Собаки охотничьих и пастушьих пород

Арчи загорелый и красивый, ему идет рубашка поло. Правая рука у него бледная, потому что он снял гипс только неделю назад. Он выставляет локоть в окно, и курит, на коже еще видны стежки швов. Рука срослась неправильно, ее ломали и вставляли спицы. От боли Арчи не мог спать, Дженни знает, потому что она спала с ним. Ленни не знает, и не знает никто. Арчи осторожный и внимательный, у него хорошая память, он здесь и сейчас даже когда глаза у него мутные от обезболивающего. За городом он берет машину, винтажный форд с механической коробкой передач из коллекции Ленни, не самый любимый, но самый обкатанный, и говорит, что повезет Дженни учиться водить. – Уже бегу, папочка, – Дженни сбрасывает учебники в ящик лакированного стола с вензелями, она готовится к экзаменам и голова у нее пухнет. Ей плевать на школу, у нее другие планы, но не плевать на Арчи. Чем меньше она доставляет проблем, тем реже Ленни о ней вспоминает, и тем больше у нее свободы. – Не называй меня «папочкой», – говорит Арчи ей на ухо, и щиплет за задницу, когда Дженни подходит к двери, и Ленни не видит, что делает его рука, – в доме. – Ладно. Называть тебя папочкой, только когда ты сверху и тянешь меня за волосы, – отвечает Дженни прежде, чем залезть в машину. Арчи дергает ртом, он делает вид, что злится, но ему смешно. – Коробка механическая, – объясняет он. – Все понятно. Тебе все понятно? – Не-а, – легкомысленно признается Дженни. На ней белая футболка, джинсовая юбка и теннисные туфли. Они стоят на дороге посреди нигде, посреди полей и изгородей из палок, камней и проволоки, и в роще у поля щебечет дрозд. Арчи подпирает висок пальцем. Дженни обожает это его выражение лица, когда он становится похожим на умную пастушью собаку, запертую в загоне с туповатыми овцами с откровенно криминальными наклонностями. Он чешет нос, и Дженни кладет руки на руль. – Ну, что делать? – спрашивает она, как девочка-отличница. Ленни не лупил ее ремнем уже месяца четыре, и Дженни наконец-то смогла надеть футболки с короткими рукавами, у нее на руках больше нет ужасных длинных синяков, похожих на желтых и лиловых змей. – Тебе нихрена не понятно, что ты собралась делать? – спрашивает Арчи. Дженни пожимает плечами: – А что тут делать. Берешь и дергаешь. Она не поняла ничего, из того, что Арчи объяснял, но знает, что все машины устроены примерно одинаково: руль, газ-тормоз, переключатель скоростей, аварийка, и еще лампочки мигают. Ничего сложного, берешь и дергаешь. Дженни берет и дергает. Форд ровно едет по асфальту и уверенно сворачивает в овраг, над которым колосится дикий овес. Арчи вцепляется в руль и, отпихнув Дженни к двери, выводит машину на дорогу раньше, чем та тюкнется капотом в невидимую воду, журчащую в овраге, только колесо и успевает повиснуть над ямой. – Смотри на дорогу, или высажу и пойдешь за машиной пешком, – грозит Арчи. Дженни упирается локтем в дверцу и подпирает кулаком щеку. – Конечно ты этого не сделаешь. – О, – изумляется Арчи. – Так я этого не сделаю? – Конечно, не сделаешь, – Дженни толкает его коленкой, и Арчи просовывает руку ей между бедер. – И почему, интересно, этого не сделаю? – Арчи смотрит на Дженни широко раскрытыми глазами. От солнечных очков у него появился загар телохранителя, который он пытается свести, подслеповато щурясь на солнце. – Потому что ты меня трахаешь, вот почему, – победоносно заявляет Дженни. Следующую сотню футов Дженни идет за машиной, швыряя в заднее стекло камни и костеря Арчи всеми словечками из лексикона его, Ленни, Танка и Раз-Два, который однажды пытался толкнуть ей краденый ролекс. Раз-Два был пойман и подвергся строгому внушению (по почкам) со стороны парней Арчи о том, что с Дженни надо быть и повежливей, и поосторожней, и выразил свое согласие так красочно, как только мог. Арчи поправляет зеркало заднего вида, и ржет. Когда он не на работе, он и менее собранный, и менее серьезный. Когда Арчи не нужно помнить о том, что он большой злой волк, он становится хитрым и веселым хаски, выпрыгнувшим с крыльца в первый снег. Когда Дженни надоедает идти, она садится в траву на обочину и сидит, заслоняясь рукой от солнца, и сидит. Машина дает задний ход, Арчи смотрит на Дженни, положив руку на руль. Не залаченные, волосы у него торчат из-за ушей, как перья у совы, Арчи вытирает вспотевшие пальцы о рубашку, и спрашивает: – Тебе не нравится пробежка? Дженни показывает Арчи средний палец. – Залезай в машину, – командует Арчи. Дженни не двигается с места. – Давай. Я не буду тебя вечно ждать. Дженни срывает стебелек овса и зажимает его между зубов, взяв себя за щиколотки. Арчи делает вид что вот-вот уедет, но не уезжает. Вместо этого он выходит из машины, берет Дженни в охапку и несет. Дженни смотрит на него с чувством собственного превосходства, обмякая, как кукла, чтобы ему было тяжелее. – Стерва, – говорит Арчи. – Зачем вообще было учить меня на механике? – недовольно спрашивает Дженни. – Сейчас все коробки автоматические, сдалась мне эта механика. – Ну, – говорит Арчи, заядлый водитель, когда они проезжают ферму, среди полей похожую на кукольный домик, – тут тема как с пилотами. У пилотов эйрбасов меньше практики, чем у пилотов боингов, потому что эйрбас весь автоматический, его ведет автопилот от начала до конца. – Нет, взлет и посадка же ручные. – Тоже автопилот. – Да нихрена. – Да похуй. Так вот, эйрбас либо автомат, либо ручник – до конца, полностью. А боинг можно вести по-разному: и «на руках», и на автопилоте, и пополам. Арчи сворачивает с дороги по каменистому спуску к роще, и Дженни прилипает носом к стеклу. За рощей поле, в котором по утрам пасут коров с бирками на ушах, стоит камень и валяются банки, пробитые пулями мелкого калибра. У Арчи за пояс заткнут ствол, и ему стоило бы опасаться, если бы полиция не была прикормлена на мили вокруг летней резиденции Ленни. – Арч, – говорит Дженни, отворачиваясь от стекла. Арчи аккуратно заезжает на место под вязом, светлее, чем окружающая земля, потому, что когда шел дождь, что-то закрывало прямоугольник земли размером с машину от дождя. – Чего? – Откуда ты вообще все это знаешь о пилотах? Ты же бандит. – Я не бандит, – возражает Арчи. – Я личный ассистент и бизнесмен, работающий в сложных условиях современного Лондона. Теперь выходи, ты хотела пострелять. Дженни выходит из машины и опирается локтями об крышу, глядя на то, как выходит Арчи, потягиваясь и разминая хрустящее плечо. – И какое отношение это все имеет к тому, что ты мучаешь меня фордом? – спрашивает Дженни. Арчи ставит на машину длинные локти, он высокий, когда он одет не в костюм, Дженни особенно хорошо видно, какие у него бесконечно долгие руки и ноги. – Если ты научишься на механике, ты справишься с любым управлением. – Зачем мне это нужно? – Потому что случаи бывают разные. Арчи запирает машину и обходит ее, обнимая Дженни за плечи. Она вынимает у него из-за пояса пистолет, и по легкости ствола понимает, что это его любимый трюк: ствол у него, а патроны у нее. Когда Арчи понял, что он не может уберечься от цепких рук Дженни, он придумал кое-что еще. Дженни это разозлило, и понравилось не меньше. Арчи знает Дженни с головы до пяток, изнутри и снаружи, а для Ленни она не больше, чем случайная обуза, от которой Ленни почему-то не смог отделаться. Из них двоих отцом Дженни должен был быть Арчи, но все вышло совсем по-другому, Дженни смотрит на жилистые руки Арчи и думает, что сладким папочкой она его называет, а вот отцом всерьез не смогла бы. – Арчи, – спрашивает Дженни, когда Арчи ставит банки на камень. Банки дырявые, как решето, Дженни смотрит на пустые пивные банки, лежащие в мусорном ведре на кухне, и все время забывает прихватить парочку для тренировки. – Слушай, Арчи. Тебе никогда не казалось, что все это здорово похоже на инцест? – Что похоже на инцест? – спрашивает Арчи, выпрямляясь. Патроны у него в кармане, и Дженни может попытаться вытащить их, когди они обнимутся в следующий раз. – Я и ты, – Дженни размахивает пистолетом, когда говорит, если пистолет заряжен, Арчи начинает орать и отнимать его у нее. Дженни не боится оружия, но иногда не помнит, что его нужно опасаться. – Ты водил меня в школу, когда мне было шесть лет, вытирал мне слезы и покупал шоколадки. А теперь ты мой мужчина. Ей непривычно говорить «мой мужчина», она боится, что Арчи обидно засмеется и скажет ей что-нибудь колкое, как он может, но он молчит и смотрит на нее, держа в длинных пальцах банку «Левенбрау». Арчи воспринимает то, что сказала Дженни, всерьез, и Дженни начинает казаться, что она может называть себя его женщиной, но пока не вслух, пока что даже у нее на это не хватило бы храбрости. – Ты не мой ребенок, – говорит, наконец, Арчи, поставив банку на камень. – Я присматривал за тобой, пока ты была маленькой, потому что Ленни этого хотел. Потом Ленни не так уж и хотел, а я все равно присматривал. – Почему? Арчи пожимает плечами, как будто бы это ничего, но по тому, как он вдумчиво молчит, Дженни знает, что ему есть что сказать. – Ты всегда была непоседой. Задавала такие вопросы, от которых глаза на лоб лезли. У меня были сестры, я помню, что они орали и портили вещи, а ты смотрела и разговаривала. Вещи тоже портила иногда, – усмехается Арчи. – Однажды изрезала любимое кресло Ленни. Лен тебя чуть в окно не выкинул, я забрал тебя и отнес в детскую. Я спросил, зачем ты это сделала, а ты сказала – «Мне была интересна ткань на разрез, Арч». Твою мать, в шесть лет тебе была интересна ткань на разрез. Я никогда не видел таких детей. – Это я была ребенком, – возражает Дженни, ковыряя губу. Она заплетает ногу за ногу и опускает руку с пистолетом. – А сейчас? С тех пор, как мне было шесть лет, я здорово поглупела. Да и не хочу больше становится юристкой, совсем. – Чего ты хочешь? – Арчи прислоняется спиной к камню, скрещивает руки на груди. Дженни слабо, нервно улыбается. Ее единственная подруга Лили Белл уже все знает, кое-что знают в школе, а дома не знает никто. Арчи будет первым. На фортепианный конкурс Дженни пришла со своей песней, но это было не начало, это уже было после всех тех ночей, пока она писала и тихонько подбирала на рояле в зале ноты. Это было слаще, чем секс, и вкуснее, чем Лонг Айленды, и Дженни хочет этого так же сильно, как она хочет Арчи. – Я хочу стать рок-звездой, – говорит Дженни. – Только не смейся. – Я и не смеюсь, – Арчи не выглядит радостным, но и не раздувается от злости, как Ленни. Ленни бы тряс щеками, как индюк, вопил бы и брызгал слюной, что музыка – это для шлюх и торчков, а, пока Дженнифер, сучье отродье, носит фамилию Коул, пусть даже и не думает обо всем этом дерьме, хватит с нее и фортепианных конкурсов с которых она уже сто лет не привозила первые места. – Тебе не нравится? – спрашивает Дженни, волнуясь. – Лен в этом прав. Где музыка, там наркота, и люди нас с Леном. Я всего этого уже наелся досыта, именно поэтому я здесь, у меня костюмы в шкаф не влезают и розовые рубашки на заказ, и я стараюсь сам марать руки пореже, – говорит Арчи. – У тебя все есть, лучшее воспитание и образование, которые Лен мог достать. Жизнь с ним не сахар, но ты не будешь вечно жить с ним. – Ага, хочешь, чтобы я остаток вечности жила с тобой, – фыркнула Дженни, не сдержавшись, – или наоборот, хочешь сказать, что, когда мне исполнится двадцать один, я буду сама по себе, а ты вернешься к своим шлюхам? Арчи смотрит на Дженни, приподняв бровь, и это злит ее сильнее всего, то, что вся его злость никак не пробивается сквозь его циничное спокойствие. Дженни в ярости наводит на него ствол и щелкает курком, она знает, что нет патронов, но она хочет его позлить, он ведь терпеть не может, когда на него наводят оружие. Арчи повторяет ее жест двумя пальцами и говорит одними губами: «Пиу, пиу!». Дженни вопит от злости и швыряет в него пистолетом, развернувшись, она не по-женски широким шагом идет к машине. Машина заперта, ключи у Арчи, Дженни вспоминает об этом только тогда, когда дергает ручку. Она дергает ручки, пинает колеса и колотит по стеклам ладонями, а Арчи неторопливо выходит из рощи, отряхивая пистолет. – Прооралась? – спрашивает он. Дженни смотрит на него через плечо, задыхаясь, ей нужно было выпить таблетки, а она забыла, но теперь ей кажется, что не пошли бы таблетки в жопу – не пошли бы в жопу и Арчи с Ленни. – Дженнифер, – говорит Арчи спокойно. – Прикрой свой ангельский ротик и послушай меня. Ты умная, все, кто тебя знает, говорят одно и то же. Петь может много кто, а ты соображаешь. Твои мозги пригодятся где хочешь, в том же бизнесе, ведь Ленни не вечен. У него нет наследников кроме тебя. – Или... – Дженни говорит по наитию, но, когда она говорит, слова становятся такими же реальными, как если бы она знала их всегда, – или тебя. Ты его старейший приятель и поверенный. Когда Ленни откинется, все пойдет либо ко мне, либо к тебе. Поэтому хорошо бы ему сдохнуть пораньше. Хорошо бы, Арч? Дженни смотрит на Арчи широко открытыми, умоляющими глазами. Она хочет сказать это вслух, но он и так знает, о чем она хочет его попросить. Он знает, что на расческах у Дженни остаются выдранные Леном волосы, он знает, что Ленни бьет Дженни до кровавых синяков, и, сколько Арч не вмешивается, он не может вставать между Леном и Дженни вечно. Арчи качает головой. – Я его должник. – Ты его пес, – горько, с обидой говорит Дженни. К глазам подступают слезы, а к горлу – комок. – Он гоняет тебя, как шестерку, а ты не видишь. Когда придет время, он расплатится тобой, а ты даже не поймешь. Арчи смотрит на Дженни, наклонив голову, и она плачет, истекая слезами и соплями, и вытирая их ладонями и тыльными сторонами рук. Арчи обнимает Дженни, и она толкает его в грудь, в бок, но он прижимает ее к себе и она понемногу успокаивается, затихая в его руках, дрожа и икая от плача. – Может, и пес, – говорит Арчи в макушку Дженни. – Но я и твой пес тоже. Ты взялась за голову, и Лен успокоился. Дай ему то, что он хочет, будь хорошей девочкой, и мне не нужно будет вмешиваться, а тебе – реветь. – Он не имеет права меня избивать и обзывать, хорошая я или плохая, – Дженни упрямо шмыгает носом Арчи в подмышку. – Ни один отец, настоящий или приемный, не имеет права так обращаться с ребенком. Ленни – тварь и урод. – Ангелом Лена никто бы не назвал, – говорит Арчи. На минуту Дженни кажется, что он хочет сказать что-то другое, но в последнюю минуту то ли трусит, то ли прикусывает язык, и Дженни становится горько. Арчи говорит, что он пес, и Дженни нравится думать, что он порвет за него любого, но иногда она забывает, кто хозяин этого пса, а хозяин его – не она. Дженни упирается руками в капот, и Арчи снимает с нее трусики. Он надевает презерватив, раскатывая его двумя пальцами, и Дженни чувствует ревность: со сколькими женщинами он так натягивал резинку? Арчи все так же ходит на теннис с Леном, но с теннисисточками ведет себя по-другому. Он все такой же очаровашка, но руки держит в карманах, и Ленни спрашивает, не завелась ли у Арча подружка. У Арчи нет женщины, ни постоянной, ни случайных. Дженни знает, потому что она все еще общается с Раз-Два, который старше ее на семь лет и злобно говорит что до сих пор ссыт кровью после знакомства с дядей Джен. Раз-Два и его дружки знают все, что происходит на улицах, Раз-Два говорит, что Арчи никогда не бросался на баб, хотя и водил к себе женщин, правда, не очень часто, пока не начал водить их к себе все реже, и реже, и реже, и вовсе перестал, начав проводить все свободное время на работе и дома у Ленни. – Спасибо, Раз-Два, – говорит Дженни и сует ему в карман деньги, которые подкидывали ей Арчи и Ленни, и некоторую часть из которых Дженни выгребает из забытых в прихожей пальто Ленни. – Эй, малая. Нахрена тебе эта инфа? – спрашивает Раз-Два, когда Дженни собирается уходить, и хватает Дженни за прядку волос, выбившуюся из хвоста. Иногда Дженни кажется, что она немножко нравится Раз-Два, но, видимо, не настолько сильно, чтобы он что-то с этим делал. – Надо, – отвечает Дженни, выдергивая волосы из рук у Раз-Два, и это чистая правда, ей действительно надо. Арчи толкает ее в капот, и Дженни упирается в капот руками, привставая на цыпочках. Когда она наклоняется, Арчи кладет ей руку на плечо, и Дженни ложится щекой на прогретое солнцем железо. Ей больше не больно, больно было первые несколько раз, иногда от презервативов ей бывает слишком сухо, но Арч говорит, что вынимать прежде, чем кончишь, это не надежно, и что они больше так делать не будут. Дженни уговаривает его, что вообще может пойти не так, спрашивает, она, но Арчи упирается, а, если Арчи уперся, с места его уже не сдвинешь. Арчи делает перерывы, вынимает, тяжело дышит, упираясь руками в капот над спиной Дженни. Он целует ее в загривок, трогает ее за живот, и Дженни сжимает бедра, позволяя его члену ходить между ними, пока она теребит его яички. Арчи не хочет кончать, он хочет еще, он хочет больше и дольше, под столом, когда Арчи обедает вместе с Джен и Ленни, Дженни трогает его за коленку, и Арч ловит и ласкает ее руку, а потом убирает, потому что нельзя, но это не значит, что он не хочет. У него встает, даже если Дженни случайно задевает его бедром, проходя мимо, и Дженни придумывает все новые и новые способы его помучить. Дженни ходит мимо Арча загорать у бассейна, и Арчи не снимает темных очков. Она знает, что член у него поднимается, но он изо всех сил думает о личинках, протухшей капусте и когда выходишь под ноябрьский дождь с опущенным воротником, и ледяная слякоть заползает тебе под рубашку. Дженни знает, как он это делает, и ей смешно, и, одновременно, совсем не смешно, потому что ей хочется почти все время, и трусики у нее, каждый раз, когда он в них залезает, уже мокрые. – Сильнее, сладкий папочка, – стонет Дженни, когда Арчи размазывает ее по капоту, наматывая волосы на кулак и упираясь ладонью ей между лопаток. – Сильнее! – Сильнее я протрахаю в тебе дыру, – задыхается Арчи, возбуждение звучит в голосе как злость, и Дженни начинает подмахивать, сначала не попадая в такт – его член даже пару раз выскакивает, и Арчи вправляет его обратно рукой – а потом ловит темп, и вскрикивает каждый раз, когда яички Арчи шлепаются об ее вывернутые половые губы. Дженни не знает, почему она кричит, и хочет не кричать, и даже прижимает ладонь ко рту, но все равно звонко вскрикивает каждый раз, когда он входит: от неожиданности, от остроты, от удовольствия. Арчи это заводит, он хватает Дженни за бедра и трясет ее на члене так, что у Дженни прыгает на груди цепочка с золотой буквой «Джей», и грудь, вывалившаяся из лифчика, трясется, и ходит ходуном живот. Арчи кончает, размазываясь по Дженни, как масло, и Дженни едва слышно вздыхает, да, по ощущениям он и правда протрахал в ней дыру. Арчи спускает, легонько шлепаясь о ягодицы Дженни бедрами, и Дженни встает на локти, сжимаясь – она выдаивает его дочиста, она придумала этот трюк случайно и, как бы не ныло все у нее внутри, она все равно его проделывает, потому что тогда Арчи начинает дышать часто-часто, и стонать, цепляясь за нее как за спасательный круг. Арчи неожиданно чувствительный, Дженни узнает об этом почти сразу. У него чувствительная кожа, и ему нравится, когда Дженни трогает и целует его за ушами, когда проводит пальцами по полоске длинных прямых волосков на животе, когда водит кончиками ногтей ему по рукам или берет его член в напряженные, но не до конца сжатые губы – незавершенные прикосновения его заводят, и, когда Арчи заводится, он трахает Дженни жестко, как она любит, а она любит жестко. «Как рок-н-рольщица», – думает Дженни сонно. Арчи выкидывает презерватив в кусты и вытирается платком, который кидает туда же. Дженни лежит грудью на капоте и лениво ждет, пока Арчи наденет на нее трусики. Он гладит ее ноги, когда надевает их, и, когда натягивает резинку трусов ей до талии, утыкается носом в отсыревшую ластовицу и водит по ней носом. Это отвратительно и по-собачьи, но у Дженни от этого мурашки по всему телу. Когда они едут обратно, погода портится. Тучи затягивают горизонт, как черные овцы, которых выгнали из небесного загона. Дженни тянет в сон и она все время переваливается через коробку передач, утыкаясь носом в плечо Арчи. Арчи чешет ее затылок недлинными ногтями, и целует в макушку. Когда Арчи останавливается на переезде и ждет, пока мимо, грохоча и дребезжа, протащиться поезд, Дженни кладет голову ему на колени. – Хочу спать, – говорит она. – Скоро приедем, и будешь спать, – Арчи расслабленно откидывается в кресле. Он тоже хочет спать, но не говорит. Член у него такой же вялый и сонный, как он сам, не поднимается, даже когда Дженни трется об него щекой. – Я хочу спать с тобой, – Дженни поворачивает голову и смотрит на него. Арчи запускает пальцы ей в волосы, он смотрит на нее сверху вниз и взгляд у него становится странный. – Тебе было лет восемь, и ты заболела. Я всю ночь херачил по каким-то отбойникам уже не помню зачем, было очень надо, а Лен уехал. Ты боялась оставаться одна, и я согласился с тобой посидеть, а потом заснул у тебя на кровати. Когда я проснулся, то на мне лежало твое одеяло, с розовыми пони, а ты завернулась в мое пальто. Такая маленькая, а укрыла меня своим одеялом. Лен говорил, что ты ебаный монстр, а я знал, что это не так. Ты ебаный ангел, не меньше. – И что? – спрашивает Дженни, протирая рукой отекшее от дремоты лицо. – То, что ты говорила о том, что я мог бы быть твоим отцом, – лицо у Арчи становится не по-хорошему собранное. – Не конченый ли я ублюдок после этого? – Почему? – Дженни приподнимается на локтях и смотрит на Арчи удивленно. Она уже и сама не помнит, что она говорила, но, похоже, это крепко запало ему в голову. – Я не Папа Римский, но я и не отморозок, – Арчи дергает коленом, глядя на дорогу. – Ты называла меня дядей. И я был тебе как дядя. – Почему ты вспоминаешь об этом прямо сейчас? – интересуется Дженни. Состав, казалось, не кончается, после того, как прошел красно-желтый, пускают второй, серый с зеленым. Арчи трет переносицу и упирается кулаком в щеку, разводит пальцами на руле. – Ты сказала. Это по Фрейду? Ты говорила, что по Фрейду. – По Фрейду все в жизни упирается в желание трахнуть своих детей или родителей, – Дженни одергивает юбку и садится, обхватив коленки руками. – Он был немного ку-ку. – Он был сильно ку-ку, – скалится Арчи, его оскал нельзя и при желании принять за улыбку. – Настоящий больной ублюдок, – отвечает Дженни, и кладет Арчи руку на колено. Она трогает Арчи, и пытается понять, что чувствует, зная, что он следил, как ее купают в ванночках с чередой от диатеза и делают уколы от гриппа, и не чувствует ничего особенного. Да, было. Так было раньше. Теперь все по-другому. – Это все очень условно, Арч, – мягко говорит Дженни. – Это только образы, метафоры, ну, стереотипы. Фрейд считал, что их отрабатывают все. Даже если бы я была не я, а какая-нибудь молоденькая стриптизерка, и была бы чем-то похожа на твою мать, Фрейд бы сказал, что так ты проецируешь на нее свое детское желание трахнуть маму. – Мне начинает нравится жизнь без высшего образования, – говорит Арчи. Он не улыбается, но его лицо немного просветлевает, и Дженни берет его за руку. – Мне хорошо с тобой, – говорит она. – Как женщине, не как ребенку. А тебе хорошо со мной? Как мужчине. Никаких папочек. Арчи смотрит на Дженни, и Дженни подбирается. Это Арч, кого бы он ни слушался, у него свои мысли в голове, Дженни не знает ответ заранее, ответ может быть разным. Арчи трогает Дженни за щеку, гладит ее за ухом и под ухом, проводит внешней стороной ладони по шее и берет за грудь, легонько ее сжимая, и у Дженни загораются глаза. «Это – да?» – Да, – говорит Арчи. – Мне хорошо с тобой. В этот момент Дженни острее всего чувствует преемственность поколений, ей не хватает только голоса диктора за кадром: «Уже два поколения семьи Коулов заручились безусловной преданностью и поддержкой великолепного волкодава Арчибальда. Арчибальд принадлежит старому хозяину, Леонарду Коулу, но в последнее время его симпатии стали смещаться в сторону молодой хозяйки, и это неудивительно: кобели часто выбирают в хозяйки женщин, в то время, как суки предпочитают мужчин». Дженни хихикает, она думает, что если бы Арчи узнал, что время от времени происходит у нее в голове, он бы ей эту голову открутил. Арчи косится на нее, выбирая поворот к дому Ленни, и Дженни смотрит на него и смеется. – И что ты ржешь? – спрашивает Арчи с невозмутимым интересом. – Да так, ничего. – Тогда либо не ржи, либо не ржи одна и рассказывай. – Да ничего интересного, – отмахивается она, и Арчи предупреждает: – Не ври мне. – Напугал, сил нет, – хихикает Дженни, и шлепает Арчи по руке, толкает его в бок, в плечо. Арчи прижимает ее к сиденью рукой, но Дженни продолжает пихаться и толкаться, пока он не останавливает машину. – Хватит, – рявкает Арчи, и Дженни затихает. Его рука пятерней упирается ей в грудь, он перегибается через коробку передач и чуть не носом упирается ей в щеку. – А то что? Отшлепаешь меня? Арчи смотрит на Дженни так, как будто бы и правда вынет ремень. Он целует ее, и Дженни хватает его за плечи, он мнет ее грудь и сует руку между ног, и Дженни чавкает его ртом, и стонет, и дышит, и взвизгивает от удовольствия, пока не кладет Арчи голову на плечо и не открывает глаза. Прямо перед ней на дорогу выходит малыш Джамбо, подтягивающий спортивные штаны. Малыш Джамбо много пьет и много писает, он пометил все окрестные кусты. Он смотрит на Дженни, и глаза у него по фунту, Дженни шлепает Арчи по плечу, и Арчи медленно оборачивается и смотрит на Джамбо. – Приехали, – говорит Дженни тихо. – Нет. Я разберусь, – говорит Арчи, и выходит из машины. Дженни, насколько может, одергивает юбку и вправляет грудь в лифчик. Джамбо кивает, с ним Арчи может договориться, но из оврага поднимаются Косой и Джо Моджо, над зеленой рубашкой Джо вьется мошкара, она, должно быть, принимает его за диковинную двуногую липу. У Арчи тяжелая рука, и его слушают, но место Арчи у трона Ленни многим не дает покоя. Дженни ждет бури, ждет неделю, ждет две, Арчи поговорил с парнями, и вроде даже утряс, но он не уверен, и Дженни колотит от страха за себя и за . Они почти не видятся в последние недели, и напряжение доходит до решающей точки, пока Дженни одним прекрасным утром не разрешает себе выдохнуть: все. Пронесло. Ничего не будет. – Привет, Лен, – говорит Дженни, спускаясь к завтраку. – Арч сегодня заедет? Мне нужно бы на танцы, скоро выпускной бал. – Заедет, – хмыкает Ленни, листая газету, и Дженни не нравится его ухмылка. Она упирается пальцами в стол и отодвигает стул, но не садится. На столе оладьи, фрукты, джем, сыр и омлет, но Дженни больше не хочется есть. – Когда он заедет? – спрашивает Дженни напряженно. – Через четыре года заедет. Арча закрывают, и закрывают в хорошей компании, – Ленни бросает газету на стол, и Дженни читает заголовок. Аресты, сроки, знакомые имена. Арчибальд. Кто вообще называл его Арчибальдом? Дженни холодеет, у нее трясутся губы. Ленни смотрит на нее и гадко ухмыляется, похожий на довольную жабу. – А ты думала, что можешь у меня за спиной ноги перед старым добрым Арчем раздвигать, и я ничего не узнаю? Он верный, как пес, но что-то начал жадничать, и вот чем все кончилось. Закрыли, беги другой хуй искать, шалашовка. Дженни вспыхивает, как спичка, как конкурент, облитый бензином, об которого Пол Француз, известная в некоторых кругах личность, тушит спички. Она не помнила, как это было, в ней поднимается дикий огонь, сжигая все на своем пути. Когда она хватает масленку в виде бургундской буренки и запускает ей Ленни в голову, руки у нее трясутся и крышка долбится о подставку с такой силой, что звон, наверное, слышен в саду. В этот день Ленни так избивает Дженни, что она не может прийти на вынесение приговора. Она только лежала у себя в комнате, сжавшись в комок, и беззвучно плачет. С каждым новым приступом рыданий в животе у нее как будто что-то натягивается и лопается, и Дженни кажется, что Ленни что-то в ней сломал, колошматя ее сначала кулаками, а потом, когда Дженни упала на пол, заканчивая дело ногами. – Я убью тебя, Леонард Коул, – бормотала Дженни в подушку. Изо рта у нее текла розовая слюна, пачкая атласную наволочку. – Я убью тебя, вонючий ты урод, – и, неожиданно заходясь слезами, бормотала, дергая перекошенным ртом: – Арчи, Арчи, боже мой, Арчи, только не ты, пожалуйста, не надо, Арч! *** «Мы прощаемся под проливным дождем, и я ломаюсь и кричу, когда ты уходишь: «Останься!». Всю свою жизнь я чувствовала это, только не могла найти слов сказать, и теперь я нашла их: «Останься!». Говорят, это очень личная для вас песня, Дженни, спрашивает девчонка с Эм-ти-ви, играющая в журналистку. Да. Очень личная, говорит Дженни, надеясь, что то, как она обдолбалась, не бросается в глаза. Она выходит курить на черный ход, она слышит, как в клубе ревут и беснуются люди, и чешет лоб ногтями. Тоналка отслаивается, макияж потек от пота, жары и света, его нужно поправить, но Дженни лучше покурит и выпьет, макияж не соберет ее разваливающееся тело на части и не вытолкнет его на сцену, а вот сигаретка и скотч могут. Дженни зажимает сигарету между зубов и хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, но ее нет, нет огонька. Огонек подносит мужская рука с печаткой на мизинце. Дженни разглядывает форму ногтей, удлиненных пальцев, белой манжеты, рукав серого плаща, ожог под большим пальцем, и говорит, не поднимая глаз: – Спасибо. Автограф не дам, лень. Да у меня и ручки нет. Он закрывает зажигалку и убирает ее в карман и стоит перед ней, Дженни смотрит на носки его оксфордов, не иначе как сделанных на заказ. Она даже знает мастера, который делал точно такую же модель для человека, который не сразу понял, что оксфорды и броги – это названия для ботинок с дырочками и без, которые он всегда надевал интуитивно правильно и к случаю, потому что чутье у него было волчье. Он берет ее за подбородок так, как будто может, и Дженни позволяет ему проделать с собой это. Она узнает запах его одеколона, но отчего-то ее мозг отказывается соединять его с оксфордами, шрамами, рубашкой и пальцами. Все приметы, которые существуют у нее в голове по отдельности, объединяются для того, чтобы обрушиться на нее в своей неотвратимости, когда Дженни поднимает глаза. Арчи бритый налысо, Дженни впервые видит его без волос. В остальном он точно такой же, только худее и мрачнее, и на шее у него кадык и жилы торчат так, как будто бы кроме мышц на костях у него вообще ничего не осталось. Дженни смотрит на него, моргая, как собака, и не может сказать ни слова, Арчи выглядит так, как будто бы хочет что-то сказать, но забывает, когда смотрит на нее. – Он не дал мне даже прийти на вынесение приговора, – говорит Дженни почему-то шепотом. – Он не дал мне тебя увидеть. – Иначе бы ты пришла, – говорит Арчи как будто подводя черту, и Дженни не знает, черту чему он подводит. Арчи обнимает ее, так крепко, что она вскрикивает, и он ослабляет хватку. Она тонет в его плаще и цепляется за его спину так, как будто бы ее руки могут разжать силой. – Ты вернулся, Арч, – говорит Дженни, – Ты вернулся. Я больше не живу у Ленни, с тех самых пор, как тебя закрыли. А ты? Ты еще работаешь на него? – Работаю, – пальцы Арчи подобраются к шее Дженни сзади, – Он ждал меня, пока не выйду. Придерживал место. Пытался что-то сделать, но тогда много кого закрыли. Арч ничего не знает, думает Дженни как будто издалека. Совсем ничего не знает. И она не знает, что Ленни ему наплел. Что Ленни ему наплел?