Привычка делать больно

Ночной Лондон пахнет тягучей усталостью, хрустящей морозом под кожей. Сыростью улиц, кутающихся в объятия старых домиков. Терпким ветром, падающим на плечи волнами атласа. Пьянящим джином, разливающимся наркотиком по венам. Лондон никогда не затихает, никогда не спит — лишь укрывается кружевом ночных огней и улыбается всем прохожим яркими вспышками автомобильных фар. Город, в котором бурлит вечная жизнь, свобода и удача. К сожалению, Джексона Уиттмора удача обошла стороной. Джексон не спит несколько ночей подряд. Напивается в хлам и засыпает возле настежь открытого окна, распластавшись на полу. Сыплет неумелыми отговорками, вторую неделю не выходя на работу. Начальник отказывается верить, но упрямо не увольняет: Уиттмор — работник на вес золота. Руководство компании его уважает, коллеги — любят. Только вот с личной жизнью не ладится, ещё с тех пор, как покинул Бейкон Хиллс. Ни для кого не секрет, что Джексону нравятся мальчики. Проблема совершенно не в этом. Он успешный, небедный, сексуальный, но до ужаса закрытый в себе. И на пушечный выстрел не подпустит, если почувствует малейший интерес, выходящий за рамки рабочих отношений. Джексон открывает вторую бутылку виски, раскинувшись на диване, и практически не обращает внимания на громко работающий телевизор. Пусть гремит, лишь бы не удавиться в тишине, которая заполняет его полупустую квартиру. Порой бывает так паршиво, что Уиттмору хочется выброситься из окна. Двенадцатый этаж — это не шутки. Но всегда что-то останавливает, тянет назад, бьёт по голове бетоном спутанных мыслей. Надежда? Нет, нет и ещё раз нет. Джексон никогда не был безумным романтиком, и сейчас не собирался вступать в их ряды. Он собственноручно испоганил себе жизнь, поэтому всё, что ему остаётся, — это надеяться. Надеяться, на то, что психологи правы, и время лечит. Надеяться на то, что хуже уже не будет. Уиттмор отпивает с горла бутылки и даже не кривится от щиплющего алкоголя. В жилах бурлит кровь, спекшаяся под потоками обжигающего виски. Перед глазами всё затянуто сизой плёнкой, и руки абсолютно отказываются слушаться. Его тело — горячий пластилин, растекающийся на диване черным пятном. Джексон пытается подняться на ноги, чтобы дотянуться к вибрирующему на столе телефону. Туман перед глазами рассеивается в одно мгновение, когда Уиттмор замечает на экране давно забытое имя: — Лидия, привет, чем обязан? — Не ожидал, что я позвоню, правда? — у Лидии как всегда ехидный голосочек — словно шипение змеи, которая собирается наброситься на свою жертву. — Решила поиздеваться надо мной? Валяй! — Джексон чувствует подступающую к горлу тошноту и обреченно закрывает глаза. У него не осталось сил на крик и грубости. — Я выпил слишком много, чтобы спорить с тобой. — Нет, Джексон, я звоню совсем по другому поводу — хочу поздравить тебя, — похоже, Мартин ещё и издевается. Отняла у него единственного близкого человека, а теперь направо и налево сеет своим ничтожным благородством. Уиттмору хочется блевануть от слащавого звука её голоса, от её притворной доброты. Лидия ведёт какую-то игру, известную ей одной. Нет, он, наверное, тоже в курсе. Джексон на секунду замолкает, и в голове, как спичка, вспыхивает его знакомый образ. Коротко стриженные шоколадные волосы. Хитроумная россыпь родинок на молочно-белом сияющем лице. Большие карие глаза с медовым привкусом боли, так умело скрытой под толстым слоем сарказма. Уиттмор помнит его таким по-детски наивным и неловким, но таким красивым. Каждый раз всё сильнее влюблялся в его смех. Потому что он очень редко улыбался. Иногда Джексону хотелось верить: «А может, он смеётся только для меня?». Джексон нервно трясёт головой, отгоняя докучный образ, и хрипло вздыхает: — И с чем это ты собираешься меня поздравить? Вы со Стайлзом тайно поженились, пока я развлекался в Лондоне, и забыли отправить мне приглашение? — Ты такой остроумный, Джекс, я всегда восхищалась твоим чувством юмора, — Джексону всё сильнее хочется запустить телефон в стену. Чтобы разлетелся с грохотом в разные стороны, на мелкие кусочки. Так, как когда-то раскололось его сердце, оставив в груди рубец размером с кулак. — Хватит трындеть, говори, что хотела, — Джексон готов плеваться злостью, рыдать, как девчонка, задыхаться в пьяном бреду, лишь бы не вспоминать его. Того, кто оставил в прошлой жизни. Того, кого полюбил впервые, по-настоящему. — Я бы на твоём месте так сильно не напивалась, потому что в скором времени тебя ждёт приятный сюрприз, — сердце Джексона пропускает удар и больно царапается о стенку ребер. — Стайлз бросил меня, и я более чем уверена, что он летит к тебе в Лондон. Уиттмор едва не выпускает из рук телефон — будто резко получил ударом ножа в самое сердце. Стальное лезвие проходится по раскалённой плоти, кромсает ткани, разрывает клетку за клеткой, замораживает ребра ледяными дорожками крови. Будто кто-то по капле выпускает из него жизнь, выпивает голодными глотками любовь, зашитую в самом тёмном уголке, глубоко внутри. Джексон справился бы, перетерпел бы. Может, запил бы конкретно. Может, просто умер бы. Если бы Стайлз… Если бы он не напомнил о себе снова. Что изменилось между ними после той ночи год назад? — Неужели наша мисс Совершенство сделала что-то не так и обидела по уши влюблённого в неё мальчика? — Джексон не понимает, откуда у него берется воздух, чтобы разорвать затянувшееся молчание. Каждое живое напоминание о нём — это хождение по краю пропасти. Не вспоминать — не любить. Давай, Уиттмор, не будь слабаком. Дыши, ради Бога дыши. — Как оказалось, Стайлз по уши влюблён в кого-то другого, — выстрел в голову, и Джексон яро ощущает в воздухе запах горелого. — Что? — лишь сдавленный хрип слетает с губ Уиттмора. В комнате холодно и темно, как в склепе, — в сумраке блестят лишь слёзы в глазах Джексона. — Удачи тебе, Джексон. Не упусти своё счастье, — Лидия говорит через силу, и Джексон мысленно представляет на её лице хорошо знакомую хмурую улыбку. Она никогда не плакала на людях — всегда мягко улыбалась и порой подмигивала. Сегодня ночью Мартин точно не сомкнёт глаз, и Джексона это почему-то совершенно не радует.

* * *

— Входите, открыто, — Джексон отвечает ледяным голосом, и каждое слово морозом трескается в воздухе, осыпаясь на пол снежным крошевом. Не скажешь, что несколько часов назад валялся на диване в полумёртвом состоянии. Стоит лицом к окну, закрывшись в своём ядовитом одиночестве, и боится пошевелиться. За окном поздняя ночь, а на душе кошки скребутся. Входная дверь тихо отворяется, и Уиттмор слышит, как в коридоре падает на пол дорожная сумка. Он. Джексон облегчённо вздыхает и прячет руки поглубже в карманы, как будто от этого легче будет. Такой дёрганный, замученный, грозный. А сейчас вот боится, как мальчишка. Липкий страх вьётся под горлом змеёй, а нужные слова всё никак не приходят на ум. Что делать? Что говорить? Он уже здесь. Прямо за спиной. — Джексон, это я, — голос у Стайлза всё такой же звонкий, светлый, а у Джексона насквозь прокуренный, пропитый, стальной. Срывается обернуться, но вмиг одёргивает себя — нельзя так сразу, в пропасть с разбега. — Я вижу, — Уиттмор судорожно кусает губу, едва не до крови, впивается ногтями в своё бедро и плывёт взглядом по ночному Лондону, где-то в небе, высоко-высоко. Прохладный ветер гладит шею и бьёт волной в лицо, а Джексон будто прирос к этому проклятому окну — ни на шаг не отходит. — Ты пьян? — Стайлз видит его насквозь, чувствует каждой клеточкой, впитывает его усталый голос и так много хочет сказать. Лишь бы Джексон не стоял в стороне, не смотрел на него, как на чужака. Они же не чужие друг другу, ведь так? — Может, совсем немного, — первая попытка провалена, Джекс. — С тех пор, как ты уехал в Лондон, ты ни разу мне не позвонил, — Стилински начинает издалека — по накатанной схеме. Чтобы выжать из Джексона хоть малейшее проявление чувств, вытрясти хоть пылинку нежности, вытянуть хоть слабую искорку улыбки. Они оба так долго не улыбались. Так долго не видели друг друга. — Ты прилетел, чтобы сказать мне это? — прозвучало как-то грубо и обиженно, но Уиттмор больше не топчется у окна. Теперь он смотрит прямо на Стайлза — глаза в глаза. Стилински обводит внимательным взглядом каждый участок его кожи, изучает ещё не забытый образ. Лицо Джексона осунувшееся, болезненно-бледное. Глаза потухшие, злые, тревожные, будто не спал неделями и не ел. Стайлз, ты попал в яблочко. Уиттмору нужно о многом рассказать, но он как-то не слишком торопится. Выжидает нужного момента? Так вот же он — момент их встречи, такой долгожданной и выстраданной. Нет, он всё ещё боится. Всё ещё не находит нужных слов. В горле горько и сухо, а в мыслях — сплошная каша. — Нет, я хотел поговорить, — Стайлз делает решительный шаг вперёд и замирает на месте. — Говори, — Джексон смотрит так требовательно, что у Стилински коленки подкашиваются. Он же не виноват в том, что Уиттмор улетел в Лондон без предупреждения. Не виноват в том, что влюбился в него, хотя тягой к мальчикам никогда не отличался. Его жизнь — карточный домик, а Джексон, похоже, может в любой момент вытащить одну карту и всё разрушить. — То, что случилось между нами… — Стайлз тоже не железный, ему сложно снова возвращаться в прошлое — будто идёшь по раскалённому углю и не можешь сойти в сторону. С Джексоном так всегда — жарко, дико и опасно. — Я знаю, что ты сейчас скажешь, — Стилински подходит как можно ближе и кладёт ладонь Джексону на плечо, но тот резко отдёргивает руку и садится на диван. Он говорит не то, что хотел услышать Стайлз. — «Это была ошибка, и нам лучше остаться друзьями». Можешь возвращаться обратно к Лидии, если хочешь. Мне всё равно. — Перестань вести себя как козлина, — Стайлз выстреливает на одном дыхании, и Уиттмор замечает в его глазах слёзы. — Я прилетел к тебе, а ты делаешь вид, что я для тебя пустое место. — Ты прав, это же я пустое место, — Джексона убивает его привычка причинять Стайлзу боль. Хочется убежать, закрыться в комнате и проломить себе башку о стену. Всё никак не научится принимать любовь людей. А он ведь тоже любит, но с губ снова слетают не те слова: — Я — плохой парень, ублюдок, мерзавец. — Джекс, заткнись и послушай меня, — Стилински сгребает в кулак рубашку Джексона и тянет его на себя, как можно ближе. Нельзя вечно ходить вокруг да около — пора расставить все точки над «i». Уиттмор растерянно хлопает глазами, не в силах проронить хоть слово. Никогда не видел Стайлза таким смелым, решительным, суровым. Год без него был сущим адом, и Джексон столько раз срывался вернуться. Увидеть его Стайлза, посмотреть ему в глаза и просто помолчать. Всегда знал, что никакие слова не заменят того, что написано в глазах. Выжжено медовой нежностью, прошито нитками любви, которая возросла адским пламенем между ними. Пожар двух сердец, двух влюблённых сердец, связанных навеки, намертво. — Мне плевать, что думает Лидия, что думают остальные, — голос Стилински предательски дрожит, по щекам катятся слёзы, но он говорит, не останавливается. Потому что Джексон держит его за руку. — То, что случилось между нами… Я хотел этого так же, как и ты. Я ждал, что ты вернёшься из Лондона или хотя бы позвонишь, но ты струсил. Ты побоялся признаться в своих чувствах, поэтому это сделаю я. Я люблю тебя, Джексон. Уиттмор целует его так сочно и нежно как никогда. Вкладывает ту безграничную любовь, которую никогда ни к кому не испытывал. Кусает его влажные губы, проходится языком по кромке зубов и выпивает его глоток за глотком. Признаётся в любви без слов, потому что в груди так сухо и жарко. Одно дыхание на двоих. Одна улыбка на двоих. Одно счастье. И одна любовь, которую они едва не потеряли.