Недуг молчания

Вопреки всем ожиданиям жителей Лаци, Сахива ке Венатир, так и не объявленная выздоровевшей от поразившего её страшного недуга, решительно вернулась к работе. В прокуратуру перекочевал набор чернил и бумаги, и были вызваны несколько программистов, чтобы приспособить существующие консоли для ручного доступа и ввода. Посланный советником запрос об отстранении был отклонён Конклавом, рассудившим, что даже в нынешнем состоянии Сахива способна выполнять свои обязанности лучше, чем кто-либо со стороны, и ресурсы затраченные на дополнительное оборудование всё равно были меньше тех, что ушли бы на обучение. Всеобщее недоумение скоро сменилось лёгким удивлением, затем все просто приняли сложившееся экстравагантное положение дел. Ситуацию немного облегчало то, что главный кризис уже был разрешён, но из-за непроходящего в обществе напряжения за ним требовалось постоянное глубокое наблюдение, которое всё ещё оставалось на плечах помощников. Всем, включая Альгинерию, пришлось воскрешать в памяти то немногое, что они умели из письменности. Всё общение с Сахивой выглядело как обмен шифрами, в котором приходилось лишь догадываться, какой именно оттенок смысла вкладывался в иероглифы и их сочетания, и им приходилось перечёркивать и переписывать целые фразы, чтобы оказаться понятыми правильно — пусть знание ряда священных слов и использование их даже в телепатемах было чем-то обязательным, но голые слова в отрыве от рисунка мыслеобразов казались бесполезными. Однако со временем даже в этом несовершенном контакте нашлись свои закономерности. Подбор новых помощников наконец-то сдвинулся с мёртвой точки. Кандидаты, которых пригласила Альгинерия, не могли быть опрошены прокуратором, но, как верная слуга своего округа, Сахива прекрасно знала всё о каждом из них и быстро сообщила, кого не желала видеть подле себя. Пусть никто не мог прочесть её, все прекрасно видели её раздражение. Лишённая возможности чувствовать всех окружающих в Кхале, судящая вела себя агрессивно и недоверчиво, то и дело хватая за руки тех, кто подносил ей очередной отчёт, и напряжённо вслушиваясь в пульсации их внутренней энергии. Медик, осматривавший её каждый день, спустя полторы луны отметил, что её состояние было слишком нестабильным, чтобы возвращаться к работе, на что она лишь потребовала снова привесить к ней канистру с обезболивающим в случае осложнений, предпочитая страдать, но оставаться полезной своему городу. — Дорогой младший брат, прокуратура восточной Лаци вернулась в эпоху ксел'соти. Все общаются свитками и жестами. Моя работа здесь закончена, но почему-то Конклав до сих пор не отозвал меня домой, — сетовала Альгинерия, терпеливо ожидая, пока прокуратор дочитывала её комментарий к последнему выбранному помощнику и выводила короткий удовлетворительный ответ. За её спиной в главном кабинете Такотос неспешно объяснял новоприбывшему Таманидиру тонкости работы с пси-усилителем, и от молодого судящего веяло нескрываемым страхом в свете того, до чего долгий контакт с этим оборудованием довёл нервную систему Сахивы. — Почему ты жалуешься своему воспитаннику, а не нам? — неожиданно пришла телепатема издалека, но от того, кого она уже не ожидала. — Лориссар! Я... — Альгинерия сжала ткань туники обеими руками, — ни в коем случае не ставлю под сомнение волю Высшего Суда! — Мы знаем все твои мысли, советник. В них нет ереси. Ты должна быть спокойна. Отвечаю на твой вопрос — тебе придётся побыть здесь некоторое время, пока прокуратор с сыном будет в отъезде. Лучше закажи у местных портных подходящий тёплый наряд. — В отъезде? Почему я об этом ничего не знаю? — Она сама ещё не знает. Мы прислали на главную консоль распоряжение. — Но вы её не отстраняете? — Мы надеемся на её исцеление, — телепатемы энси Лориссар сквозили печалью. — Прошло всего три луны. Она служила нам достаточно долго, чтобы проявить немного терпения. Что касается Инолы ке Шеддар — пришли её к нам. — Будет исполнено, энси Лориссар, — хмуро ответила Альгинерия, прибавляя к словам мысленный поклон. Сообщение действительно было на главной консоли, составленное из печатных символов — так, чтобы адресат лично могла воспринять его содержание. «Эн таро Адун, Сахива ке Венатир, судящая шестой ступени, прокуратор восточной Лаци, верная слуга народа Перворожденных. Медик сообщил, твоё состояние нестабильно, посему от имени Высшего Суда ты явишься в Ун-Иалон и проведёшь здесь остаток цикла. Судящий Маноаш ке Ара встретится с тобой и проверит теорию твоего сына. Найдёшь его в священном саду храма Телума'Ксил». — Маноаш? — Альгинерия практически отшатнулась от консоли. Заметив её реакцию, Сахива указала на незнакомое имя ладонью и вопросительно изогнула надбровную дугу. Советник повернулась к Такотосу, от которого веяло неожиданным удовлетворением. — Я не посылал запроса. Очевидно он сам решил, что может ей помочь. «На время твоего отсутствия передашь прокуратуру советнику Альгинерии. Отправишься немедленно». — Немедленно — значит немедленно. Приказ Конклава, — Такотос довольно усмехнулся, взял мать за плечи и аккуратно развернул в сторону трансмата. Сахива вяло запротестовала, вырвалась, чтобы забрать оставленный на консоли механический свиток, но после позволила ему себя увести. — Я ни в коем случае не ставлю под сомнение волю Высшего Суда, — Альгинерия отпустила ткань туники и сжала собственное предплечье, царапая кожу когтями. Её глаза вспыхнули голубым и горели ярко от нескрываемой ярости. — Ни в коем случае. *** Пройдя через врата на улицы Ун-Иалона, Инола поразилась оживлению, царившему вокруг — насколько хватало глаз по улицам двигались разные виды транспорта, тут и там проплывали вереницы зондов, а от постоянно активировавшихся перемещающих лучей воздух ближе к земле, казалось, светился. Но намного больше её поразила влажная стена тёплого безветрия, в котором лучи Лу вливались в её тело интенсивно, как никогда в жизни. — Я был уверен, что оделся достаточно легко, — ворчал, стоя позади неё, Такотос, передавая помощнику смотрителя врат нижнюю часть туники. Он уже несколько раз пытался выйти на улицу, но каждый раз возвращался, с нескрываемой неохотой снимая слои одеяния, пригодного для холодных дней в Лаци, но совершенно неуместного в неспадающей экваториальной жаре Ахет-Адуна. Под конец он снял с себя всё, кроме кастовых украшений и лёгкого шарфа, и принял от помощника смотрителя короткую набедренную повязку. Сахива, озаботившаяся вопросом одежды заблаговременно, была одета в тунику из тонкой ткани и бесстрастно ожидала его, подставив открытые участки чешуи щедрому полуденному солнцу. Иноле тоже было жарко, но переодеться она не решалась. Альгинерия велела ей не отходить от врат, пока за ней не явится представитель Конклава, и она использовала эту возможность, чтобы смотреть и запоминать. В частности запоминать узор бледно-коричневых татуировок на спине Такотоса, который она могла впервые разглядеть целиком. — Я, кажется, готов снять с себя чешую, — обречённо сообщил он и почесал плечо. — Советник Альгинерия сказала, что здесь сейчас самый тёплый и благодатный сезон. Но я и подумать не могла, что на Айюре бывает настолько тепло! — эмоционально воскликнула Инола, сминая подол плотного длинного платья, бывшего идеальным для немногочисленных тёплых дней, которые она наблюдала в стенах Ун-Раментор. — На сегодняшний день перепад температур между Лаци и Ахет-Адуном составляет тридцать четыре пункта, — сообщил спокойный голос, и его обладательница тут же возникла словно из ниоткуда рядом с ними. Её появление не сопровождалось светом транспортирующих лучей, а присутствие никак не ощущалось до того, как она появилась. Инола встретила её лёгким испугом, Такотос недоверчиво отступил назад, увидев незнакомую технологию, а Сахива лишь приветственно подняла кадуцей. — Как ты это сделала? — не удержавшись спросил Такотос, уставившись на бывший в руках неизвестной посох, увенчанный внушительным энергетическим кристаллом. — Эн таро Адун, я энси Таминдис ке Шелак, младший член Конклава, уполномочена забрать у вас это недоразумение, — она посмотрела на Инолу, которая, запоздало осознав, кто перед ней, склонилась почти до земли. — И как так вышло, что за девяносто четыре цикла никто не разглядел ошибки? — Ошибки? О чём ты, энси? — Вижу, ты думал, что она пришла сюда в качестве помощника в уходе за твоей матерью. Что же, я тебя... — лиловые глаза Таминдис сузились, — хотя, вижу, ты рад возможности избавиться от её общества, — она достала из широкого отворота скрывавшей её тело белой ткани сложенный вчетверо лист бумаги и подала ему. — Здесь все распоряжения о вашем пребывании. В Джакс'Огул Сахиву будут ежедневно осматривать наши медики, и вы не смеете их избегать. — Будет исполнено, энси, — Такотос сдержанно поклонился и развернул листок, придвинув к Сахиве, чтобы та могла прочесть волю Конклава лично. — Инола ке Шеддар, выпрямись! — приказала Таминдис, коснувшись плеча кхалаи, так и не решившей разогнуться. — Благодарю, судящая, — Инола подняла глаза и увидела, что мир вокруг них остановился, и шёпот миллионов голосов в Кхале стих. — Ты так удивляешься, словно в Раментор и впрямь вернулась эпоха ксел'соти. Я всего лишь остановила время. — Я знаю, что крупные здания и космические корабли оснащены ядрами искривления, но я никогда не слышала о персональных темпоральных манипуляторах. Должно быть, это очень сложное устройство, — кхалаи восхищённо огляделась, и её взгляд остановился на фигуре Такотоса, в ауре которого застыла смесь раздражения и тревоги. — Мы не любим напоминать о наших привилегиях без надобности. О, прекрати так смотреть на этого Венатир, твои фантазии ужасно отвлекают нас от дела, — вспышка белого света перенесла их с замершей улицы в просторный тёмный зал, в центр которого падало пятно света. — А это был персональный подпространственный маяк, — заключила Инола, теперь вынужденная всматриваться в темноту на ряд возвышений, на которых стояли ожидавшие её члены Конклава. Кхалаи подобрала подол платья и опустилась на колени, но не успела подумать ничего больше — несколько десятков разумов единовременно проникли в её собственный, читая её душу и жизнь до самого дна. *** В любой день годичного цикла, в любую погоду и при любом освещении сады Ледеши, раскинувшиеся близ храма Телума'Ксил, завораживали великолепием. Огромное количество кхайдариновой породы, выступавшее из-под земли, освещало воду естественных водоёмов и искусственных бассейнов, в которые опускали длинные корни вечно сияющие деревья лушоан. Их стволы впитывали энергию кристаллов, отчего листву наполнял мягкий свет, а семена были подобны крошечным звёздам, носимым порывами ветра. Под их естественными неугасающими куполами никогда не исчезала возвышенно торжественная атмосфера. Эфир был спокоен и тих, словно аура самого места не пропускала сюда излишние тревоги. Маноаш ке Ара лежал в тени каменной беседки, выстроенной посреди большого бассейна и окружённой наросшими на её берегах кристаллами. Приняв удобную позу на расшитых подушках, он бездвижно наблюдал за многочисленными гостями сада, пришедшими за усладой для глаз и души, подставив ладонь под ароматный дым, летевший с большой чаши курений, и издалека его можно было принять за статую, которую по каким-то причинам нарядили в настоящую одежду. Такотос скептически всматривался в его ауру и понимал, что шутки Альгинерии о его почтенном возрасте вовсе не были преувеличением. Мысли старика были заполнены светлой тоской, на волнах которой колыхались яркие пятна воспоминаний, как крошечные звёзды семян лушоан на поверхности воды, и в этих образах можно было разглядеть живые картины того, что теперь существовало лишь в виде информационных отражений в мнемокристаллах, так как среди живых не осталось тех, кто застал те времена. — Эн таро Адун, судящий Маноаш ке Ара, — он поднял перед собой кадуцей и поклонился, со смесью восхищения и ужаса глядя на длинную копну вибрисс старика, выглядевших значительно длиннее его собственного роста. — По распоряжению Конклава я привёл судящую Сахиву ке Венатир встретиться с тобой и буду говорить от её имени. Верно ли то, что ты последний живой потомок Кхаса? — Великий учитель явился мне во сне несколько лун назад и сказал, что я должен помочь женщине из Венатир. Я тогда не придал этому большого значения — ни один Венатир никогда не обращался ко мне за помощью. Вы слишком для этого гордые. Однако не так давно нас всех потрясла весть об убийстве в Ун-Раментор, и тогда я услышал о прокураторе, поражённой се'джер, — Маноаш медленным взглядом окинул Сахиву снизу вверх. — Тогда я снова вспомнил об этом сне и подумал, что это не случайность. — Если верить... легендам, твои гены несут в себе чудесное наследие богов. — Единственное чудо в моей жизни — то, что она до сих пор не иссякла. Я совершенно бесполезен, но меня нельзя просто выбросить в переработчик материи. А эта прекрасная женщина моложе меня как минимум втрое и способна ещё принести столько пользы! Если последняя искра моей жизни может вернуть ей дар истинной речи — кем я буду, если откажусь поделиться ей? — старый судья с заметным усилием приподнялся в кресле и вытянул руку раскрытой ладонью вверх. Глядя на это, Сахива достала свиток и начала стремительно писать на нём возражения, но Такотос не дал ей закончить, просто выхватив его и настойчиво кивнув в сторону Маноаша. — Ты ведь знаешь, что нужно делать? — Если верить легендам, то да, — он закрыл глаза и сосредоточился, несильно сжав ладонь судящей после того, как она опустилась перед ним на колени. Кристаллы, окружавшие беседку, стали светить чуть сильнее, и по эфиру разлилось тихое монотонное гудение от колебаний пси. Видимые потоки энергии поднимались прямо из земли, проникая в тело Маноаша и окутывая его ровным сиянием. Его руки задрожали, когда прошедшая через него энергия начала вливаться в Сахиву. Такотос внимательно наблюдал за происходящим и на мгновение ему показалось, что непреодолимый барьер, отделявший от него сознание матери, стал прозрачнее, вскрыв всё то, что происходило внутри неё в её мучительном одиночестве. Но он не успел присмотреться — судящая высвободила руку и прервала исцеляющий поток. Рука Маноаша безвольно повисла, а сам он затрясся, наполнив эфир тихим болезненным стоном. — Что... что же ты делаешь? — Такотос попытался схватить Сахиву и вернуть обратно, но она успела пробежать мимо него и уйти достаточно далеко, чтобы погоня потеряла смысл — возмущения энергии быстро рассеялись, осев тусклой пульсацией в окружавших беседку кристаллах. Он с досадой ударил ногой по тонкому ковру из светящихся семян, отбрасывая их в строну. — Твоя мать не хочет смотреть на то, как я отдаю ей свою жизнь, — старый судящий, чуть пошатываясь, вернул своему телу прежнее положение. — Не сердись на неё — она добрая женщина. Даже потеряв возможность чувствовать нас, она продолжает сочувствовать каждому в своём сердце. — Отказываясь от твоей помощи, она поступает безответственно. Разве не так сказал бы любой другой Ара? — И добавил бы, что её надо наказать, — Маноаш засмеялся. — Но, выходит, не такие мы все и одинаковые, Венатир. — Тебе больше тысячи циклов. Почему у тебя не было потомков? — Это не совсем так. Двое моих детей ушли в общую память... — он сделал паузу, отвлекшись на горстку светящихся семян, занесённых в беседку порывом ветра, — ещё до того, как ты и твоя мать пришли в этот мир. Один сгинул в экспедиции, другой... об этом даже вспоминать запрещено. Я решил, что это знак свыше и боги не хотят, чтобы семя великого учителя сохранилось в веках. Однако... сейчас у меня снова есть сын благодаря одной очень настойчивой женщине. — Так почему же... — Он ещё не вылупился. Зато я могу быть уверен, что не увижу его гибель. Такотос некоторое время лишь удивлённо разглядывал старика, силясь вообразить, как такое могло произойти. Отчего-то на ум шёл лишь образ судящей, очень похожей на постаревшую Альгинерию, которая во имя долга перед Айюром и племенной чести пришла спариваться с потомком великого учителя прямо посреди сада, ничуть не переживая о том, сколькие увидят это и выживет ли он после. — Судящий Маноаш, благодарю тебя за согласие помочь, — он неловко поклонился, понимая, что все эти мысли легко читались на поверхности его сознания, однако его фантазии были совершенно безразличны старому судье. — Приходите в любое время. Я всегда рад, когда живые говорят со мной. И я был бы искренне рад услышать однажды голос твоей матери, Венатир, — Маноаш приподнял на прощание кадуцей и устало опустил голову на подушки, а мысли его вновь устремились в созерцание далёкого прошлого. *** Сахива собрала в ладони несколько опавших светящихся листьев лушоан и сплела их черенки в браслет. Таких на её руках было уже четыре, помимо целой лозы, которую она вплела в одну из кос, но она не хотела прерывать процесс сейчас, когда при ней не было ни музыкального инструмента, ни писчих принадлежностей, а разуму необходимо было отвлечься. Всего на несколько коротких мгновений клетка безмолвия, в которой она пребывала уже больше четверти цикла, приоткрылась, но эти мгновения оказались достаточно долгими, чтобы она успела осознать происходящее и ужаснуться тому, чем стала за такой короткий срок. Когда Конклав направил её сюда, а Такотос объяснил, чем именно ей может помочь незнакомый судящий из Ара, она сомневалась — но её сомнения касались лишь эффективности «чуда», которое пришло на ум её сыну после общения с ядовитой плесенью. Когда она увидела его вживую, сомнения превратились в уверенность — старик, который едва способен был пошевелиться, просто не мог обладать никакими чудесами. Но когда «чудо» действительно произошло — она, повинуясь мучившему её информационному голоду, прочитала его так глубоко, как только смогла, и увидев его долгий жизненный путь изнутри, она осознала, что до этого момента он был для неё никем. И никем же для неё, лишённой общей связи, стали все те, о ком она сотни циклов заботилась на своём посту — безликими, чужими, плохо функционирующими элементами системы, к которым она чувствовала лишь недоверие и раздражение. Она потянула очередной черенок слишком сильно и переломила получавшийся браслет. Снова разозлившись на себя, судящая отбросила его и закрыла лицо руками. Её по-прежнему окружала тишина, не пропускавшая ни единого движения мысли внутрь или наружу. Лишь шум воды, шорохи шагов и далёкое кваканье кхар'э'ти доносились до её восприятия. Она почувствовала движение воздуха и нервно повернулась в его сторону — Такотос нашёл её и опустился рядом на каменную скамью, не глядя вручив ей свиток и кисть. «Я была готова убить его. Забрать жизнь просто, чтобы снова слышать. Конклав зря надеется на моё исцеление. Мне следует убить себя. Я превратилась в чудовище», — написала она. «У Маноаша есть сын. Мы найдём его, и ты вернёшься в общую связь. Конклав окажет нам содействие». «Я почти убила старика. Теперь ты предлагаешь мне обидеть ребёнка. Жестокий». «Вечность в пустоте не будет справедливым воздаянием за твою мягкость». Сахива взглянула на его слова и отстранила свиток, не желая что-либо на это отвечать. Лишённая цели жизнь в тишине была мучительной, но ничто не могло быть ужаснее для неё, чем холодная лишённая света вечность, без связи с Кхалой неминуемо ожидавшая её в конце пути. *** Такотос не помнил точно, как тропа, ведшая через густые джунгли, вывела его на берег моря. Блеск воды в лучах Лу, падавших через желтоватую дымку, вызывал у него болезненные воспоминания, но вопреки здравому смыслу он продолжал стоять и смотреть на едва заметные волны, гладившие песок у его ног, и на своё отражение. Ему нужно было найти представителя Конклава, и по доступным в Кхале сведениям двое из них сейчас находились здесь. После контакта Сахивы с Маноашем осматривавшие её медики отметили заметное улучшение в состоянии её нервной системы, но не торопились делать никаких заключений и пока лишь продолжали говорить, что ей нужен был бессрочный отдых. Прокуратор же не переставая переживала о том, что происходит на её рабочем месте, и желала вернуться домой, не доверяя способностям и компетентности оставшейся там Альгинерии, поэтому попросила сына доставить письменную просьбу о прекращении её пребывания в Ахет-Адуне. Представителей Конклава оказалось найти не так просто. Как и всегда в разгар сухого сезона представители разных племён и каст прибыли на пляж Кхаия в надежде среди множества оставленных на всеобщее попечение невылупившихся детей именно тех, что станут для них лучшими воспитанниками, и эфир был густо наполнен их мыслями и эмоциями. Подобное зрелище было непривычно Такотосу — в Лаци немногим приходило в голову разделить своё потомство со всеми, и хотя каждый находил уникальную причину, было принято считать, что они просто цеплялись за архаичные традиции. Здесь же счастливые и гордые родители передавали детей заботе будущих наставников, которые выглядели ещё более счастливыми и гордыми. — Ни один Перворожденный не должен испытывать такого отчуждения, созерцая праздник жизни, — судящая из Шелак возникла рядом с ним, и Такотос разглядел в её руках посох, подобный тому, который использовала энси Таминдис. — Даже если он побывал в объятиях смерти. — Эн таро Адун. Тебя я и искал. — Мы знаем. Очень жаль, что Сахиве здесь не нравится. Ей нужно больше солнечного света. — Она ненавидит бездельничать. Мы пробыли здесь почти половину цикла. В Лаци сейчас сезон длинных дней, и мы бы могли... — Передай ей это, — судящая подала ему сложенный листок. — Она может отправляться куда угодно, но, ввиду увеличившихся шансов на исцеление, мы запрещаем ей нагружать себя. Если она попытается вернуться к работе и ей станет хуже — мы отзовём её титул и официально объявим о её полной недееспособности. Такотос мрачно сдвинул надбровные дуги — ответ энси не был неожиданностью, но перспектива ещё одного сложного, долгого и неприятного письменного диалога с матерью удручала. Неопределённость же, так и не разрешившаяся после контакта с Маноашем, изрядно его утомила, и в его поверхностных мыслях было непозволительно много сомнений. Он снова взглянул в сторону ряда камер, в которых лежали яйца, впитывая солнечный свет, и вспомнил о том, что Сахива запретила ему даже пытаться искать последнего потомка Кхаса. — Почему вокруг этого яйца такая толпа? — его взгляд задержался на заметном густом собрании около одной из камер, от которого, в отличие от остальных идиллически счастливых новообразовавшихся семей, веяло возрастающим раздражением. — Ты совсем не интересуешься тем, что происходит вокруг тебя, Такотос ке Венатир? Это сын Маноаша. Главная достопримечательность пляжа Кхаия за последние полторы луны. Каждый день сюда приходят десятки Ара и каждый день уходят ни с чем. — И они все хотят... — Воспитать из него гордость семьи и племени. Но вот беда, найти кого-то совместимого с этим малышом не удалось. Он будто бы гонит всех прочь. — Любопытно. Если я скажу, что я не искал его, это не будет ложью... А могу ли я попробовать с ним пообщаться? — Если не боишься, что эти Ара разорвут тебя на части, — дерзай. — Вы не помешаете им? — Последний раз такое занимательное зрелище случилось здесь, когда Маноаш ещё был молод и полон сил, — энси тихо засмеялась. — Мы не откажем себе в удовольствии на это посмотреть. — Вы потрясающе великодушны, мудрейшие, — ответил Такотос без тени почтения и шагнул к окружившей яйцо толпе. Его присутствие тут же взволновало их и вызвало массовый всплеск протеста и неприязни. Несколько судящих, стоявших поодаль от яйца и сетовавших на то, что ребёнок отказался даже попробовать принять их энергию, преградили ему путь. — Уходи, Венатир. Это дело нашего племени. — Если я правильно помню закон — яйца на этом пляже общие, и любой может попытаться найти среди них совместимое, независимо от племени или касты. — В твоих венах течёт пустота. Тебе вообще следует запретить прикасаться к детям, проклятый богами еретик! — Конклав не объявлял меня еретиком, а значит, и вы не имеете на это права! — глаза Такотоса яростно полыхнули, а аура ощетинилась ледяными иглами. — Ты сомневаешься в нашей способности видеть и распознавать ересь, Венатир? — Я сомневаюсь в ваших умственных способностях, вы, узколобые, зажравшиеся солнцем Ара! — Вот как. Тогда зачем тебе сдалось наше яйцо? — Мне? Мне не нужно ваше яйцо, мне нужно немного его энергии, чтобы вылечить мать! Я лишь хотел убедиться... — Это возмутительно! — всеобщий протест претендентов на яйцо достиг точки кипения. Возмущённая толпа окружила Такотоса, и от возрастающей ярости по их коже побежали искры. — Никто не смеет так обращаться с нашим наследием! — О, перестаньте! Ваше племя изгнало Кхаса за его причуды, а теперь вы кричите о праве на его наследие? Да ведь никто из вас с ним на самом деле не совместим, вы просто упёрлись лбами в свою мнимую исключительность! — Боги, какие страсти, — отметила энси, продолжая сдержанно смеяться. Рядом с ней возникли ещё трое членов Высшего Суда, пожелавших понаблюдать за столь оживлённым спором лично. — Я уже знаю, что будут обсуждать в Кхале ближайшие несколько циклов. — Он не отступится, даже если ему вправду придётся с ними драться. Редко увидишь такое упорство в деяниях судящего, — сказала появившаяся среди прочих Лориссар и подошла к окружавшей яйцо толпе, готовой разразиться настоящим совместным пси-штормом. При её приближении все смолкли и синхронно поклонились. — От имени Конклава я приказываю вам пропустить этого Венатир к яйцу. И если никто из вас не почувствовал в этом ребёнке того, кого он готов привязать к себе на ближайшие полсотни циклов, убирайтесь и прекратите засорять эфир этого священного места! По едва утихшему гневу претендентов на яйцо пробежала рябь недовольства, но никто не посмел оспаривать волю Высшего Суда. И пусть многие всё ещё гневно искрили, все Ара единодушно удалились, неохотно признав, что ни в ком из них скрытый под скорлупой младенец не вызывал духовной привязанности. — Вы всё-таки вмешались, — сказал Такотос с лёгким удивлением. — Хватит на наш век одного жестокого убийства, — энси опустила надбровные дуги, глядя им вслед. — Что же, Венатир, тебя ждёт яйцо. — Неужели было настолько сложно просто дать мне его прочитать, — он подошёл к защитной камере и опустился на песок рядом. Облако энергии, окружавшее ребёнка, было едва уловимым, но даже в нём судящий уловил нечто знакомое. Мягкий свет, то и дело прерывавшийся болезненной пульсацией, напомнил ему о странной, полуреальной встрече с великим учителем на краю пустоты. Но вместо того, чтобы чувствовать удовлетворение от того, что он нашёл потенциальное спасение для Сахивы, он мог думать лишь о том, что хочет забрать этого мальчика с собой и вырастить как сына. — Этого ты не ожидал, — сказала Лориссар утвердительно. — Этого... чего? — спросил Такотос почти по инерции, слишком зачарованный столь неожиданно наполнившим его теплом, не имевшим никакого отношения к стоявшей в зените звезде. — У вас идеальная пси-совместимость. Это удивительно, ведь половина твоей пси — тёмная. Хотя, возможно, дело именно в этом, — Лориссар отдала мысленный приказ, и поле скрывающее яйцо опустилось, позволяя Такотосу взять его в руки. — Даже не пытайся сопротивляться. — Я что... могу его забрать? — Ты должен его забрать! — Да. Конечно. Я должен, — он встал, подняв яйцо на уровень глаз и прислонив скорлупой к спадавшим на плечи косам. На смену холодной ярости, искрившей в его ауре, пришло спокойное счастье и в зелёном свете глаз ненадолго проступил изначальный оранжевый. *** Сахива лежала в гамаке, обмахиваясь отрезом бумаги, на котором был выведен слог «бер». На установленном по её требавнию экране медленно появлялись надписи, на которые она отвечала с помощью дистанционно функционировавшего стило. Параллельно с надписями она могла видеть того, с кем переписывалась на той стороне — судящий Таманидир, приставленный за консоль, сопровождал всё написанное красочными жестами. И хотя он уверял её, что в прокуратуре всё было спокойно, судящая требовала больше и больше подробностей обо всём, что происходило в городе. Такотос вошёл через открытый балкон и встал между ней и экраном, препятствуя работе стилоса. Сахива неодобрительно сдвинула надбровные дуги, принимая у него листок с ответом энси, но тут же забыла о нём, увидев в руке сына яйцо. Указав на него пальцем, она демонстративно отодвинулась, и её глаза ярко сверкнули белым. Такотос непонимающе нахмурился, и судящая отметила, что он выглядел непривычно расслабленным. Он подошёл к ней ближе, и она не удержалась от того, чтобы коснуться мягкой скорлупы, под которой едва уловимо пульсировала энергия. Переведя взгляд на экран, где в терпеливом ожидании застыл Таманидир, она выписала прямо на нём: «Унеси туда, где взял». На экране рядом с Таманидиром появилась Альгинерия, и, судя по яростному голубому свечению её глаз, она также была недовольна происходящим, но не считала нужным придавать своим претензиям письменный вид. Такотос же, сохраняя невозмутимость, взял из рук матери стило и написал ответ. «Моё право быть его отцом утвердил Высший Суд». После этого экран погас, напоследок явив Сахиве Альгинерию, возмущённо воздевшую руки к лицу. Прокуратор раздражённо отвернулась и развернула ответ Конклава. Просмотрев содержавшиеся на листке указания, она почти бесстрастно выпустила его из рук, позволив ему упасть на пол. По крайней мере, она могла в любой момент вернуться домой — всё прочее с каждым днём теряло для неё значение, равно как и сама её жизнь. Такотос вопросительно взглянул на неё, и она тронула его запястье, читая всё, что могла уловить в пульсации его энергии. Он был спокоен, но от этого покоя больше не веяло болезненным отталкивающим холодом, который составлял большую часть его существа. Не было в нём прежней жестокости. «Если ты действительно нашёл сына — я рада за тебя, — написала она уже на свитке, используя символы чеаменду. — Я не видела тебя таким счастливым с тех пор, как сестра твоей души погибла. Как его имя?» «Тот, кто видит и осознаёт истину», — написал он ответ на сенджи и, отняв у неё руку, опустился в соседний гамак, бережно устроив яйцо у изгиба шеи и отрешившись от окружающей действительности. «Так ты называл Кхаса. Это его потомок?» Такотос прочитал её вопрос и недовольно отмахнулся. «Я вижу это имя в его судьбе. Я не знаю его родословной». Сахива посмотрела на его слова внимательно, затем снова на него, и поняла, что продолжать диалог было бессмысленно. Слова, написанные на свитке, имели слишком много вариаций значений, и, играя ими, можно было легко исказить истину. Любой мог обмануть её, даже собственный сын, и какими бы ни были его намерения, от осознания этого её пронзило отчаяние. Сколько бы новых слов ей ни удалось создать, составляя древние графемы, ни одно из них не могло вернуть её к совершенству истинной речи, в которой невозможны были ложь и недопонимание. Она отвернулась, закрыв ладонью глаза, чтобы никто не увидел срывавшиеся с них тонкие нити света.