Недуг молчания

Минул полный цикл с того дня, как разум Сахивы сковала непроницаемая тишина. Время и принятые Конклавом меры не вылечили её, но принесли порядок в прокуратуру, где советник Альгинерия успешно, пусть и крайне неохотно, продолжала выполнять её работу. Поначалу прокуратор противилась такому исходу, но вернувшись в родной город, она увидела воочию, как отлаженный механизм сложившегося в нём общества вновь функционировал, и функционировал без неё. И как только она прекратила попытки поддерживать связь с новыми помощниками, те перестали приспосабливаться к её столь неудобному существованию, и её титул, пусть и всё ещё оставался при ней, утратил всякий смысл. Такотос, также освободившийся от необходимости следить за делами в прокуратуре, теперь проводил всё свое время дома рядом с ней, но его внимание почти целиком было поглощено мальчиком, вышедшим из яйца на исходе сезона длинных дней. Он увлечённо говорил с ним, уверенный, что детский разум слышит и понимает его, и пусть каждый вечер он доставал с'иаин, чтобы сыграть вместе с Сахивой, она не могла отделаться от чувства, что лишь мешала его вновь обретённой гармонии. В день Тилубер он, не то по привычке, не то желая сыграть всем в долине Раш'Менар новую мелодию своей души, покинул дом, оставив её наедине с неподвижной тишиной. Холодное утро заволокло воздух белой пеленой спустившейся на Лаци метели, в которой из дома прокуратора не видны были даже кристаллы пилонов, сиявших с городских стен. «Я, судящая Сахива ке Венатир, прокуратор цитадели Раментор и всей восточной Лаци, ради всеобщего блага должна отказаться от дальнейшего существования, дабы не обременять им тех немногих, кому я небезразлична даже будучи бесполезной. Я ухожу в пустоту, как уходили наши далёкие предки, смиренно принимая грядущую холодную вечность. Да сохранит Кхас души тех, кому даровано быть частью великого единства. Да сохранит Адун пламя их сердец негасимым даже после смерти. Я и вся моя жизнь — слова, летящие в пустоту», — Сахива вывела последний слог дрожащей рукой и отложила написанное в сторону. В полумраке зала предков надписи на поминальных табличках тускло мерцали голубым. Судящая провела кончиком пальца по сплетению линий, являвшемуся именем её сына. Прикрыв глаза она положила руку на пояс и нащупала цепочку, на которой висел кхайдариновый кинжал. Кинжала не оказалось на месте. Она с минуту глупо смотрела на сломанное звено, ощупывая и перетряхивая складки одежды, затем поднялась, надеясь, что лезвие просто зацепилось за подол. Спокойная решимость расстаться с жизнью сменилась досадой. Сахива мысленно бранила себя, блуждая по дому в тщетных поисках кинжала, который теперь мог быть где угодно. Не было его среди расставленых у стены инструментов и сложенных в нишах церемониальных одежд. Не было его и среди мнемокристаллов и свитков, составлявших её личную библиотеку. Она проверила даже шкафчик с курительными смесями, которыми пользовался только Такотос, но и предположение о том, что сын спрятал её оружие, предугадав её возможные намерения, не оказалось верным. Вдруг она уловила вибрацию, издаваемую звуком кристалла, царапающего полимерную поверхность пола. Обернувшись на звук, судящая увидела ребёнка, сидевшего на свёртке из тёплой одежды. Маленький воспитанник Такотоса держал кинжал обеими руками, увлечённо выводя что-то на полу сверхпрочным сверхострым концом. Сахива замерла и в этот момент возненавидела свой недуг ещё сильнее — за то, что никак не могла повлиять на происходящее без риска для жизни ребёнка. Стараясь производить как можно меньше шума, она подобрала подол одеяния и медленно подошла к нему. Приглядевшись, судящая с удивлением обнаружила, что ребёнок вывел на полу иероглиф «Кхала», скопировав его с узора, вышитого на лежавшей рядом подушке. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки, Сахива опустилась на колени и, выждав момент, ухватила лезвие, надеясь быстро отобрать его. Но ребёнок неожиданно крепко вцепился в опасную игрушку, и острые края, выскальзывая, рассекли тонкую кожу его пальцев. От боли он разжал хватку и уставился на свои ладони, по которым побежали капли крови, ярко сияющие жизнью. Увидев это, Сахива отбросила кинжал как можно дальше и обеспокоенно схватила его руки. Царапины были неглубокими и должны были затянуться за несколько минут, но в вибрациях энергии под кожей она чувствовала его боль и испуг, и их же могла ясно видеть в прерывистом золотом мерцании глаз. Несколько капель сорвались с его ладоней и упали на её запястья. — Прости меня, я не хотела... — сказала она и тут же испуганно схватилась за голову. Но боли не последовало. Вместо неё мягкое тепло пробежало по нервным отросткам и возвратилось обратно светлой волной, принесшей с собой отблески миллионов сознаний. *** В этот Тилубер жители Лаци не увидели рассвета — небеса заволокло белым одеялом облаков, с которого крупными холодными хлопьями повалил первый снег. Но даже столь скверная погода не могла помешать празднику, вновь привлекшему множество жителей провинции в долину Раш'Менар. Инола тоже была здесь — после долгих уговоров новые наставники позволили ей сделать перерыв в обучении ради короткого визита на родину. И в этот раз она сминала в руках тёплую накидку, твёрдо намереваясь вручить её избраннику. Она стояла на краю поляны, на которой расположились музыканты, и напряжённо вслушивалась в их игру и совместную песнь, выискивая знакомый мотив. Она узнала его не сразу — столь манившие её двадцать циклов подряд протяжные мелодии, опутанные глубокой скорбью и отчуждением, сменились в этот день светлыми переливами, слетавшими со струн длинной изящной с'он'тилуг, создававшими ведущую партию в собравшемся оркестре. Такотос как всегда сидел в центре, окружённый завороженными слушательницами, коих было вдвое больше против их обычного числа — новое наполнение в их глазах ничуть не умаляло совершенства создаваемой им музыки. Пройдя мимо них, Инола опустилась на шкуру шелаи'нез рядом с ним и набросила накидку ему на плечи. Такотос прервал мелодию и удивлённо поднял на неё глаза. Ещё большим удивлением и недоумением удостоили её окружавшие его девушки и, поняв, что выступление окончилось, едва успев начаться, переключили внимание на других мужчин, пришедших в этот день творить музыку. — Я, Инола ке Шеддар, судящая первой ступени, желаю быть той, что будет рядом и согреет тебя в грядущие холода, — она взяла его ладони в свои, выжидающе заглянув в глаза, и только сейчас заметила, что их болезненный зелёный свет то и дело сменялся на оранжевый. — Юная Инола из дома Джакс'Манар, я едва узнаю тебя, — сказал он, и от тепла, наполнявшего каждую изречённую им телепатему, она ненадолго позабыла о том, как холодно было вокруг. — Ты тоже изменился. Словно кто-то зажёг в тебе маленькое солнце. — Это было больно? — Такотос коснулся кастового ожерелья, украшавшего теперь её шею поверх платья. Она вздрогнула, сжав его ладонь чуть сильнее. — Не больнее, чем бесцельное существование, которое я знала прежде. К счастью, большая часть той жизни была стёрта из моей памяти. Теперь я больше не буду стыдиться того, что на самом деле могу, по праву данному мне заветами Кхаса. — Если тебе и вправду дано видеть глубже, чем другим — ты должна знать, что мне всегда были безразличны твои каста и титул. Просто моей душой владеет другая. — Она пала в бою и сгинула в пустоте. Ты не можешь провести остаток вечности, закрываясь от великого единства только потому, что она перестала быть его частью. Это было бы преступлением. — Ты совершенно права. Жаль, я лишь недавно смог это осознать, — он ласково провёл пальцами по узам, спадавшим на её плечи. Вдруг он изменился в лице и резко поднялся с земли, высвободив руки и забрав инструмент. Инола потянулась к его сознанию, но эфир был слишком густ от наполнявших его песен, чтобы отделить его быстро бегущую мысль из множества потоков. Ей оставалось лишь бежать следом, хватаясь за след его ауры в пространстве. Он бежал через лес, словно не замечая выросших за день сугробов, в сторону городской стены, у выступа которой стоял уединённый дом прокуратора. Инола прислушалась и только теперь заметила, что в общий эфир вернулось нечто, отсутствовавшее там весь последний цикл. Она замедлила шаг, почти не веря в то, что произошло. — Ты тоже это чувствуешь? — спросил в её сознании голос Альгинерии, и спустя доли секунд тот же вопрос повторил ещё десяток голосов. Музыка за её спиной стихла, наполнявшие эфир разговоры прервались и над восточной Лаци повисла напряжённая тишина, в которой все единодушно ощутили присутствие прокуратора. — Мама, ты меня слышишь? — не выдержав спросил Такотос, почти добежав до дома. — Я слышу! Я снова слышу великое единство! — Сахива выбежала на крыльцо и подбросила в воздух изорванные листы бумаги, тут же ставшие добычей ветра. Её радость накрыла Кхалу мощной волной. Завидев сына, она бросилась ему навстречу и обняла, обволакивая мягким светом своей ауры. — Мы тоже слышим тебя, Сахива! — нестройный хор взаимной радости других был ей ответом. — Твой маленький Кхас порезал руки, — сказала она Такотосу и по новообретённой привычке указала рукой на открытую дверь, но он и так мог видеть всё произошедшее в ясных картинах, плывших по поверхности её сознания, вновь открытого для восприятия другими Перворожденными. — А мне пора идти и трудиться на благо Айюра. — Постой, тебе нужно одеться, — возразил Такотос, но не успел он закончить мысль, как она стянула с него накидку Инолы и устремилась к ближайшему трансмату, запахивая одежду на ходу. — Больше никогда не лги мне! — сказала она напоследок, и свет её сознания окончательно слился в его восприятии с водоворотом других, соединённых в Кхале. Такотос несколько секунд смотрел ей вслед, затем сорвался и зашёл в дом. Его воспитанник всё ещё сидел на полу посреди жилой комнаты и рассматривал царапины на своих ладонях. Позабыв о празднике, продолжавшемся в долине Раш'Менар, судящий поднял его на руки и вызвал из ниши в стене кожный регенератор. — Спасибо тебе. Ты всё-таки способен на чудеса. Инола замерла в десятке метров от его дома, не решаясь подойти ближе, и почти не чувствовала холода, наполнявшего её утопшие в сугробе ступни. Единственный, для кого она хотела иметь значение, позабыл о её существовании, едва она исчезла из поля зрения, хотя и не мог не ощущать её присутствия. Порыв ветра бросил ей в лицо обрывок одного из выброшенных Сахивой листков. Взяв его в руки, она прочитала выведенные на нём символы. «И аие се». — Я и вся моя жизнь... — она нахмурилась, силясь вспомнить значение последнего слога. Но то ли оно сгинуло вместе с изъятой Конклавом памятью, то ли вовсе никогда не было ей известно. Новый порыв ветра вырвал у неё листок и понёс его вверх, дорывая о голые ветви, и она почувствовала, что вместе с ним с её тела улетучились остатки тепла. Снова взглянув на дом, оделённый от неё пеленой снегопада, она опустилась на колени. — Инола ке Шеддар, ты верно хочешь отморозить узы, — строго сказала Альгинерия, продолжавшая наблюдать за ней даже теперь, когда все были мыслями с Сахивой и её чудесным возвращением. — Прокуратор вернулась к своим обязанностям. Конклав отозвал меня обратно в Ахет-Адун. Я жду тебя у врат и не принимаю возражений. — Советник, я... — Не жалей о том, что никогда не было твоим. Перед тобой открыты все пути, и грех цепляться за столь низкое прошлое. Мой младший брат жаждет с тобой познакомиться. Поверь, он намного лучше этого отравленного пустотой смутьяна! — Кажется, мне свело ноги. Я не смогу встать, — сказала Инола почти равнодушно. Голубоватое сияние транспортирующих лучей окутало её, и спустя пару мгновений под ней уже был тёплый металл, пронизанный энергетическими линиями. — А я не говорила, что у тебя есть выбор, — Альгинерия склонилась над ней и потянула за предплечье, заставляя подняться. Не дожидаясь, пока она обретёт равновесие на онемевших от холода ногах, советник ухватила её за талию и почти потащила к энергетическому вихрю, отделявшему Раментор от Иалона.