Сеульский гамбит

      В этом месте звенит тишина, странно, но она ощущается на кончиках пальцев. Юнги любит ее, ему в ней комфортно. Нет, покоя он, кажется, не найдет до конца своей жизни, но вместе с этой тишиной сквозит что-то в душе, что позволяет чувствовать себя живым. Свечи медленно догорают в подсвечниках, мужчина наблюдает за ними и чувствует, как к нему кто-то подсаживается.       Ким Намджун — верный друг, почти что брат, не такой близкий человек как тот самый. Но тот, кто не даст упасть, тот, кто подставит плечо и скажет: «Живи!». — Привет, хён! — говорит он тихо, боясь нарушить тишину.       Намджун выглядит хорошо в костюме-двойке. Расстегивает пиджак и откидывается назад немного устало. — Как собеседование? — спрашивает Юнги.       Намджун растягивает губы в улыбке и показывает большой палец вверх. — Конечно, прошёл! Ты сомневался, хён?       Нет, Юнги не сомневался. Намджун он молодец. Из всей их «компашки» самый здравый всегда был. Именно он первый вышел из этой черноты, которая их окружала. После того самого случая. Юнги морщится, внутри болезненно сжимается, с годами не становится проще, легче. Врут все те, кто говорит, что время лечит. Смерть Хосока, она не только на Юнги повлияла и жизнь перевернула. На них всех. Намджун отошёл от дел, сказав, что с него хватит этого дерьма. Поступил на юридический, закончил его с самым высшим баллом. А теперь вот устраивается на работу. Остальные тоже потянулись за ним. Каждый нашел своё место. А Юнги… Юнги, держит обещание. Не прожить эту жизнь зря. У него теперь нет семьи. Когда он пришел к отцу и сказал, что уходит, тот оборвал все связи и отказался от сына. Будто и не было его никогда. Странно, но Юнги тогда ничего кроме некоего облегчения не почувствовал.       А потом прибился к Чонгуку. В эту церквушку, с её звенящей уютной тишиной. — Я рад за тебя, — бормочет Мин.       Намджун поворачивается к нему и смотрит внимательно, этим своим взглядом: «Я вижу тебя насквозь».       И видит ведь. Но все равно спрашивает. — Почему именно здесь? Ты же не веришь в Бога.       Юнги не отвечает сразу. Думает, надо ли вообще говорить, ведь тот все и так понимает, но все же решается. — Когда Чонгук подобрал меня на кладбище в очередной день и привел в эту паству, я не думал, что задержусь. Но он помог мне, вы все помогли, хотя и не должны были, во всем была лишь моя вина.       Намджун почти открывает рот, чтобы сказать в очередной раз: «Ты не виноват», но Юнги не дает ему сказать. — Я знаю, Намджун, не нужно, — смотрит грустно, и Намджун не перебивает, только сильнее кутает руки в карманах пиджака. — Я знаю, что должен прожить эту жизнь невпустую. В ней должен быть смысл. Я чувствую, что так лучше. А лучше места не найти. Люди всегда приходят сюда за помощью. Насколько хватит моих сил, я им помогу. — Но ты уже сполна помог, стольких спас, вытащил из-за роковой черты, может пора подумать о своей жизни? — Намджун хмурится, сдвигает брови так, что появляется складка между ними.       Юнги хочется разгладить ее, чтобы друг не хмурился, улыбался только, чтобы эти забавные ямочки на щеках были. Вздыхает, знает, что по-другому уже не сможет. — Намджун, я уже не смогу жить для себя. Никакие дела не искупят этот грех. — Чонгук, он… — брюнет вздыхает, не знает, продолжить ли, но Юнги заканчивает за него. — Любит меня, — смотрит нечитаемо. — Я знаю.       Намджун вскидывает брови в удивлении. — Но и он знает, что в моем сердце навсегда только он один. Я ничего не могу с этим поделать. Лишь только раз, Намджун, только раз.       Друг задумывается и вдруг улыбается. — Да, понимаю… — Когда свадьба? — подшучивает над ним Мин. — Сокджин-хён — завидная невеста. — Если бы он тебя услышал, то твоё красивое лицо таковым бы не осталось, — смеется в голос Намджун, и смех его разносится по пустой церкви звеняще. — Не знаю, я боюсь ему признаться. — Дебила ты кусок, — вздыхает блондин обреченно и прикладывает руку к лицу. — Думаешь не знает? Знает. Любит. Ждёт. Знаешь, выдержка у него нечеловеческая.       Намджун алеет до кончиков ушей, взгляд отводит. Юнги улыбается. «Ну прямо-таки девственница в первую брачную ночь, ей-богу!», — думает. — У кого выдержка нечеловеческая? — рядом присаживается Чонгук, переводит взгляд на пунцового Намджуна и ухмыляется. — А-а-а, всё понятно. — И этот туда же, — ворчит Намджун и отворачивается с видом оскорбленной невинности.       Юнги и Чонгук переглядываются и смеются во весь голос. — Нашли место, тоже мне, священники… — продолжает ворчать Ким. — Вот именно, — деланно замечает Чонгук. — Можем по знакомству вас обручить. — Айщ, засранец! — Не сквернословь в храме божьем, — замечает Юнги.       Намджун обреченно машет рукой, мол, чего с вас взять, прощается и уходит, обещав перезвонить. — Хён, что будешь на ужин? Надо в магазин зайти. — Ты же знаешь, что мне все равно, я всё съем.       Чонгук поджимает губы, кивает, старается на хёна не смотреть. Юнги, он не хочет обижать его, но надежд не даёт тоже. Он любит Чонгука, но не так, как хотелось бы последнему. Он для него братишка младший, которого лелеять хочется, защищать от всего, жаль, что от себя невозможно защитить.       Но Чонгук — он умный очень, не по годам, и в жизни, кажется, понимает куда больше. Они с Юнги живут вместе, с тех пор как младший привел его в церковь. Юнги боится один оставаться, все его мысли концентрируются сразу на Хосоке. Он, знает, что эгоист. Но, кажется, Чонгуку так тоже комфортно, хён рядом, на расстоянии вытянутой руки. Возможно, Чонгук боится оставлять Юнги одного после попыток самоубийства. Боится, что боль не прошла, и хён в один прекрасный момент перейдет черту. Юнги показывает ему, что это не так, но, видимо, со страхами бороться сложно.       Юнги треплет за волосы младшего и улыбается. — Пойдем уже домой.

***

      Солнце светит сегодня очень ярко, как будто знает, куда идет Юнги. Внутри каждый раз дрожит всё, сжимается. Но брюнет идёт очень уверенно. Он соскучился очень. Мин подходит к могиле, сплошь усеянной цветами. Хосок их любил очень. Вот он и сейчас опять его встречает своей светлой и яркой улыбкой с фотографии. Юнги присаживается рядом, кладет свежие цветы, убирает старые, уже засохшие. — Как дела, Хосок-и? — по щеке снова скатывается предательская слеза. А он ведь обещал не плакать. — Прости. У меня все хорошо. К нам недавно в церковь зашёл мальчишка. Знаешь, он так робко озирался по сторонам. Весь чумазый, в оборванной одежде, худенький до невозможности. Он подошел к иконе и так долго смотрел на нее. Я рядом менял свечи и услышал, как он заговорил: «Боженька, скажи, а если я попрошу у тебя новых родителей, у меня получится их найти?». Знаешь, Хосок-и, я посмотрел на этого ребенка, и так всё внутри сжалось. Оказывается, его родители от него отказались. Он из богатой семьи, но им не понравилось, что он некрасивый, чем старше он становился, тем, по их мнению, уродливее. Представляешь? Будто породистую кобылу себе выбирают. Как так можно? Он ведь живой, их плоть и кровь. В приюте над ним издеваются, и он сбегает постоянно. Знаешь, мы подумали с Чонгуком и решили забрать его себе. Он на самом деле такой замечательный. Когда он улыбнулся, я растаял. Он это делает также, как и ты. Искренне и так тепло и ярко, что мне кажется, что у меня внутри цветы распускаются. Он на самом деле замечательный ребенок. Ты будешь смеяться, но знаешь, как его зовут? Чхве Хосок.       Юнги улыбается треснуто, а внутри клокочет всё. Вдруг на могильную плиту падает луч света, и она начинает как будто светиться. Облако медленно отошло и открыло солнце. Фотографию озарило, и Хосок на ней будто стал еще счастливее.       Со щеки Юнги скатились слезы, он утер их рукавом и улыбнулся. — Хосок-и, я держу обещание. Я живу.