мину. — Ну да вы сами увидите! Он обклеил всю палату своими картинками, никуда от них не денешься. Очень несимпатично, если можно так выразиться. Они какие-то неприятно реалистичные. — Мне не так легко испортить настроение. Доктора это, казалось, не убедило: Маглор её не винил. В своём облике терапевта он не выглядел, как существо, которое видело больше войн, чем упоминается во всех учебниках истории… Он решил переменить тему. — А что насчёт его семьи? — Семьи нет. Мать давно умерла, а отец погиб в той автокатастрофе. Других живых родственников нет. К счастью, отец оставил ему очень большое наследство, благодаря которому он сможет провести остаток дней в этой клинике. Мы — учреждение с очень хорошей репутацией для людей с неврождённой дисфункцией мозга: здесь о нём прекрасно заботятся. У многих людей, которые становятся инвалидами, всё гораздо хуже… — Могу себе представить. К этому моменту они подошли к палате юноши. — Ну ладно, я вас оставляю. Заходите ко мне в ординаторскую в конце зала на чашку кофе, когда закончите! Я обязательно достану вам копию его истории болезни. Анита Бердсли жизнерадостно помахала ему и поспешила прочь. Маглор подождал, когда она войдёт в ординаторскую, и только тогда постучал в дверь. Ответа не было, но он всё равно вошёл. Первым, что он почувствовал, войдя в комнату, был гнев. Вся комната была пронизана ощущением бессильного, неконтролируемого гнева. Маглор не стал рассматривать мрачные — но действительно умело нарисованные — рисунки с изображением искалеченных тел, и сосредоточился на пациенте. Томас Эшворт оказался стройным юношей с растрёпанными тёмно-каштановыми волосами, острыми скулами и яростно сверкающим взглядом. Он сидел на постели с альбомом на коленях и смотрел на Маглора с ничем не прикрытым отвращением. Для смертного у него был очень пристальный взгляд: Маглор легко мог себе представить, как этот взгляд может вывести из равновесия менее опытных людей. Некоторые время они оба молчали, рассматривая друг друга и пытаясь определить, чего каждый из них может ожидать. А потом юноша открыл рот. — Istan quetë ya merin, az lá hanyuvatyen… И Маглор — в первый раз за многие века — полностью лишился дара речи.***
«Музыкальный терапевт» оказался не таким, как он ожидал. Томас представил себе что-то вроде воспитательницы из детского садика, наверно, блондинки в платье с цветочками — а тот, кто вошёл в эту комнату, был совсем другим. Высокий, красивый, с чёрными волосами до плеч, и лицом, которое выглядело бы вполне уместно в модном журнале. Самым заметным в нём были его пронзительные глаза… Томас хотел бы, чтобы мужчина не смотрел на него так: от этого взгляда дрожь пробегала по его позвоночнику. — Я могу говорить, что хочу, ты меня всё равно не поймёшь. Томас хотел сказать что-то неприличное, гадкое — но по мере того, как приближался вечер, это желание пропадало. Его радость при виде того, как очередная нянечка или врач испытывает шок и отвращение, всегда оказывалась краткой, и он оставался с горьким осознанием того, что снова и снова должен будет столкнуться с тем, что его не могут понять. И вместо того, чтобы начать швырять новому врачу в голову вещи и обзывать его, он просто констатировал факт. Реакция была… совсем не такой, как он ожидал. Мужчина смотрел на него так, как будто у него только что выросла ещё одна голова: глаза его расширились от изумления. Люди, конечно, всегда странно смотрели на него, когда он начинал говорить, но это был первый раз, когда его путанная речь на самом деле кого-то вот так озадачила… Томас открыл рот, чтобы сказать об этом что-то, когда случилось нечто ещё более неожиданное. — Как… как же это возможно? На мгновение он решил, что ему это кажется. Неужели он действительно понял, что говорит этот человек? Он уже отверг такую возможность, когда гость повторил свой вопрос, на сей раз ещё более убеждённым тоном. — Как же это возможно? Где вы выучили этот язык? — Лицо мужчины исказилось — он нахмурился. — Кто ты такой на самом деле? Томас не знал, что и думать. Может, ему снится сон? Наверно, это сон — было слишком странно, чтобы это происходило наяву… — Я… я могу спросить у вас то же самое. Это что, настоящий язык? Я хочу сказать, никто его не понимает. Они все думают, что я говорю чепуху. Чёрт, я и сам думал, что несу чепуху. — Это квенья. Точнее, старый квенья. Один из древнейших языков мира. — Бред какой-то. Люди не могут выучить целый язык с нуля после автокатастрофы. Наверно, у меня галлюцинации, так? Это должна была быть галлюцинация. Наконец, у него поехала крыша и он начал воображать, что люди могут его понять. Это было бы даже вполне ожидаемо — в наше время люди сходят с ума и по менее серьёзным причинам. — У тебя нет галлюцинаций. — Ну да, — это вроде как голоса у тебя в голове, которые говорят тебе, что ты не сумасшедший… — Может, ты мне дашь хотя бы шанс убедить тебя? — Ладно. Давайте. Попытайтесь меня удивить. — Ну ладно. Наверное, мне придётся вам поверить. Я бы никогда не смог такого выдумать. У Томаса голова кружилась от имён, событий и семейных связей. Всего лишь за час он вкратце узнал историю, полную кровавых сражений, нерушимых клятв, магических драгоценностей и родичей-предателей — и даже он не смог бы поверить, что мог придумать такое в приступе сумасшествия. Ну и слегка заострённых ушей терапевта тоже нельзя было не заметить… — Хорошо. — И в чём же всё-таки дело? — Томас показал на себя. — Неужели вашим божественным повелителям больше нечем заняться, кроме как играть с языковыми настройками случайно попавшегося под руку человека? — Я не могу утверждать, что знаю, что на уме у Валар… но я думаю, что тебе поручили какую-то миссию. — Миссию? — Раньше уже случалось такое, что Валар давали смертному какое-то задание… Хотя я даже для спасения жизни представить себе не смогу, что им от тебя надо. Судя по всему, что я знаю, они практически оставили эту планету. Томас покачал головой и цинично заметил: — Кто их знает? Может, они просто посмеяться хотели. Я бы тоже смеялся от души, если бы мог кого-то проклясть знанием языка, который никто не понимает. Таинственный терапевт, который представился ему как Маглор, приподнял брови. — Неужели? Он пожал плечами. — Да нет. Но мне будет приятно знать, что я не единственный, чья жизнь пошла под откос. — Он искоса, недоверчиво глянул на Маглора. — Чёрт, вы же сами сказали, что не знаете, чего эти самые Валар хотят, а вы-то с ними встречались лично! Как же я смогу лучше вас понять, что они там имели в виду! — Это правда. Может быть, нам надо просто подождать? Если у тебя действительно есть своя миссия, может быть, это станет ясно позже. — Ну да. Следить, не покажется ли где неопалимая купина? — Ты ошибся религией. Томас криво усмехнулся. — Ну ладно. — А пока я постараюсь заново научить тебя кое-чему из твоего прежнего родного языка. То есть, если ты сам хочешь работать со мной. Я слышал, за тобой тянется очень впечатляющий хвост неудачных курсов лечения. — Если у вас нет с собой книжек с картинками для малышни, то я с удовольствием с вами поработаю. Маглор улыбнулся. — В таком случае всё в порядке.***
Ситуация была совершенно невообразимой, и это самое меньшее, что можно было сказать. Маглор долго думал, что бы он сделал, если бы Валар послали ему какую-то весть… но он не ожидал, что эта весть придёт к нему вместе с разъярённым человеческим юношей, который бегло говорит на квенья. Он не знал, что и думать об этом. Очевидно, Томас был юным смертным, а не возродившимся эльфом или переодетым майа… но от многого в его манерах — того, как он пришёптывал, выговаривая «с», как жестикулировал во время речи, как слегка наклонял голову на сторону, прислушиваясь, — у Маглора холод разливался по позвоночнику. В такие минуты он видел не Томаса, а собственного отца, пусть и на долю секунды. Он спрашивал себя — может быть, Валар сделали это нарочно… Зная их, он считал, что это вполне вероятно. Через некоторое время он оставил Томаса, обещав вернуться на следующий день, и отправился на встречу с Анитой Бердсли в ординаторскую. — А, вот и вы! Мы уже боялись, что вы сбежали! Как прошла встреча? — На удивление хорошо. — Хорошо — это значит, что он ничего не швырнул вам в голову? — Да нет, хорошо — это значит, что терапия идёт очень хорошо, и я полагаю, что, если мы составим интенсивное рабочее расписание, то нам удастся далеко продвинуться вперёд. Глаза врача расширились. — Серьёзно? Он действительно согласен работать с вами? — Когда Маглор кивнул, она недоверчиво покачала головой. — Сэр, да вы просто чудотворец. Мы уже совсем отчаялись с этим парнем. Последний психотерапевт обозвал его «дьявольским отродьем» и заявил, что никогда не придёт к нему снова. — А я думаю, что он всё-таки небезнадёжен. — Надеюсь, что Вы правы… но мне кажется, что, если бы вы смогли убедить его хотя бы не бросаться вещами в медсестёр, уже будет большой прогресс. Здесь мы ко всему привыкли, но, знаете ли, это уже как-то утомляет. — Посмотрим, что можно сделать.***
Томас уже почти забыл, что это значит — разговаривать с другим человеком, понимать, и когда тебя понимают. Неважно, каким смешным и почти что безумным был этот разговор — один тот факт, что кто-то понимает его, был чудом. Томас едва мог в это поверить… Но вообще-то вся эта ситуация была довольно невероятной. Узнать, что он говорит на языке, которому много тысяч лет, что психотерапевт — бессмертный эльф… это уже достаточно странно, но мысль о том, что речь идёт о каком-то задании от богов — ещё страннее. Одно дело — думать, что если и есть какой-то бог, то он должен тебя ненавидеть… но совсем другое — получить этому подтверждение. Маглор сказал, что задание от этих самых Сил — уже большая честь, но, честно говоря, Томас отнёсся к этому скептически. Он прочёл достаточно мифов, чтобы понимать, что обычно боги дают задания людям, чтобы позабавиться, а не для того, чтобы оказать им великую честь… Потому что на самом деле у богов нету дел поинтереснее. Ну правда. Они могли бы решить проблему голода во всём мире, или разобраться с глобальным потеплением, или с войной на Ближнем Востоке — но вот нет. Они вмешались в жизнь первого попавшегося парня. А для чего, спрашивается? Наверно, спятили со скуки. Томас сам не знал, что хуже: когда у тебя черепно-мозговая травма и ты несёшь чушь, или когда ты — избранная жертва компании скучающих божественных персон… Если они хоть сколько-нибудь похожи на греческих богов, то жди беды. Оказалось, что встреча с Маглором сыграла решающую роль. В ту ночь Томасу приснился сон. Он стоял в огромном зале из тёмного мрамора. Окон не было, и, хотя помещение было огромным, ему казалось, что стены сжимаются вокруг него. Воздух был густым, тяжёлым, словно туман. — Эй? Есть тут кто-нибудь? Его голос эхом отразился от мрамора, но ответа не было. Он знал, что это сон — и это было странно, поскольку осознанных сновидений раньше у него не было, и, безусловно, он никогда раньше не видел во сне столь зловещего, тревожного места. Томас начал бесцельно бродить туда-сюда. За первым залом следовали другие, очень похожие, и все они были одинаково пусты и призрачны. Может быть, это типа как та станция в «Матрице», и я просто снова и снова захожу в одну и ту же комнату… — Томас… Голос прозвучал прямо у него за спиной. Он резко обернулся и увидел, что стоит лицом к лицу с высоким человеком — богом? Тварью? Существом? — с суровым лицом без признаков возраста. Длинные чёрные косы и развевающиеся тёмные одежды, казалось, вились вокруг этой фигуры, как дым, и на Томаса смотрели самые чёрные глаза, которые он когда-либо видел. Они, кажется, глядели прямо ему в душу. Глаза Маглора тоже пугали его, но это было уже последней каплей. Если бы это был не сон, он бы бежал со всех ног… — У меня не так много времени, чтобы объяснить тебе всё. Даже испытывая чувство почтительного страха перед этим величественным — и почти жутким — созданием, Томас почувствовал раздражение. Он был склонен полагать, что боги обладают всем временем мира, чтобы что-то объяснить… но потом он предположил, что задавая смертным задачи, отчасти боги получали удовольствие, наблюдая, как они пытаются сообразить, что же делать дальше. Огорчённое выражение лица Томаса никак не подействовало на существо, и оно продолжало: — Живые и умершие обитают не на одном и том же плане бытия — и физически они также не остаются на одном месте. Однако не все те, кто умер, уходят из этого мира так, как они должны. Незримые, они пребывают среди живых. — Вроде как… призраки? Существо торжественно кивнуло. — В некотором роде. Дети до определённого возраста могут видеть их, но они очень редко осознают свою способность. Некоторые взрослые также чувствительны к этому… но они не могут по-настоящему видеть их. Они воспринимают их, словно видят под водой — искажённо и неясно. Всё это, конечно, интересно (…ну да, в основном даже просто странно…) — но почему ему вообще всё это говорят? Как всё это связано с его проблемой с квенья? — Ну… ну ладно. Но какое это имеет отношение ко мне? Я не хочу вам грубить, но… вообще-то я ничего не понимаю. Томас не был полностью уверен в этом, но в лике существа промелькнул намёк на печаль. — Ты находишься на грани между живыми и мёртвыми, Томас Эшворт, и в таком качестве ты можешь взаимодействовать и с теми, и с другими. Вот так так! Неожиданно. Томасу стало интересно, сколько ещё других таких сюрпризов его ожидало. — А зачем всё это нужно? — Души умерших должны отправиться в места, что предназначены для них. Так заведено. Те, что не обрели приюта, не должны оставаться среди живых. Их присутствие может вызывать неприятности. Томас постепенно начал понимать. — И вы хотите, чтобы я их уговорил отправиться в иной мир или как его там — потому, что я могу разговаривать с ними? — Ты всё понял. — Ну ладно… тогда я не понимаю, почему со мной происходят все эти штуки — ну, с мифическим языком. Или все эти призраки говорят на этом самом квенья или вроде того? Всё-таки это был сон, так что он вполне мог и нагрубить божественным существам, если хотел. И на самом деле он вполне имел право хоть на какие-то объяснения. — Обычно бесприютные духи понимают любой язык. — Тогда в чём же дело?.. — Умершие понимают любой язык, поскольку после своего ухода они связаны с иным планом бытия, где язык и общение как таковые уже не связаны. Однако, чем дольше они остаются среди живых, тем больше стирается эта связь. — И что? Тёмное существо, казалось, не взволновало нетерпение Томаса. — Вместе с этой связью они теряют способность понимать все языки, а также и находить путь в тот мир, который ты именуешь «иным». Есть и такие, кто был потерян так долго, что они уже не поймут никакого иного языка, кроме самого древнего. Этих духов особенно важно вернуть — и как можно скорее. — А как же я буду их искать? Создание не ответило на его вопрос — вместо этого оно небрежно отмахнулось. — У нас нет времени. Всё будет понятно, когда ты проснёшься. Призрачные мраморные залы стали таять, растворяясь в густом чёрном дыму, и Томас внезапно почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он падал, и голос существа, гудя, отдавался эхом вокруг него. — Мы встретимся снова, Томас Эшворт. Когда он думал, что вот-вот ударится об землю, он, вздрогнув, проснулся в собственной постели… Общаюсь на мифическом языке? Да. Внезапно появились паранормальные способности? Да. Живу для славной цели? Да. От злости крыша едет? Да, да и ещё раз да. Томас стоял перед зеркалом в ванной и пытался определить — не сошёл ли он с ума. Плохо, конечно, что безумие не возникло внезапно — так его было бы легче диагностировать… Ему стало интересно, что скажет на этот счёт Маглор. Хорошо было бы получить хоть какой-то практический совет… Внезапно в голову Томасу пришла идея. Он может нарисовать загадочное существо и залы из своего сна, и тогда, может быть, эльф, когда придёт, сможет рассказать ему об этом больше. Тогда, по крайней мере, у него появится хоть какое-то занятие, кроме как волноваться и ждать, когда появятся призраки… Томасу стало интересно, как они могут выглядеть. Он хоть заметит какую-то разницу между ними и живыми? Может быть, они выглядят точно так же — и просто ходят по своим делам, как обычные люди. Неловко получится… — Сегодня он в жутком настроении. — Да? — Он всё время пытается что-то рисовать, но, по-моему, у него не получается — со всеми вытекающими. Рвёт бумагу и швыряет вещи целый день. — Анита Бердсли подняла брови, глядя на Маглора. — Вы уверены, что не хотите отложить терапию, пока он немного не успокоится? — Моё присутствие может его успокоить. Недоверчивый взгляд блондинки красноречиво говорил: «Вы не знаете, во что ввязались». — Ну, это ваша проблема! Только когда он бросит вам в голову цветочный горшок, не говорите, что я вас не предупреждала! — Не волнуйтесь, доктор Бердсли — голова у меня крепкая. Врач захихикала. — Может быть, лучше надеть шлем?.. — Они подошли к двери палаты номер 27. — Сейчас у меня встреча, так что вы остаётесь с ним наедине. — Уверен, что справлюсь. — Удачи вам! — Спасибо. Маглор вошёл в комнату и увидел Томаса лежащим на постели: он в отчаянии вырывал листки бумаги из скетчбука. — Не то, не то, — это ВСЁ НЕ ТО! Томас выглядел — да и разговаривал — пугающе похоже на Феанора во время одного из его «вдохновенных» порывов ярости, заметил про себя Маглор. Он осторожно спросил: — А что — не то? Юноша поглядел на него диким и страдающим взглядом. — Вот это! Всё! Оно стоит у меня прямо перед глазами, но НАРИСОВАТЬ НЕ МОГУ! Как будто бы мой карандаш отказывается рисовать его лицо! ТЬФУ! Маглор взглянул на скомканные рисунки, которыми был устлан пол. Чёрные глаза, очень длинные волосы, кусочки, обрывки лиц — но нигде не было полного изображения… он начал понимать, что произошло. — Тебе приснился Владыка Намо, Вала умерших. Казалось, это вывело Томаса из раздражения. — Что?.. Маглор показал на рисунки. — Пытаться изобразить его — используя любые средства — тщетное предприятие. Владыка Намо столь же реален — и столь же нематериален, как и его Чертоги. Неважно, насколько ясно ты его помнишь — нарисовать его не удастся. Казалось, до Томаса с трудом дошла эта мысль — но его гнев испарился, как будто бы его не было. Внезапно он широко улыбнулся. — Хороший фокус. Преступники бы, наверно, очень хотели узнать, как он это делает. Никаких фотороботов, никаких фото анфас и в профиль, никаких кадров со скрытой камеры… их бы никогда не поймали! Маглор внезапно представил себе следователей, которые пытаются сделать фото Намо в профиль и анфас для личного дела. Он с трудом подавил немного кощунственный смешок. — Не думаю, что Владыка Намо когда-нибудь хотел бы воспользоваться этим качеством для подобного дела… Но скажи мне, что ты теперь узнал? — Ну, наверно, я могу видеть умерших. — Что? — Я почему-то могу видеть души умерших, которые отказались уйти в иной мир после смерти. И я должен убедить их, чтобы они всё-таки отправились в иной мир. — Это твоя задача? Томас кивнул. — Он ещё сказал что-то про очень-очень древние души, которые могут говорить только на квенья и потерялись очень надолго. И я почему-то должен найти именно их. Сердце у Маглора сжалось — потому что он немедленно, инстинктивно понял, о каких душах идёт речь. Он-то надеялся, что они нашли покой, но сомневался в этом, сознавая, какой рок они навлекли на себя, зная, что они умерли насильственной смертью — и помня о том, какими упрямыми были их фэар. А теперь… — Он что-нибудь ещё сказал? Парень непочтительно закатил глаза. — Нет. Он очень мутно выражался. Интересно, почему этот самый Владыка Намо не выбрал вас в качестве своего избранного психотерапевта для умерших. Ну я хочу сказать, вы же уже психотерапевт и вы уже говорите на квенья, и у вас тысячи лет опыта… а я-то — ну что же я вообще могу сказать этим самым душам, чтобы они начали думать про иной мир? — Наверно, у него были причины. Маглор хорошо знал, что это были за причины, но он не был готов говорить об этом. Между ними повисло молчание. Наконец, Томас спросил: — И что мы теперь будем делать? — Начнём искать призраков. Если Валар смогли привести его к Томасу, то они смогут привести их в нужные места, к нужным фэар. Им просто нужна будет вера и терпение. Очень много терпения.