Недуг молчания

Последний рассвет перед началом сезона коротких дней в провинции Лаци ознаменовал начало праздника Тилубер. За ударом большого гонга долина Раш'менар наполнилась звуками десятков музыкальных инструментов. Каждый исполнял свою уникальную мелодию, но все вместе при этом соединялись в сложной красивой гармонии. Музыку творили молодые мужчины, сидя на расстеленных поверх опавших листьев шкурах шелаи'нез, по традиции согреваясь лишь теплом домашних одежд. По краям долины неплотным кольцом стояли девушки, вслушиваясь в вибрации звуков и телепатического эфира, и в руках у каждой был тёплый плащ с меховым воротом, который к концу праздника они надеялись вручить тому, кого выберут согреть в грядущие холода. За их спинами сотни гостей праздника первых холодов наслаждались музыкой и танцевали вокруг расцветивших долину разноцветных костров. Многие девушки сделали выбор ещё до исхода первого часа, узнав среди игравших тех, кого давно знали и любили, по музыке и песне, лившейся из сознания, услышав в стоявшем вокруг хаосе и шуме именно её. Они подбегали к избранникам, заставляли их отложить инструмент и набрасывали плащи на их замёрзшие плечи, добавляя к ним самодельные украшения, вроде расшитых шарфов или лент. После этого пары покидали поредевший оркестр и шли танцевать к остальным. Оставшиеся музыканты продолжали играть до тех пор, пока выбор не падал на них, или пока холод не вынуждал их сдаться. Заместитель прокуратора восточной части провинции Сахива ке Венатир была вынуждена наблюдать за праздником из кабинета прокуратора из-за того, что сам прокуратор, невзирая на почтенный возраст, превышавший девятьсот циклов, неожиданно пожелал блеснуть игрой на си'михар — несложно, но красиво звучавшем инструменте из восьми металлических пластин разной длинны, прикрепленных к деревянному резонатору — и покорить сердце какой-нибудь юной судящей. Долг перед городом, племенем и Айюром запрещал ей роптать на решения тех, кто стоял выше в иерархии, но регламент не мог повлиять на её собственные чувства, которые, как она поняла, прожив половину жизни в мире, где каждый мог ощущать радость и боль другого, никому не были интересны. Никакие происшествия не омрачали этот Тилубер, и она позволила себе, используя возможности пси-усилителя, присутствовать на празднике незримо, находясь понемногу в каждом, принимая в себя потоки информации, умноженные чужим восприятием, как рассеянный кристаллом свет. Долину наполняла почти единодушная радость. Почти — из самого сердца праздника тянулась тонкая, но слишком заметная песнь тоски, и Сахива точно знала, кому она принадлежала. Её сын сидел в самом центре оркестра, словно специально стараясь свести на нет свои и без того незначительные шансы уйти сегодня с Тилубер не последним и не замерзшим до полусмерти. — Ты приходишь играть уже двадцатый раз. Кому-нибудь следовало бы выбрать тебя хотя бы за упрямство, — с тёплым сочувствием сказала она ему закрытой телепатемой. — Никто не хочет приводить в свой дом того, в чьих венах течёт пустота. Даже если на самом деле пустоты в каждом из нас намного больше, чем принято говорить, — ответил он, не переставая играть, и передал в ответ образ того, что видел перед собой. Полторы дюжины девушек сидели вокруг него, закутавшись поплотнее в дары, которые ни одна не решалась донести до него. Судящий с инструментом, поражающим простотой, и глазами необычного ярко-зелёного цвета привлекал их как живое воплощение историй, которыми пугали уже не одно поколение детей на Айюре. Извлекая вибрации из натянутых жил дже'ат длинным смычком, он вплетал в общую гармонию низкие минорные ноты, ненавязчиво, но непреклонно влияя на общее звучание. Такотос был здесь ради музыки — ради ощущения особого вида единства, которое он получал, каждый раз экспериментируя с новым инструментом и его возможностями. Сплетение мелодий не могло сравниться с гармонией разумов в Кхале, но вызывало в нём неоднозначные воспоминания о времени, когда великое единство не было ему доступно. — Не удивлюсь, если именно ты сегодня увёл у прокуратора Эсолтара подругу. И не только у него, — заметила Сахива с неявным упрёком. Двадцать циклов назад она призвала его участвовать в Тилубер, надеясь, что кто-то согреет его сердце, заледеневшее после известия о том, что сестра его души пропала в далёкой экспедиции. Тогда он пришёл с тем же инструментом, что сегодня выбрал Эсолтар, и тогда же многие девушки хотели поднести ему свои дары, но останавливались, узнав, кто заставил пластины си'михар, ограниченной пятью нотами, звучать столь печально. — Девушек всегда больше. — Если так пойдёт и дальше, страшная сказка о судящем, приютившем падшего, превратится в легенду о судящем, который творил музыку и покорял сердца девушек. Если бы сотни циклов назад ты был на Тилубер, я бы ни за что не выбрала Ка'Мука. — Ты бы не постыдилась предложить мне одежду, — с горечью отметил Такотос и ещё раз порадовался тому, что, в отличие от си'михар, на накс'ур не мешали играть сведённые холодом пальцы. Лу очертила в пересечённом горными хребтами небе короткую дугу и клонилась к закату. Остывающий воздух долины пропитался дымом праздничных курений и духом веселья, торжествующего над холодом и тьмой. На шкурах шелаи'нез остались двое музыкантов — Такотос и Эсолтар — и под их медленную музыку поначалу бойкий танец стал более спокойным, что впрочем подходило уже подуставшим гостям праздника, понемногу начинавшим расходиться. — Ты действительно весьма бодр, раз у тебя ещё сгибаются пальцы, прокуратор, — сказала Сахива мрачно. Пусть Тилубер прошёл без происшествий, необходимость следить за порядком третьи сутки подряд давала о себе знать заметной усталостью и напряжением во всём теле. Попросивший заменить его позавчера прокуратор, покинувший провинцию для торжественных проводов племянника в глубокий космос, неожиданно распробовал вкус праздности и любыми способами сдвигал время своего возвращения на пост. — Спасибо, Сахива. Жаль, моей игры так никто и не оценил. — Старухи не ходят на Тилубер, прокуратор, — бросила ему одна из девушек, сидевшая с парой подруг на другом краю шкуры около Такотоса. Эсолтар вспылил и отбросил си'михар. Гневно пнув несчастный инструмент на прощание, он пошёл прочь мимо немногочисленных танцующих пар. На быстро темнеющем небе загорались звёзды, и в долину Раш'Менар спустился первый настоящий мороз. — Неужели я смогу наконец передать тебе обязанности? — с надеждой спросила Сахива, разминая у корней опухшие от напряжения узы. — Не сейчас. Я слишком расстроен, — он начал суетливо растирать закоченевшие ладони. — Пойду проведаю Инолу, она всегда умела вернуть мне концентрацию. — Концентрацию? — помощник прокуратора, которой последний час едва хватало сил поддерживать сознание бодрым и ясным, казалось не способна была уважать Эсолтара меньше, чем в этот момент. — Не думаешь ли ты, что после трёх суток неусыпного бдения за провинцией я способна исполнять твои обязанности лучше, чем ты после нескольких часов в расслабляющей атмосфере праздника? — Твои слова справедливы. Я действительно старею, — ответил Эсолтар, чуть успокоившись и согревшись в дыму догорающих праздничных смесей, а затем добавил нечто, чего Сахива никак не ожидала: — За триста пятьдесят шесть циклов моей работы ты ни разу меня не подвела. С этого дня считай, что занимаешь моё место по полному праву. — Что? Нет, подожди, ты не можешь... — она попыталась возражать, но телепатемы всеобщих поздравлений ворвались в её утомлённый мозг оглушающей лавиной, сделав возраставшую с каждой минутой боль невыносимой. Свет мнемокристаллов, сиявших с потолка голубым созвездием, вдруг стал нестерпимо ярким, и Сахива зажмурилась, заслоняясь рукой от накрывшего её переизбытка информации. Непрерывное полотно Кхалы в её восприятии покрылось множеством маленьких трещин и, из последних сил попытавшись уцепиться за реальность, судящая провалилась в непроницаемую тишину. *** — Вот ведь негодяй, — Такотос прервал мелодию. Слушавшие его девушки нехотя вышли из оцепенения. — Мама, я смогу тебя подменить, можешь призвать меня прямо отсюда. — Я не утверждал твоей кандидатуры! — возразил Эсолтар. — Ты только что отказался от права делать это! Я как её воспитанник имею право всюду следовать за ней, — он поднялся с места, от гнева позабыв про сковывавший тело холод, подобрал с обледеневших листьев си'михар и, несколько раз встряхнув заиндевевшие одеяния, пошёл в сторону ближайшего трансмата. Сахива больше не отвечала. Такое было в порядке вещей, когда ей приходилось принимать большие потоки информации, но Такотосу отчего-то стало тревожно. Обычно ему удавалось уловить отсвет её сознания даже в самом густом хаосе. Сейчас казалось, что поток информации лился безвекторно и рассыпался не найдя своей цели. — Надеюсь, ты просто заснула. Судящий переместился на оживлённую улицу близ здания прокуратуры — высокого шпиля с широким основанием. Двери среагировали на его ауру и открылись. Стоило войти, Сахива бросилась ему навстречу. Её глаза горели ярко-белым, аура пульсировала болью, но в пси-эфире была тишина. Такотос удивился — он знал её и знал, что она должна была бы кричать. Его передёрнуло то ли от холода, то ли от ужаса. Он поймал её за плечи и стал внимательно осматривать, но не обнаружил никаких повреждений. Сахива схватила его за одежды и сжала их, болезненно жмурясь, и даже через закрытые глаза прорывались белые нити. — Ты слышишь меня? — спросил он осторожно. Вместо ответа мать обмякла в его руках, продолжая вздрагивать, и как он ни пытался, даже через прямой контакт ему не удавалось почувствовать и понять, что с ней произошло — помимо тотального нарушения внутренней гармонии. Собравшись с духом, он взял её на руки и медленно понёс в сторону трансмата. На его пути возникло множество любопытных лиц и голосов, желавших непременно узнать, что случилось с новым прокуратором. Сахива беспомощно смотрела на них, нервно ухватившись за плечи сына. — Она не может вам ответить, — Такотос почти физически отталкивал своей аурой всех, кто преграждал ему дорогу, и отбрасывал тысячи назойливых однообразных вопросов, звеневших в Кхале. Получив такой ответ, эфир наполнился разочарованием и раздражением. Трансмат перенёс его в медицинский корпус в квартал кхалаи. Получив от него инструкции ещё до прибытия, пара медиков встретили его в свободных покоях. — Видимых повреждений нет, очевидно она переутомилась... слишком сильно, — сказал Такотос, укладывая Сахиву на жёсткую медицинскую кровать, опуская её голову и нервные отростки во впадину посреди ложа. Как только он попытался выпрямиться и отойти, она крепко схватила его за запястье обеими руками, не сводя с него испуганного взгляда. — Я могу говорить от её имени, я её сын. — Судя по активности мозга, она должна кричать от боли, — один из медиков провёл первичное сканирование, и в его ауре промелькнул тот же ужас. — Судящий, сколько она не спала? — Трое суток. До сегодняшнего вечера она была помощником прокуратора Эсолтара и исправно исполняла его обязанности. Сейчас он решил, что она заслужила занять его место, и... это оказалось для неё слишком. — Трое суток непрерывного контакта с пси-усилителем и резкий поток информации под конец. Это всё объясняет. В попытке защитить себя от перегрузки, мозг отключил восприятие пси-сигналов. Твоя мать сейчас не способна ни говорить, ни слышать, — второй медик медленно провёл над её головой устройством глубокого сканирования. — Точнее можно будет сказать лишь после того, как она отдохнёт. — Насколько всё серьёзно? — Такотос напряжённо считывал мысли обоих медиков, но однозначного ответа в них не находил. Одно было ясно — эти двое молодых Шеддар прекрасно знали Сахиву, проведя не один десяток циклов под её постоянным наблюдением, знали о её самоотверженном трудолюбии и ответственности и не ожидали, что её измотанный организм оправится скоро. — Зависит от того, насколько процесс вышел за пределы психической защиты и поразил органику. Нужно тщательно обследовать состояние нервных связей. Но сначала ей нужен отдых. — Понимаю, — Такотос попытался высвободить руку, но пальцы Сахивы продолжали сжимать его запястье с несвойственной им силой. Он закрыл глаза — он хотел бы поделиться с ней покоем, но сам был слишком встревожен за неё. — Похоже, она всё ещё способна ощущать моё присутствие. — Судящий, нужно, чтобы ты подержал её, пока я делаю инъекцию. — Это ещё зачем? — Такотос поднял глаза на внушительных размеров инструмент в руках медика. Подобные он видел в операциях по созданию киборгов и никак не мог увязать с тем, что собирались сделать сейчас с его матерью. — Если её связь с Кхалой действительно пострадала — нет времени на обычные успокоительные. Несколько минут сейчас могут спасти её от вечности в тишине. *** Сахива проснулась на ложе из шкур и шёлковых подушек в своих покоях. Вчерашний вечер плыл по её памяти неяркими огоньками, скрытыми плотной туманной пеленой. Отголоски Тилубер смешивались с цветными пятнами эмоций, среди которых самым ярким было беспокойство. — Такотос? — позвала она и тут же сжалась от странного ощущения — будто её телепатема оборвалась в пустоту, даже не покинув её разума. К разливавшейся по телу неприятной слабости примешалась острая боль в затылке, раскалённой нитью прошившая всё восприятие. Вскрикнув, она схватилась за голову, и это вызвало ещё более болезненную реакцию. Ощущения и реакции на них возрастали ужасающей спиралью, и на этой волне ускользавшие прежде воспоминания всплыли особенно ярко, и мучительные спазмы снова разлетелись по телу от пульсирующего кома в основании уз. Что-то схватило её за руки. Сахива распахнула глаза и увидела нависшее над ней лицо, которое показалось знакомым. Её сознание с трудом обрабатывало зрительный образ в отрыве от рисунка сознаний на полотне Кхалы, которое исчезло из её восприятия. — Инола! Что ты здесь... — спросила судящая, и снова болезненный каскад прошёлся по всем её нервам. Осознав, что молодая кхалаи из дома досуга находилась в её покоях, она пожелала непременно оттолкнуть её, но не нашла в руках силы даже просто чтобы вырваться. Бело-голубые глаза Инолы были полуприкрыты. Было очевидно, что она тоже пыталась что-то сказать, периодически отводя взгляд куда-то в сторону. Наконец она отстранилась и, отпустив одну из рук Сахивы, быстро скользнула пальцами по небольшой консоли. Судящая вздрогнула, почувствовав влившуюся в затылок прохладу. Боль, завладевшая всем её существом, отступила, сменяясь вновь наполнившим вены туманом. В разуме колыхнулся гнев, но был заглушен чувством облегчения и благодарности. Осознав прямую связь между болью и ментальными усилиями, больше Сахива заговорить не пыталась, временно смирившись с мучительной неопределённостью. Инола ке Шеддар сидела перед ней в своём самом красивом платье из шёлка цвета зимнего неба, и в её напряжённо опущенных надбровных дугах читалась смесь раздражения и сочувствия. Выждав момент, кхалаи почтительно поклонилась, роняя причудливо сплетённые вибриссы на разложенные на полу шкуры, затем выпрямилась и подняла перед собой кадуцей Такотоса. Сахива вяло удивилась, но в то же время немного успокоилась, узнав, что эта женщина находилась в её доме с позволения сына. Выждав время, Инола опустила кадуцей и подняла небольшую табличку, на которой был вырезан иероглиф, обозначавший звание прокуратора. Внезапно осознав, что должна находиться совсем не здесь, судящая снова попыталась встать, но смесь транквилизатора и обезболивающего позволила ей лишь сдвинуться на пару сантиметров. Инола протестующе замахала рукой и снова подняла кадуцей Такотоса, придвинув его вплотную к табличке. Затем, отложив оба предмета, она указала ладонью на себя и снова на пол. Сахива прикрыла глаза от накатившей горечи. Разумеется, такой, как сейчас, она не способна была исполнять свои обязанности. Она надеялась лишь на то, что Ксанфира, бывшая вторым заместителем Эсолтара, вовремя вернётся из путешествия по малым поселениям крайнего севера и избавит Такотоса от необходимости нести бремя, к которому тот был совершенно не подготовлен. Инола некоторое время сидела неподвижно, и, даже не читая её, Сахива видела, что кхалаи прекрасно осознавала, она — не та, кого хотели бы видеть здесь сейчас. Но, вопреки неопровержимости факта глубинной неприязни, присутствие рядом хотя бы кого-то успокаивало те тревоги, которые не в силах был подавить транквилизатор. Сделав над собой очередное усилие, Сахива чуть сдвинула руку в сторону Инолы и раскрыла ладонь. Кхалаи приподняла надбровные дуги, явно не уверенная в том, что правильно поняла этот жест. Чуть поколебавшись, она наклонилась и вложила кисть руки в ладонь судящей. Сахива вяло сжала пальцы, ощущая прохладу её чешуи и токи энергии, пронзающие ауру, в которой она могла, сосредоточившись, уловить крупицы информации, хоть немного разбивавшие мучительный туман тишины. *** Эсолтар был крайне удивлён, когда пара воинов, ещё вчера бывших его личной охраной, подняли его из постели, не удосужившись даже разбудить — проснуться его заставили болезненные прикосновения порогов и камней к обнажённым ступням, пока его волокли по дороге из дома досуга Джакс'Манар. — Что происходит? — задал он вопрос, в то же время интересовавший всех, кто имел возможность видеть его — воины не использовали трансмат, очевидно получив приказ продемонстрировать позор бывшего прокуратора всему городу. — Тебя желает видеть заместитель прокуратора, судящий. Ты нанёс ущерб нашему обществу и должен понести наказание. — Заместитель? Я отказываюсь говорить с кем-то, кроме прокуратора Сахивы! Но воины больше не отвечали ему. К тому моменту как Эсолтара доволокли до здания прокуратуры, его одеяния до пояса превратились в лохмотья. Втащив в комнату слушаний, стражи бросили бывшего прокуратора в пятно падавшего с кристалла на потолке света, вокруг которого тут же замерцала сетка защитного поля. Старый судья, избитый дорогой, не нашёл в себе сил встать и так и остался сидеть, упершись руками в пол. — Чем я заслужил такое унижение, заместитель... — превозмогая боль, он поднял голову, понимая, что сейчас это дастся ему легче, чем попытаться почувствовать присутствовавших через общую связь. — Такотос? — несмотря на шок и слабость, он рассмеялся. — Не-ет, она не могла просто взять и... — Заместитель Ксанфира ещё не закончила деловое путешествие, заместитель Нер'Анфа ушла в отставку две луны назад, — Такотос сидел перед ним в домашней робе и не утрудился как-либо приветствовать бывшего прокуратора. — Ввиду обстоятельств, мне как сыну и воспитаннику потерпевшей было позволено лично рассмотреть твоё дело. — Где Сахива? — Эсолтар ке Венатир, судящий седьмой ступени, отставной прокуратор восточной Лаци. Ты в течение семидесяти часов уклонялся от своих обязанностей при отсутствии на месте двух из трёх заместителей. В результате твоей безответственности Сахива ке Венатир была вынуждена исполнять твои обязанности всё это время. — Она не возражала! — Я не давал тебе слова, — ярко-зелёные глаза Такотоса зловеще сверкнули в полумраке комнаты слушаний. — Ты здесь имеешь не больше прав, чем... — попытался возразить Эсолтар, но короткий разряд, прошедший из потолка в пол, ударил его, заставив замолчать и распластаться на полу. — Я имею все права. В результате твоей безответственности Сахива ке Венатир получила повреждение мозга, лишившее её связи с Кхалой. Сейчас она не в состоянии исполнять обязанности, которые ты ей столь легкомысленно передал, — Такотос встал с места и подошёл к мерцающей стене сдерживающего поля, окружавшего подсудимого. — Мой запрос о проведении суда над тобой был одобрен Конклавом. — Сахива... потеряла связь с Кхалой? — в эмоциях отставного прокуратора мелькнуло сожаление. — Я... не думал, что произойдёт что-то подобное. — А ведь учат, что отдохновение плоти должно прояснять разум. Пока ты пытался завлечь девушек игрой на си'михар, моя мать сходила с ума от боли! — Такотос, я уже не молод, — подсудимый снова заставил себя сесть. — Посмотрел бы я на тебя, когда ты доживёшь до девятисот! Если, конечно, пустота, отравившая тебя, не сожрёт тебя раньше! — Эсолтар. Ты только что признался на всю Кхалу в том, что ты — просто старый дурак, а не судящий, которого заботит судьба каждой вверенной ему души. Скажи, почему Сахива не стала прокуратором раньше? — Я... — Ты цеплялся за титул. За табличку над твоими покоями. За надписи на кадуцее, которые заставляли прохожих кланяться тебе ниже, чем ты заслуживал. За... — аура судящего засквозила обжигающим презрением, — особое отношение в домах вроде того, из которого тебя только что выволокли. С этого момента ты лишаешься всех привилегий, данных тебе прежним положением и кастой. Ты — отвергнут. На этот раз сожаление Эсолтара проступило яснее, смешавшись с искренним чувством вины. За обличительной речью молодого судящего он чувствовал мысли и взгляды других смотрителей и даже нескольких членов Конклава, которые безмолвно соглашались с каждым его словом. Лаци была спокойной провинцией, где громких слушаний не случалось чаще, чем раз в сорок циклов, но за последние триста пятьдесят все неприятности происходили именно в его округе, и он почти всегда отмахивался от них, взваливая на плечи заместителей — чаще всего Сахивы, всегда такой ответственной и старательной. Оранжевый свет его глаз поверженно потух. — Признайся, Такотос. Ты ненавидишь меня с тех пор, как я приказал казнить того падшего. — Мои чувства не влияют на мои суждения, Эсолтар. И сейчас я ненавижу тебя только за то, что у моей матери се'джер! — Се'джер? — отставной прокуратор поражённо распахнул глаза. Этот термин встречался нечасто даже в медицинских трактатах, а для представителя его касты и вовсе существовал скорее как жуткая легенда о недуге, прерывающем поток телепатических сигналов и делающем невозможным любой дистанционный контакт. И если можно было представить воина или кхалая превозмогающими подобный недуг, то для судящего подобное означало полную беспомощность и бесполезность, которые для любого из Перворожденных были хуже смерти. Эсолтар закрыл лицо руками — обвинения, окатившие его поначалу, как вода из замёрзшего озера, теперь выстроились в логической последовательности, и он, как тот, кто пришёл в этот мир как судящий, не мог не признать их справедливость. Сахива была ценной — слишком ценной, чтобы оставить безнаказанной её вероятную гибель для общества Перворожденных. — Насколько всё серьёзно? — Это будет известно только после того, как она отдохнёт и пройдёт длительное лечение. Конклав пока не отозвал её титул, — Такотос отвернулся и подошёл к консоли. Прозрачные стенки сдерживающего поля растаяли. — На твоём месте я бы отправился к храму и молил богов, чтобы нанесённый тобою вред не оказался необратимым. — А если он окажется таковым? — Твой проступок приравняется к убийству. Ты лучше меня знаешь, каково наказание. После этих слов двое храмовников-стражей, до этого молча ожидавших у входа, снова подошли к Эсолтару и подняли его. Такотос приблизился к нему вплотную и демонстративно сорвал с его пояса цепь, на которой всё ещё был закреплён кадуцей. Затем он так же грубо сорвал с его шеи церемониальное ожерелье, и, слетая, оно оставило на чешуе пару царапин. Когда судящий потянулся к украшавшей лоб подсудимого диадеме, тот зажмурился, опасаясь, что останется без глаз — но отделался лишь несколькими красноречивыми ссадинами на щитке. После этого воины снова отпустили его, и Эсолтар едва устоял на ногах. — Я всего лишь хотел забыться в ласковых руках, пахнущих дурманом, лежать и смотреть, как над прозрачным куполом падает снег. Никогда не думал, что я и вся моя жизнь... придём к этому, — он опустил глаза на то, что осталось от когда-то величественных одеяний прокуратора, и подумал о морозах, спускавшихся на провинцию после дня Тилубер. От Такотоса веяло терпеливым ожиданием, и Эсолтар не сразу понял, чего именно он ждёт. Осознав его невысказанное, но ясное требование, отставной прокуратор снова опустился на колени и глубоко поклонился, касаясь лбом прохладного камня пола. — У тебя всё ещё есть великое единство, — сказал Такотос холодно. — Чтобы слышать, как все дети Айюра проклинают меня. *** Такотос вернулся домой измождённым духовно и физически. Он знал всё о работе матери, но никогда по-настоящему не собирался следовать по её стопам. Его больше привлекало изучение архивов и звёздных карт, а бдительное наблюдение за тысячами сознаний казалось чем-то бессмысленным и скучным. Бессмысленное и скучное на деле оказалось тяжёлой ответственной работой, которая в первый же день подарила ему ноющую боль в нервных отростках, не привыкших к таким потокам информации. Когда он сдвинул занавесь, ведшую в покои матери, ему навстречу вышла Инола и глубоко поклонилась. — Эн таро Адун, судящий. Инола ке Шеддар к твоим услугам. — Боги, я почти забыл, что ты здесь, — Такотос нервно тряхнул головой. Сейчас её присутствие не было неожиданностью, но куда больше он удивился, обнаружив её здесь ночью, когда принёс сюда Сахиву после медосмотра. Однако в тот момент его слишком волновало состояние матери, чтобы выяснять отношения с кхалаи, превысившей все допустимые рамки. — И разве я не приказал тебе прекратить мне кланяться? — Мои извинения. — Извинений не нужно. Как моя мать? — Приходила в себя в середине дня, но ей тут же стало хуже. Я делала всё, как ты сказал. Она не была мне рада, но мы достигли взаимопонимания, — Инола потеребила браслеты из розового камня, украшавшие её запястья. — Мне кажется, это лекарство превращает её в растение. — Даже растения могут говорить друг с другом, — Такотос сел на шкуру рядом с матерью и положил руки на её нервные отростки, обычно сплетённые в пять длинных кос, а сейчас лежавшие свободной копной вокруг воткнутой в основание черепа трубки, подсоединённой к объёмной камере со смесью обезболивающего и транквилизатора, и двух потоньше, попеременно подводивших к мозгу лекарства из ёмкостей объёмом поменьше. — Я не думаю, что сейчас стоит беспокоить её, судящий. — Ты медик? — спросил он со смесью раздражения и интереса. — Те области медицины, которые известны мне, считаются недопустимо архаичными, однако... — Наука не знает способа излечить се'джер. Эти лекарства должны лишь законсервировать болезнь и не дать ей поразить больше нервов. Всё остальное — в руках судьбы. — Судящий может прочесть меня. Я не обладаю никакими особенными талантами, но в деле восстановления гармонии души и тела мне нет равных в Джакс'Манар, — Инола села позади него и, не спрашивая разрешения, расстегнула кольцо, сжимавшее распухшие узы. — Что ты себе позволяешь? — спросил Такотос и развернулся было, чтобы оттолкнуть её, но замер на середине движения — кровь прилила в пережатые отростки, отчего по нервам разлилось неожиданное облегчение. — Ты забыл тёплую одежду, когда уходил. Твои узы замёрзли и опухли. Судящий относится к себе ещё более безответственно, чем его мать, — её ладони снова легли на его нервные отростки, и на этот раз они были смазаны маслом. Такотос был уверен, что это какой-то из видов ореха, но никак не мог вспомнить его названия, однако приятный ненавязчивый аромат, впитавшись в кожу, почти полностью снял напряжение, терзавшее нервные отростки по всей длине в последний час контакта с пси-усилителем. Возражения, которые он хотел высказать Иноле, рассеялись окончательно, и он откинул назад пару кос, спадавших на плечи, также вверяя их её умелым рукам. — Ты так и не объяснила мне, что ты здесь делаешь. — Забочусь о здоровье прокуратора, — Инола посмотрела в сторону Сахивы, продолжавшей спать в метре от них с отпечатком страдания на лице. День в компании судящей, для которой она почти ничего не могла сделать, был мучительно долгим и скучным для девушки, привыкшей развлекать десятки гостей, но её сын был тем, кому она не могла отказать, тем более в столь незатейливой просьбе, как просто не оставлять её одну. По её безмятежно-печальной ауре скользнуло чувство вины и вновь растаяло, когда она принялась расплетать косы Такотоса. — И её заместителя. — Видимо Эсолтар не учёл, что отказавшись от звания, он отказался и от тебя. — Точно так. Я не вернулась в Джакс'Манар после Тилубер, чтобы напомнить ему об этом. — Ты была на Тилубер? Не думал, что Шеддар интересны наши племенные праздники. — Я сидела рядом с тобой до самого захода Лу, — она спустилась руками на его плечи и крепко сжала их через одежду. Такотос снова напрягся, но расслабился, прочитав её мысли и убедившись, что прикосновения не несли никаких иных намерений, кроме заботы. За последние двадцать циклов он бессознательно фильтровал любые знаки внимания в свою сторону, но сейчас оказался поставлен перед фактом. Инола действительно сидела перед ним целый вечер, скрыв лицо в пушистой кайме капюшона, и надела под тёплый плащ лучший наряд, словно знала заранее, где именно проведёт ночь. Ему не нужно было вторгаться глубоко в её воспоминания о Тилубер, чтобы увидеть, как она надеялась уйти оттуда вместе с ним последней, когда ночной мороз прогнал бы всех прочих и никто не мог бы увидеть их — предложить ему согреться. — Тебе стоит сыграть ей, когда она снова очнётся, — снова заговорила Инола после долгого молчания, в котором, казалось, мороз с улицы неведомым образом просочился в надёжно согретую энергетическими линиями комнату. — Она не может слышать истинную речь, но её кожа всё ещё чувствительна к вибрациям. — Ты думаешь, она захочет слушать музыку? — Я думаю, что сейчас она всё что угодно предпочтёт тишине. *** Меньше всего на свете Альгинерия ке Ара желала путешествия в северные земли Айюра, но воля Конклава, словно желая испытать её верность и душевное рвение, направила именно её в качестве советника проследить за тем, чтобы восточный регион Лаци не остался без надзора после преступной халатности прокуратора Эсолтара. Пройдя через транспортационные врата, она машинально отвергла предложенный тёплый плащ и вышла на холодные улицы Ун-Раментор в едва прикрывавшей тело алой тунике. Энергетические линии, тянувшиеся ассиметричным узором меж отполированных цветных камней, согревали их ровно настолько, чтобы было комфортно ногам. Альгинерия поёжилась, но всеми силами постаралась скрыть от окружающих, насколько некомфортно было её обнажённым плечам. — Дорогой младший брат, если бы врата в пустоту существовали, они бы могли открыться здесь и никто бы не заметил, — обратилась она к оставшимся по другую сторону врат родственнику, который, вероятно, даже не сумел бы уловить её слова в общем потоке информации. — Эн таро Адун, советник Альгинерия, — приветствовал её Такотос, которого она, слишком поглощённая холодом и воспоминаниями, не замечала в упор. — Должно быть, ты помощник прокуратора, — судящая внимательно осмотрела его, но не могла не задержаться взглядом на глазах, цвет которых одновременно пугал и завораживал. — В определённом смысле. — Почему вы так плохо снабжаете улицы энергией? — она поправила полу туники, прикрывая обнажённые бёдра. — Этот обогрев никуда не годится. — Мы предпочитаем экономить природные ресурсы. Обогрев таких территорий истощил бы нашу землю. Разве тебе не предложили тёплую одежду, советник? — Предложили. Однако я не нашла среди этих одежд ничего, в чём я не выглядела бы как дикарь эпохи раздора, — раздражённо ответила она, и на поверхности её мыслей неприкрыто звучало, что именно так по её мнению выглядят все, кто ходит по улицам Ун-Раментор, включая того, кто с ней говорит. Грубые плащи коричневых оттенков, украшенные лишь каймой из пушистого бело-серого меха, многослойные робы, массивные капюшоны, скрывающие нервные отростки, и толстые бумажные, оплетавшие камни, нити там, где должны были быть золотые цепи. — Настоящая Ара. Упрямство, граничащее с безрассудством, — от Такотоса повеяло снисхождением. Альгинерия должна была бы вскипеть от гнева, но пробиравший до костей холод притупил все чувства настолько, что судящая лишь хмуро сдвинула надбровные дуги. — Идём. Я отведу тебя туда, где ты будешь жить. Оттуда есть прямой трансмат в прокуратуру, — он протянул ей руку. — Я в состоянии идти сама, Венатир, — Альгинерия гордо выпрямилась и сделала несколько шагов в направлении, которое ясно увидела в разуме Такотоса. Ноги слушались её плохо, и никакая концентрация не помогала преодолеть возникшую от холода неуклюжесть и вялость. В полшаге от трансмата сведённое холодом тело окончательно подвело её, и советник упала на прогретые камни. И, вероятно, этого падения никто бы не заметил, если бы не взорвавшее эфир облако досады. Теперь же вся провинция получила новый повод для пересудов — судящую из Ара, гулявшую по Ун-Раментор в сезон коротких дней в одной лишь лёгкой тунике. — Советник Альгинерия, кажется, ты непреднамеренно исказила истину, — Такотос стоял рядом и не спешил предлагать помощь. — Я никогда не пойму, зачем Перворожденные колонизировали эти ужасные холодные земли, — чуть согревшись от проходившей прямо под ней энергетической линии, Альгинерия встала и шагнула в нишу трансмата. — А я никогда не пойму, зачем Конклав присылает для решения наших внутренних проблем таких, как ты. *** Следующее пробуждение Сахивы оказалось чуть более приятным — уже хотя бы потому, что первым, кого она увидела на этот раз, был её сын. Вернее тот, кем она привыкла его считать после того, что случилось триста циклов назад. Такотос сидел перед ней с пачкой бумажных листов на коленях, старательно выводя на них слова. Ещё несколько, уже исписанных, лежали вокруг него полукругом. Приглядевшись, судящая поняла, что надписи были лишь отдельными слогами. — Это... — хотела она начать фразу, но боль тут же напомнила о себе неприятным призраком. Сахива осеклась, понимая, что дальнейшая попытка заговорить могла сломать хрупкий баланс, созданный химикатами и без того наполнявшими её тело в слишком больших количествах. Судящая нашла в себе силы сесть, но сделала это столь медленно и бесшумно, что Такотос не обратил на неё внимания, пусть и сидел всего на расстоянии метра. Раздражённо сощурившись, она упёрлась одной рукой в пол, а второй неуклюже взмахнула перед его лицом и ухватила за колено. Он вздрогнул и отшатнулся, уронив на пол листы и кисть. Осознав, что произошло, он с виноватым видом положил руки на её плечи и помог сесть обратно, проверив, чтобы трубки с лекарствами не выпали. Сахива с горечью прикрыла глаза и накрыла руку сына ладонью, чувствуя кожей неровную пульсацию его энергии. Такотос неловко отстранился и поднял перед собой два листа со слогами «се» и «джер». Судящая застыла, уставившись на изгибы букв. Её надбровные дуги несколько раз нервно дёрнулись вверх, оранжевый свет глаз перешёл в белый, после чего она зажмурилась, не желая видеть то, что видела, и тем более это осмыслять. Но темнота не приносила сна — лишь тишину, в которой ей оставались лишь едва уловимые вибрации воздуха. И в этой тишине не было ничего, кроме неё самой и её мыслей, помимо воли соединявших начертанные на бумаге символы с их значениями. Эмоции рвались из неё и падали в пустоту, разбиваясь о выросшую вокруг разума стену безмолвия, не впускавшую и не выпускавшую ничего. Лишь по нитям энергии, рвавшимся из-под сжатых век, и по всполохам ауры сын мог увидеть отголоски её чувств. Когда она нашла в себе силы открыть глаза, Такотос уже выложил перед ней целое предложение, составив его из символов и табличек. «Прокуратор Эсолтар ке Венатир седьмой ступени предстал перед судом и был лишён всех титулов», — Сахива с удивлением обнаружила, что вместо имени был использован личный кадуцей отставного прокуратора. Она взяла его в ладонь и считала слабый энергетический след старика, на исходе жизни вдруг потерявшего всё. И пусть именно он был виновен в том, что с ней произошло, вместо злости она почувствовала жалость. Такотос почти закончил составлять ещё одну фразу, нацеленную поведать ей новости. Окинув взглядом множество листков со слогами, Сахива выловила «гул» и «джа» и поднесла к его лицу. Он замер и медленно поднял на неё взгляд. Затем выпустил из рук очередной слог и взял протянутые ему листы, прижав к груди. Даже отрезанная от восприятия его мыслей, Сахива видела его возмущение, смешанное с гневом и досадой на то, что после всего, что он сделал, она посмела назвать его жестоким. Он несомненно что-то говорил. Говорил много, и, вероятно, такого, чего никогда бы не сказал ей, зная, что она его слышит, хотя за сотни циклов она и так успела изучить его до самого дна души. Однако отчего-то попытки представить, что именно сейчас выливалось в телепатический эфир из его разума, немного заглушили тишину. Сахива посмотрела на начатую им фразу. «Конклав прислал советника Альгинерию ке Ара четвёртой ступени для помощи в...» — от возмущения судящая чуть не проткнула когтем имя незнакомой, но уже неприятной гостьи, очевидно призванной вмешиваться в её работу. Такотос прервал заведомо бессмысленный монолог и тоже тронул пальцем имя советника. Его глаза, полыхавшие от переизбытка чувств, чуть потухли и сощурились, и он изящным движением руки выловил из вороха слогов «бер». Подняв его перед собой, он тряхнул его несколько раз, гротескно изобразив Альгинерию, дрожащую от холода. Сахива засмеялась, но смех скоро обернулся новым приступом боли, который на этот раз сломал хрупкое равновесие. По телу судящей вновь покатился неостановимый каскад мучительных спазмов, и, прежде чем её разум снова угас в навязанном препаратами сне, она почувствовала прохладные объятия сына. *** — Дорогой младший брат, развлечения здесь не отличаются привычным нам размахом, но местный колорит весьма любопытен. Похоже, этот дом — единственное тёплое место во всей Лаци, — сказала Альгинерия, погрузившись по плечи в естественный бассейн с водой из горячего источника, с поверхности которого поднимался душистый пар. Мутную от входивших в её состав минералов воду красиво подсвечивали крошечные кристаллы, выступавшие прямо из донной породы, делая её похожей на голубое молоко, на поверхности которого крошечными пятнами покачивались сушёные лепестки неизвестных Альгинерии цветов. Прямо над бассейном было открытое небо, но падавший с него снег таял, не проникая ниже развёрнутого над бассейном щита. — Ты несправедлива, судящая, — спокойно ответила Инола, которой Такотос лично приказал проследить за тем, чтобы советник хорошенько согрелась. Она стояла на берегу бассейна, задумчиво глядя на вибриссы судящей, которые та не стала погружать в воду и оставила прямо у её ног, на пути роботов-уборщиков, теперь беспокойно крутившихся в поисках пути преодолеть это препятствие. — Джакс'Манар не единственный дом досуга с горячим... — Я пошутила, — перебила Альгинерия, отцепляя с шеи тяжёлое металлическое ожерелье и протягивая кхалаи, чтобы та уложила его к остальной одежде. — Я не вчера вышла из скорлупы и знала, куда отправляюсь. Мне просто очень хотелось разозлить мать. Когда я думаю, как она искрит от злости, снова и снова натыкаясь в Кхале на моё позорное падение у трансмата, мне и впрямь становится теплее. — Она чем-то обидела тебя? — Она просто невыносима, — холодно бросила Альгинерия и погрузилась в воду до уровня глаз. — Судящая не будет купать свои... — Инола ке Шеддар, я прочитала в твоём разуме, что ты умеешь обращаться с нервными узами намного лучше и нежнее, чем даже их хозяева. — Я не смею. Ты Ара, вы никому не позволяете... — Не пытайся мне лгать. Давай, представь, что я — твой любимый мужчина. Ты ведь смеешь приходить к нему домой без приглашения! — Судящая! — А ещё ты позволяешь себе читать чужие разумы гораздо глубже, чем положено твоей касте. Из-за этого Джакс'Манар имеет столь... необычную славу последние тридцать девять циклов. Ведь в нём прислуживает такая красивая, умная, понимающая, заботливая молодая кхалаи. Неужели тебе самой никогда это не казалось странным? — Если... если я виновата, я готова принять наказание, судящая! — Инола резко опустилась на колени, припав лбом к краю бассейна. Пара вибрисс из её причёски упали кончиками в воду. Альгинерия усмехнулась и несильно сжала одну из них пальцами, заставив кхалаи вздрогнуть и закрыть голову ладонями от непонимания и растерянности. Её аура была похожа на цветок, свернувший лепестки от неожиданного ветра, очаровательный в своей ранимости. Когда кхалаи подняла глаза, тяжёлые кольца, обнимавшие вибриссы советника, лежали расстёгнутые на берегу бассейна, а сама Альгинерия полностью ушла под воду, блаженно растянувшись на песчаном дне, так что под метрами воды виден был лишь смутный силуэт её тела и пара пятен жёлтого света от приоткрытых глаз. — Не нужно так переживать, Инола ке Шеддар. Я не сделаю с тобой того, что ты увидела в моих воспоминаниях. — Судящая великодушна. В наступившем молчании кхалаи позволила себе встать и заставила себя прекратить всматриваться в образы на поверхности сознания гостьи, сейчас касавшиеся совсем не высоких материй или общественного порядка. Однако как она ни пыталась, откровенные картины продолжали плыть у неё перед глазами. Скулы Инолы потемнели от прилившей крови, и когда Альгинерия вынырнула, она совсем забылась, залюбовавшись её совершенно реальной серой в тёмную полоску чешуёй, на которой драгоценной россыпью блестели сотни крошечных капель. — У прокуратора Сахивы действительно се'джер? — спросила судящая, словно всего предыдущего разговора просто не было. Инола вздрогнула и спешно поклонилась ей снова. — Да. Всё указывает на это. И нет известного науке лечения. — Кхас исцелял больных недугом молчания, просто дотрагиваясь до них. Не знаю, было ли то очередное чудо богов или генетическая аномалия, но он мог донести свет Кхалы даже в самую непроглядную тьму. — Как жаль, что он умер. — Твои слова ересь, Инола ке Шеддар, — Альгинерия опустила надбровные дуги, и её аура наполнилась смесью снисхождения и праведного гнева. — Каждый из нас бессмертен в Кхале. Тем более великий учитель. Он смотрит на нас из нашей памяти — нужно лишь уметь его найти. — А ты умеешь? — Нет, — ответила судящая с ноткой печали, принимая из рук Инолы тонкий золотистый балахон с вышитыми на нём крупными алыми цветами. — Но твой возлюбленный с зелёными глазами сумел бы. Его явно не пугают прикосновения пустоты, которая скрывается за памятью древних. — Это не так! Однажды коснувшись пустоты, он больше не... — Позволь ему решать, как помогать матери. И сделай мне массаж.