Деструкция

Корпус первокурсников стоял в небольшом отдалении от остальных, по абсолютно никому не известной причине. Так тянулось уже десятки лет, и, видимо, никто кроме Эвена не находил это чем-то странным. Когда он учился на первом курсе, то пытался подбить друзей придумывать теории, почему же несчастных детишек, хотя какие они вообще детишки, так явно ограждают от остальных, но, увы, затея не пошла. Сейчас само расположение здания было как нельзя кстати, учитывая специфику будущей противозаконной деятельности. Эвен не гордился собой, а уж решениями своими и подавно, посему пытался отгородить все моральные аспекты проникновения в чужую спальню куда-нибудь в подсознании подальше. Там же были ещё сотни разумных способов узнавания правды, которые как раз таки вытащить оттуда так и не вышло. Время, выбранное для затеи, оказалось идеальным — все голодные первокурсники, а также, видимо, и некоторые преподаватели, которые должны были находиться на территории, стояли в бесконечной очереди. По пути к корпусу Эвен не наткнулся ни на кого, кроме парочки ежей, которым на него и его моральные дилеммы было всё равно. Комнату Исак выбрал тоже как нельзя кстати, шанс, что помимо него кто-то из соседей вдруг решил не идти на завтрак уменьшался в геометрической прогрессии. Встретить же самого Исака в его спальне было не лучшим исходом операции, но и не самым худшим, в конце концов, ведь первоначальной целью было узнать всё у него лично. Заодно стоило бы спросить, зачем тратить такую крупную сумму денег на отдельную комнату, если всё равно живёшь в общем общежитии, но Эвен был уверен, что даже при подходящем случае не смог бы такое спросить. Впрочем, любопытства это не отменяло. Попасть внутрь оказалось достаточно простой задачей — подтянуться и залезть на балкон общей гостиной, который, как и у них в корпусе никогда не закрывался. Три шага вправо, вверх по лестнице на этаж и самая крайняя дверь справа, у стены. Комната 14 оказалась закрыта, что несколько смутило удачливого домушника, но не настолько, чтобы не вспомнить о булавке и способе вскрытия простеньких общажных замков. Когда живёшь в одной комнате с четырьмя раздолбаями — научишься всему. Только вот радоваться таким умениям или нет, это, как считал Эвен, был выбор каждого. Дверь тихонько скрипнула, пропуская гостя, и плавно закрылась за ним, оставляя его один на один с абсолютной тишиной. В попытке отыскать выключатель Эвен умудрился что-то сшибить и на что-то наступить, но в целом, он считал свой план пройденным наполовину. До тех пор пока не осмотрелся. Стены, покрытые однотонными обычными обоями, были увешаны рисунками и плакатами почти во всех свободных местах. И если норвежские группы и семейные фото понять было легко, то бесчисленное множество рисунков, набросков и картин казались полнейшим перебором. А на десерт, на него в упор с противоположной стены смотрел он сам, точь в точь как в том сне, распластавшийся на асфальте с ещё бьющейся жизнью в глазах. Шок от увиденного не позволял первое время заметить, как углы этой картины и стена на десятки дюймов от неё были увешаны маленькими рисунками с ними двумя. В незнакомом отеле, кафе, на абсолютно чужих ему улицах Эвен и Исак были вместе, стояли, держась за руки или исступлённо целовались. Сюрреализм происходящего подбирался к верхней границе, если бы не ненавистное уже, отвратительное чувство дежавю, что всё это, каждый момент, каждый сюжет когда-то с ним был. Схватившись за волосы, Эвен сполз вниз и уселся прямиком на пол, борясь с накатившим приступом мигрени. Нужно было уйти, забыть это сумасшествие как страшный сон, как все кошмары и странные ощущения. Исчезнуть из этого нереального, чужого мира и жить дальше. Но даже с головной болью и трясущимися руками, с полной кашей в голове, Эвен точно мог бы сказать, что забыть это он бы никогда не смог. Хотя бы потому, что прежде его жизнь никогда не была настолько яркой. С трудом поднявшись с пола и захлопнув за собой дверь чужой спальни, даже не озаботившись попробовать запереть её обратно, он ушёл к себе и завалился на кровать, не раздеваясь, трусливо пряча голову под подушку. Это никак не помогало, но давало ту необходимую иллюзию надежды, что всё в порядке. Что всё обязательно будет хорошо.

***

Подозрительно знакомая женщина тихо плакала на кухне, не обращая внимания на плеск текущей в раковину воды. Наверное, она даже специально пустила её, чтобы заглушить свои редкие рыдания, но Эвен не мог быть уверен наверняка. Хотелось подойти к ней, сесть на соседний стул и утешить её, хоть немного, только пока её семья не придёт, но почему-то не получалось. Наконец он почувствовал, как ноги сами привели его к ней, а взгляд поднялся вверх, явно в попытке понять, что же случилось. Почему он был ниже её, не поддавалось объяснению, как и то, что слова как будто сами вылетели изо рта: — Мама? Почему ты плачешь, мама? Мама? Эта грустная одинокая женщина в пустой кухне? Она была прекрасна даже в слезах, но от её грусти становилось ещё паршивее на душе. — Эвен, милый, что ты здесь делаешь? — она вытерла слёзы платком, и улыбнулась ему тепло и искренне. — Доктор сказал, что это серьёзный диагноз. Мама? Я теперь умру? Глаза женщины расширились, и Эвен почувствовал, как крепко и, вместе с тем, нежно она обняла его за плечи, притянув к себе. — Конечно нет, дорогой, — тёплой рукой она провела ему по волосам, заправляя локоны за уши. — С тобой обязательно всё будет хорошо. Закрыв глаза, Эвен стоял в нежных объятиях и безумно хотел, чтобы хоть она в этом странном мире была счастлива.

***

Мироздание любило пошутить — так он окрестил свой последний сон после полного морального истощения от исхода идиотского плана. Рассеянно рассматривая потолок под храп соседей, Эвен никак не мог понять, почему даже во сне они не могли быть просто счастливы. Мама была такой красивой и такой… настоящей. Как на тех фотографиях, что сохранились у бабушки дома. А он был чем-то болен, доставляя ей даже во сне одни только страдания. Если ценой за возможность побыть с мамой были её слёзы, он был скорее согласен пересмотреть в очередной раз свою смерть. Видеть и ощущать страдания дорогих людей не было уже никаких сил. Собрав всю смелость, которой после этих безумных недель почти не осталось, Эвен, быстро приведя себя в относительный порядок, двинулся к корпусу первокурсников, чтобы подкараулить жертву там, куда она придёт в любом случае. Играть в догонялки больше не хотелось, хотелось правды и, может, хоть какой-то определённости, надежду на которую он лелеял из последних оптимистичных сил. Но и они иссякали с каждым странным моментом, заставляя сомневаться в собственном психическом здоровье. Пункт наблюдения был обозначен, занят и Эвен, отключившись от реальности, принялся ждать, отвлекаясь разве что на парочку ежей, видимо возвращавшихся со вчерашнего похода. В голове как назло всплыла последняя лекция у Грина, когда в конце занятия он спросил, чуть понизив голос: — Нашли ли вы своё счастье, мистер Бэк Найшейм? На что Эвен со всем своим упорством и подкатывающим отчаянием выдал: — Да, видимо счастье в ответах на все вопросы. Грин тогда хмыкнул и отвернулся, пробубнив что-то похожее на «ищите лучше», но сейчас, стоя на карауле, Эвен задавался вопросом, а нужны ли эти ответы вообще. И что будет потом, когда он узнает то, чего знать, возможно, даже не хочет. Из двери выскользнула знакомая фигура, и он, в три прыжка догнав Исака, подтащил его к ближайшей стене, скрытой от посторонних глаз. Тот, как ни странно, не сопротивлялся, лишь смотрел себе под ноги, отказываясь поднимать на оппонента глаза. Разводить уговоры Эвен был не настроен и, прижав поплотнее парня к стене, принялся за допрос. — Я хочу знать всё. Исак молчал не поднимая головы, как будто это не он сейчас практически повис в чьих-то руках вместо того, чтобы сидеть на занятии. — Ты слышишь меня? Ответь мне. — Тебе это не нужно. — Не тебе решать, черт возьми, что мне нужно. Он сам не заметил, как перешёл на крик и чуть ослабил силу, с которой удерживал Исака, от чего тот сполз по стене, садясь прямиком на мокрую траву. — Прости. Я не хотел на тебя орать. — Уверен? — он наконец поднял голову, смотря на Эвена своими невозможными серо-зелёными глазами. В упор, практически не моргая, казалось, он пытался одним взглядом донести до него свою боль. — Исак, пожалуйста… Мне нужно знать. Я ничего не понимаю… Он хмыкнул, снова опуская голову, и выдал то, что Эвен точно не ожидал услышать. — А ты думаешь, я понимаю? Я контролирую всё это дерьмо?! Я похож на человека, который всё контролирует? — Тогда объясни мне! Расскажи мне всё, я могу тебе помочь! — С чем помочь? Ты даже не понимаешь… Они всегда были со мной, с самого рождения, — он сжал зубы так сильно, что даже Эвен, присевший напротив, услышал их скрип. — Эти грёбаные сны преследуют меня с детства, Эвен. Наша счастливая прошлая жизнь. Я вижу тебя, вижу снова и снова. Каждый мой сон — о тебе. Исак не выдержав тихо всхлипнул, тут же вытирая выступившие слёзы рукавом толстовки. Не позволяя себе замолчать дольше, чем на пару секунд. — Я любил тебя даже тогда, когда не знал, что вообще способен на подобное. Рос с этой любовью к тебе, к тому тебе, который мёртв. Которого не вернёт мне ничто, и тому Исаку тоже. Эвен молчал, не зная, что сказать, что вообще можно на это всё ответить. Сидел и смотрел пустыми глазами на того, кто только что признался ему в искренней любви… — Ты хочешь быть со мной? Связать жизнь с таким вот мной? Такой правды ты хотел, Эвен?.. — Нет. Да. Я не знаю! Я не знаю тебя, Исак, — в глазах напротив отразилась такая боль, что Эвену стало трудно дышать. Хотелось банально оправдаться, что он не то имел в виду, но слова шли нескончаемым потоком. — Я просто схожу с ума. От всего этого. Слишком много, Исак… Я тебя совершенно не знаю. — Сходишь с ума от меня? — он попытался отшутиться, но вышло слишком убито. Они так и просидели, неизвестно сколько, пока Эвен первый не решился сказать то, что вертелось на языке. — Я просто не могу никак привыкнуть, что моя жизнь буквально разрушается на глазах. Сходит с ума… — Не хочешь окружать себя чокнутыми людьми? — Что? Исак улыбнулся своей привычной грустной улыбкой. Такой, которой не было ни на одной из его картин, и пробормотал еле слышно, скорее себе, чем кому-то ещё. — Просто фраза вспомнилась, забудь. Он поднялся и пошёл обратно в сторону своего общежития, так и не обернувшись, оставляя Эвена одного разбираться с их, теперь уже общими, демонами.

***

Исак лежал напротив, отчаянно заглядывая в глаза и пытаясь увидеть в них что-то понятное лишь ему одному. Эвену казалось, что он продирается сквозь толщи ваты. Слова давались с трудом, было почти невозможно сконцентрироваться на тихом нежном голосе Исака. Его отчаянного, любимого Исака. — Я просто знаю, что это не сработает. Потому что так было каждый раз. И будет снова. Эвен понимал, даже в полном безэмоциональном состоянии, что их не ждёт вместе ничего хорошего. Исак не должен быть рядом с психом… Не должен страдать. —… и ты возненавидишь меня. Да, самое болезненное из возможных исходов. Разрушить своей ущербностью жизнь ещё и ему… «Я не хочу!» — Называется Исак и Эвен, минута за минутой. Если бы это было возможно, Эвен бы согласился на всё. На самую сумасшедшую идею, на любой компромисс. Лишь трусливо веря, что Исак будет счастлив. С ним и до последнего дня. — Минута за минутой. До самого конца.

***

Заснув окончательно разбитым, не раздеваясь и не пытаясь даже настроиться на посещение лекций, Эвен проснулся на удивление бодрым. Особенно учитывая, что проспал он всего несколько часов. На губах ещё чувствовался вкус того поцелуя, скрепляющего договор о самых странных отношениях в Норвегии. И самых лучших, ему хотелось думать, что они были именно такими. До самого конца. Впервые, с начала этих сумасшедших событий ему захотелось узнать, как всё было там… У тех Исака и Эвена. Смог ли он сохранить ту любовь, что Исак дарил ему, не требуя практически ничего взамен? Услышать и увидеть многие их счастливые минуты, свои счастливые минуты. Или создать их заново, строя то, что уже не сможет разрушить никакая болезнь. Накинув первую попавшуюся толстовку и не отвечая на бесконечные вопросы взволнованных соседей, Эвен побежал в третий раз за последние дни к отдалённому корпусу. Это входило в какую-то печальную привычку: идти туда воодушевлённо, а возвращаться разбитым в пух и прах. Но он собирался изменить всё, изменить их жизнь, если другой национальности, семей и друзей оказалось мало. Если для счастливого будущего нужен всего-то один уверенный шаг… Вбегая по лестнице и не заботясь ни о какой конспирации, он отворил знакомую дверь и закрыл её за собой, предотвращая любые попытки сокурсников Исака саботировать очередную сумасшедшую идею. Согласие же самого парня, оказывается, было не настолько необходимо. Стоило Эвену увидеть серое лицо, тёмные круги под пустыми глазами и сгорбленную позу, как мысли о людях за стеной перестали иметь хоть какое-то значение. Нагло залезая в обуви на кровать и пристраиваясь рядом с сжатым в недоверии и, возможно, панике Исаком, Эвен начал говорить. Рассказывать всё, чем была наполнена его жизнь до сих пор. Про смерть матери, депрессию отца, отличных друзей и его собственные идиотские решения, из-за которых он и оказался снова на втором курсе этого рокового университета. Он говорил, говорил и не мог остановиться, пытаясь донести до Исака всю разницу между ними: им и тем Эвеном, который был неплохим человеком, но слишком боялся сделать тот самый важный шаг. Исак, казалось, не верил, но повернулся и смотрел распахнутыми глазами, видимо, пытаясь заодно прочесть по губам те слова, что мог невольно прослушать. Мало ли, какие у него таланты. Эвен был намерен узнать всё, со временем, просыпаясь и засыпая вместе, отгородившись от бесконечных кошмаров и строя уже новую, другую жизнь. — Минута за минутой? — Нет, Исак. Просто вместе и до самого конца.