Принадлежащая туману

На следующее утро я проснулась из-за громкого лязга открывшейся двери и приближавшегося эха чьих-то шагов. Отяжелевшие от сна, мои веки распахнулись неохотно. Всё тело ныло, мышцы словно одеревенели, а в голове царила полная неразбериха. — Люциус? — это слово первым сорвалось с моих губ. Следом хлынули воспоминания о вчерашнем дне, и я рывком села. Тёплая мягкая кровать из сна тут же превратилась в нары из холодного металла, а роскошная, элегантно обставленная комната — в серую камеру из бетона и стали. У открывшего дверь мужчины не было ни серебряных глаз, ни светлых волос, ни чёрной мантии. Им оказался тот самый надзиратель, который оформлял меня прошлой ночью. — Доброе утро, миис, — поздоровался он, оставаясь по ту сторону решётки, и выглядел при этом всё так же равнодушно как и вчера. — Вы в порядке? — Да, — кратко ответила я, полная решимости сразу перейти к делу. — Могу я теперь позвонить? — К вам посетитель, миисс. Эти слова привели меня в полнейшее замешательство. — П-посетитель? — запнувшись, выдавила я. — Из Британского Посольства? — Нет, — сказал он с лёгкой улыбкой, — не из Бриит-таанского посольства. Меня затрясло, и я отступила в дальний угол камеры. «Неужели он нашёл меня так быстро? Неужели всё, через что мне пришлось пройти, оказалось напрасным?» — Не хочу никого видеть, — прошипела я. — У меня здесь нет знакомых. Но потом… потом я услышала голос — женский голос — звенящий от беспокойства и нетерпения. — Где она? Где моя девочка? Я застыла. Моё сердце словно остановилось, а голова наполнилась странным жужжащим звуком. Или же его издавала свисающая с потолка лампочка? Эти слова медленно, словно прерывистое эхо, проникали в мой мозг, но я не могла понять их, не могла разобрать их значения, хотя они были произнесены на чистом и безупречном английском языке. «Где… моя… девочка…» — М-мама? — спросила я высоким, как у ребёнка, голосом и, спотыкаясь, бросилась к решётчатой двери, но мои ноги подогнулись, и, упав на колени, я вцепилась в железные прутья решётки. — Мама? Мама? — Дорогая… — послышался звук торопливых шагов, и рядом с полицейским появилась стройная женская фигура, которая стремительно опустилась на колени прямо передо мной. — Дорогая, я здесь. Сдавленный звук вырвался из моего горла: наполовину радостный вздох, наполовину — полный отчаяния всхлип. Потому что я не узнала её. Казалось, будто моё сердце разрывается на части от двух диаметрально противоположных эмоций: головокружительный восторг и жестокое разочарование. Словно животное в клетке, я неотрывно смотрела на неё через решётку, отчаянно пытаясь вытянуть из небытия ниточку воспоминаний, усилием воли пролить свет на своё прошлое… Но искра не вспыхнула, ниточка оборвалась, а старые секреты по-прежнему остались сокрыты во тьме. Наконец я моргнула. — Вы… моя мама? — прошептала я. Леди улыбнулась. Её затянутая в мягкую перчатку рука потянулась ко мне между прутьями решётки и нежно погладила меня по щеке. — Да, дорогая, — сказала она. И внезапно всё, абсолютно всё вокруг перестало иметь для меня значение. Надзиратель отцепил от пояса большую связку ключей и, громыхая ими, открыл дверь, жестом разрешив женщине — моей маме — войти внутрь. Через несколько мгновений я очутилась в её объятьях, дрожа и рыдая, как дитя, пока она укачивала меня, мягким голосом нашёптывая на ухо милые нежности. — Я н-ничего не п-помню, — запинаясь, выдавила я между всхлипами. — Д-даже тебя не п-помню… — Ничего страшного, дорогая, — сказала она успокаивающим голосом. — Ничего страшного, ты вспомнишь. Обещаю тебе. — Я люблю тебя, — эти пылкие слова вырвались внезапно, потому что я не могла сдержаться, мне нужно было произнести их: они рвались из моего переполненного сердца, и больше всего на свете мне хотелось подарить их кому-нибудь, кто не швырнёт это признание обратно мне в лицо. — Я люблю тебя, мама! И… мне так… так ж-жаль… Я п-потерялась… Прости меня… Она прижала меня к себе крепче. — Тише, моя дорогая, — пробормотала она, касаясь губами моего влажного виска. — Я нашла тебя. И теперь заберу домой. Ты в безопасности. «В безопасности… Я в безопасности… — невыразимо прекрасное осознание этого наполнило каждую частичку тела, согревая и успокаивая меня. — Скоро я попаду домой». Наконец, похлопав меня по плечу, надзиратель заявил, что нам пора покинуть камеру. Я вытерла опухшие глаза и сделала несколько глубоких вздохов, пытаясь успокоиться. Именно в этот момент я впервые почувствовала странное онемение в левом предплечье и предположила, что просто отлежала его пока спала. Пытаясь восстановить кровообращение, я начала растирать руку сквозь халат. — Пойдём, дорогая, — мягко сказала моя мама, помогая мне подняться на ноги. — Пора идти. Мои ноги дрожали так сильно, что мне пришлось опереться на неё, чтобы не упасть. Рука об руку мы последовали за полицейским по длинному коридору и вошли в комнату для допросов, где прошлым вечером я провела почти два часа, пытаясь объяснить свою ситуацию полным скепсиса слушателям. Далее всё происходило словно в каком-то сюрреалистическом тумане. Нам пришлось заполнять различные формы, отвечать на множество вопросов, в то время как повсюду суетились люди в голубых униформах… Казалось, время неслось мимо меня на огромной скорости, а я сама словно застыла «на паузе», ограничиваясь лишь короткими кивками и изредка односложными ответами, не желая отвести от мамы взгляда. Я боялась, что если сделаю это, она может каким-то образом исчезнуть. Я пыталась запечатлеть её образ в мозгу. Моя мама. Она выглядела моложе, чем я ожидала. Её волосы были насыщенного каштанового цвета, а кожа более тёмного оливкового оттенка, чем у меня. Большие карие глаза и мягкий нежный взгляд принадлежали, казалось, истинному ангелу. Абсолютно спокойная, она разговаривала с полицейскими, отвечая за нас обеих, и то и дело сжимала мою руку, словно пытаясь убедить, что всё происходящее действительно было реальностью. Только когда мне передали маленькую книжицу бордового цвета, я наконец вышла из этого странного заторможенного состояния. Я быстро заморгала, ахнув от удивления. Это был Британский паспорт — мой паспорт, в чём не было никакого сомнения. «Должно быть, его принесла мама, — подумала я. — Наконец-то, наконец-то я узнаю, кто я…» Дрожащими руками я медленно открыла обложку и взглянула на фото. Что же, это действительно была я. Но на этой фотографии я была слишком похожа на себя нынешнюю. На ту себя, которая не знала, кто она и откуда. Слишком бледная кожа, слишком дикие глаза, осунувшееся лицо с густыми тенями под глазами… Та же самая растерянная, перепуганная девушка, что смотрела на меня из зеркал в позолоченных рамах, висевших на стенах дома, откуда я недавно сбежала. Я почувствовала, как всё моё тело словно парализовало, а внутри живота холодной тяжестью свернулся страх. Полная ужаса, я медленно скользнула глазами по мелким печатным буквам. И обнаружила там два знакомых слова: «Алиса Кэрролл». — Нет! — ахнула я, задыхаясь. Холодные костлявые пальцы ужаса всё крепче стискивали горло, перекрывая доступ кислорода к лёгким, а в голове раздался пронзительный звон. — Нет! Нет! Здесь какая-то ошибка. Ты принесла не тот паспорт… не мой… — охваченная паникой, я повернулась к маме. — Скажи им, мамочка! Скажи им, что это не мой паспорт! Обеспокоенная, она нахмурилась. — Что ты имеешь в виду, дорогая? — Я не Алиса! — выкрикнула я отчаянно, тыкая в паспорт пальцем. — Я знаю, что я не Алиса! Кто я? Пожалуйста, прошу тебя, скажи, кто я? Просто назови моё имя хотя бы раз… Прямо сейчас, прошу тебя! Она покачала головой, глядя на меня полными тревоги глазами. — Но ты и есть Алиса, дорогая, — сказал она своим нежным мелодичным голосом. — Моя маленькая Алиса. Звон в ушах становился всё пронзительней, в висках болезненно стучало, а левую руку начало покалывать так сильно, словно я обожглась крапивой. — Я НЕ АЛИСА! — даже не крикнула я, а пронзительно завопила в отчаянии. Суетливая деятельность в комнате внезапно прекратилась, и все уставились на меня. Я вскочила на ноги, опрокинув стул, который упал на пол с глухим стуком, и повторила: — Я НЕ АЛИСА! Никого вокруг не замечая, я развернулась и, шатаясь, направилась к двери. Я не могла дышать, мне нужен был… нужен был воздух… Внезапно позади меня засверкали вспышки и громыхнул оглушающий хлопок, напоминающий разряд ударившей в дерево молнии. А затем раздались крики и вопли, во все стороны разлетелись листки бумаги и щепки деревянных столов и стульев, густой чёрный дым заволок комнату… Я ударилась о стену, и внезапно рядом появилась мама… «Но ведь это не моя мама… Эта женщина не может быть ей: она — мама Алисы Кэррол, но я-то не Алиса…» Она крепко обхватила моё предплечье незатянутой в перчатку ладонью, и я закричала, когда жгучая боль пронзила мою руку от запястья до локтя, словно на ней выжгли клеймо раскалённым добела железом. Свободный рукав халата скатился вниз, и я с ужасом уставилась на остроконечные буквы, одна за другой проявляющиеся на моей бледной коже и складывающиеся в несмываемое алое, словно кровь, слово: Г-Р-Я-З-Н-О-К-Р-О-В-К-А. Когда появилась последняя буква, я перевела взгляд на лицо женщины и увидела, что её ореховые глаза начали менять цвет: радужки растеклись, становясь всё темнее и темнее, всё больше и больше, пока белки не исчезли, и не осталась одна лишь ужасная сверкающая чернота. Как только мои ноги подкосились, она резко рванула меня к себе, развернула, и я почувствовала уже знакомое тошнотворное ощущение, как будто меня выкручивают наизнанку. Очнулась я на холодном каменном полу, тяжело дыша и вздрагивая всем телом. Голова кружилась, а к горлу подкатила волна тошноты. В руке я всё ещё стискивала паспорт, открытый на первой странице, но теперь с фотографии на меня смотрела привлекательная пухленькая блондинка. Текст под ней был напечатан не на английском, а скорей всего на румынском языке: «YLENIA MIHAILESCU». Я испуганно отшвырнула его в сторону и начала отползать прочь, желая оказаться где угодно, но только не здесь. От внезапного безжалостного пинка по рёбрам я завалилась на бок, растянувшись на полу. Послышался хруст треснувшей кости, но в этот момент я была не в состоянии ощущать ничего, кроме невыносимого жжения в руке. Женщина стояла надо мной со странной, неописуемой улыбкой на губах. Я не могла оторвать глаз от её лица, потому что оно менялось, в буквальном смысле менялось, словно состояло не из плоти, а из расплавленного воска. Я чувствовала, как в рвотных позывах сжимается желудок, пока черты её лица раздувались, теряли форму, а потом группировались заново, становились всё чётче… и, наконец, передо мной появилась она. Та женщина. В вечернем платье из лоснящихся чёрных перьев она была столь же великолепна, как и в тот вечер, когда танцевала с Люциусом в мерцающих лучах лунного света. — Люци должен быть более осторожным со своими игрушками, — сказала она голосом, который был настолько же нежным, насколько и смертоносным. Ужас и боль растеклись по моим венам, парализуя мышцы, словно быстродействующий яд. Я крепко зажмурилась и взмолилась: «Пожалуйста, пусть это окажется кошмаром! Пожалуйста, сделай так, чтобы это не происходило на самом деле!» Но я не могла отгородиться от ужасающей боли в руке и разрывающего сердце осознания: «Я не попаду домой. Я не знаю своего настоящего имени. Она не моя мама». Последовал ещё один резкий пинок, на этот раз в живот, отчего воздух вырвался из моего рта с глухим болезненным стоном. — Мамочка, я люблю тебя! — передразнила она писклявым детским голосом, утрируя сказанные мной ранее слова. Распахнув от неожиданности глаза, я почти подавилась от ярости. Мне хотелось крикнуть, чтобы она заткнулась, но не хватало дыхания произнести это вслух. — Не оставляй меня, мамочка! — Ты… ты монстр! — задыхаясь, выдавила я. Она презрительно сощурила глаза и процедила: — И это мне говорит маленькое грязнокровное отродье. Я не видела, но ясно чувствовала, как её радужки скользят взглядом по моему телу, настолько тёмные, что не отличались по цвету от залитых глянцевой чернотой «белков». Выражение её лица отличалось от того, которое я привыкла видеть на лице Люциуса. В нём было что-то более глубокое, чем обычное отвращение, более извращённое, чем обычная ненависть. Что-то… злобное. Словно больше всего на свете она желала увидеть, как с меня сдирают кожу заживо. — Где Люциус? — этот вопрос сорвался с моих губ словно по собственной воле, и я осознала, что страстно желаю, чтобы он оказался рядом. Я бы скорее предпочла провести вечность в его плену, чем ещё хоть одну минуту в присутствии этого… этого демона. — А ты думаешь, что он спасёт тебя? — с издёвкой спросила она. Потом добавила более тихим голосом: — Словно ему не наплевать, умрёшь ты или будешь жить. Ледяное парализующее отчаяние охватило меня. — Он… Он ведь не посылал вас найти меня? Губы женщины презрительно скривились. — Я что, похожа на девочку на побегушках, грязнокровка? Можешь ли ты представить, что я подчиняюсь какому-нибудь мужчине? — Нет, — прошептала я. Моё сердце глухо колотилось. «Люциус не посылал её на мои поиски…»  — Значит… значит, вы не жена ему? — мой слабый голос был едва слышен. Я хотела пошевелиться, встать, но под её ужасающим взглядом чувствовала себя, словно насаженная на иглу бабочка. Она презрительно рассмеялась, и вновь её смех напомнил мне мелодичный перезвон серебряных колокольчиков. — Его жена… — сказала она презрительно. — Его жена была вероломной шлюхой, заслужившей каждую толику страданий, которые она сама же на себя и навлекла. Я лишь жалею, что не присутствовала при её кончине. Я бы рассмеялась этой идиотке прямо в лицо. Я сразу же подумала о воющей женщине, запертой на третьем этаже дома, из которого я недавно сбежала. «Тюрьма внутри тюрьмы», — подумалось мне. И вспомнила отстранённый взгляд серебряных глаз Люциуса, когда он тихо сказал: «У меня нет жены… Больше нет». «Что же он имел в виду?» — Чего вы хотите от меня? Жуткие чёрные глаза женщины сверкнули злобой. — Как мило, что ты спросила, — пробормотала она. Потом смолкла на мгновение, словно всерьёз задумалась над вопросом. — Что же… Я бы очень хотела разбить тебя вдребезги, словно стеклянную вазу, а затем растоптать твоё маленькое надоедливое лицо. Как тебе такое начало, грязнокровка? — она улыбнулась, глядя на моё искажённое страхом лицо, потом добавила: — К счастью для тебя, твой господин просто ненавидит, когда кто-то ломает его игрушки. Я резко села, чувствуя, как гнев внезапно пересилил ужас, и яростно вскрикнула: — Он не мой господин! И я не его игрушка! КРАК! Ослепительно белые звёзды вспыхнули перед глазами, когда моя голова больно ударилась о каменный пол, и на мгновение всё вокруг закружилось в тёмном водовороте. Когда в голове прояснилось, я увидела, что женщина стоит, возвышаясь надо мной, в то время как острый носок её ботинка впивается в мягкую плоть под моим подбородком. — Не смей повышать на меня голос, ты, маленькое ничтожество! — обе её руки были вытянуты ко мне, а пальцы раздвинуты и слегка согнуты, словно когти хищной птицы, готовой схватить свою добычу. Чёрные перья её платья лишь усиливали это пугающее впечатление. — Ты жива лишь потому, что я решила: смерть — слишком лёгкий исход для тебя! Я почувствовала, как что-то горячее течёт по верхней губе, и поняла, что у меня разбит нос. — Почему? — мой хриплый голос сорвался на этом вопросе (самом важном, но бесполезном, потому что я ни разу не получила на него ответа). — Что такого ужасного во мне? Что я сделала тебе? Я не знаю, что натворила. Я даже не знаю кто я. Она нажала носком ботинка ещё сильнее, вынудив меня откинуть голову, почти полностью перекрывая доступ кислорода, и я почувствовала вкус крови, затекавшей из носа в горло. — В этом, грязнокровка, состоит половина всего веселья. «Веселья? Веселья? Да что же ты за злобная психопатка такая?!» Должно быть, она смогла прочесть эту мысль в моих глазах, потому что в её собственных вспыхнуло почти маниакальное удовольствие. Убрав ногу, она отвернулась. В горло тут же хлынул поток воздуха и крови, и я почти захлебнулась в нём, а когда вытерла лицо рукой, увидела, что она покрыта ярко-красными пятнами. Даже охваченная страхом и измученная болью я не могла не отметить грациозность её шагов, прекрасную фигуру с округлыми женственными изгибами и вьющиеся колечками волосы, чёрные и блестящие как вороново крыло, ниспадающие до самого пояса. Сейчас, когда эти ужасные глаза больше не впивались в мои собственные, Женщина выглядела потрясающе красивой… настолько красивой, что едва казалась реальной. Возможно, она и не была реальной? Возможно, как и все невероятные события, что происходили со мной — внезапная перемена мест; буквы, отпечатанные кровавым клеймом на моей руке; её лицо, меняющее форму словно в каком-то гротескном спектакле — она оказалась лишь призрачным плодом моего утерянного рассудка? Потому что может ли это всё быть чем-то иным, как не порождением кошмарных снов? Но боль была слишком настоящей. И моя кровь была слишком красной. — Встань, червь, — кинула Женщина через плечо. — Жалкий вид того, как ты пресмыкаешься, оскорбляет мои чувства. Морщась от боли я подчинилась, хотя подспудно ожидала, что она ударом вновь собьёт меня с ног. Прижимая к груди всё ещё пульсирующую от жгучей боли руку, я поспешно оглянулась. Мне сразу же вспомнился тот странный сон, в котором я бродила в недрах какого-то замка. Голые каменные стены поднимались кверху и изгибались над головой, образуя арочный потолок, а пол был выложен огромными плитами неполированного камня. Беспорядочно размещённые чёрные, выкованные из железа светильники, то там то тут вспыхивавшие языками открытого пламени, были единственными источниками света, потому что окон в этом помещении не оказалось. Невозможно было понять, находилась ли я над уровнем земли или под ним, хотя холодный влажный воздух отдавал подземельем. Самым ужасным для меня стало то, что здесь не нашлось ни одной двери. Казалось, будто меня заживо замуровали в моём же собственном кошмаре. — Что это за м-место? — запинаясь спросила я, хотя сама была не уверена, хочу ли услышать ответ. Женщина повернулась и пронзила меня своим ужасающим взглядом. — Когда-то это была своего рода… псарня, скажем так. Очень подходящее место для того, что я запланировала. Ощущение болезненной, удушающей клаустрофобии охватило меня. «Она собирается держать меня здесь?» — Пожалуйста, — сказала я в отчаянии, — позвольте мне поговорить с Люциусом, — я едва могла поверить, что произношу эти слова, но теперь Люциус казался мне последним проблеском света во внезапно окутавшей меня тьме. — Я должна поговорить с ним. Её красные губы презрительно изогнулись. — Может ли требовать собака увидеть своего хозяина? — Я не… — гневно начала я, но она сделала быстрый жест пальцами, и у меня внезапно пропал голос. Мои губы по-прежнему двигались, я чувствовала вибрацию голосовых связок, но не могла произнести ни единого слова. Схватившись за горло, я попыталась вскрикнуть, потом завопить… но не сумела выдавить ни единого звука, даже шёпота. Наконец я сдалась, тяжело дыша от усилий, чувствуя боль в ободранном горле. Уронив руки, я склонила голову в ожидании. — Правильно, грязнокровка, — звучание её голоса выдавало, что она довольна моей покорностью. — Ты придержишь свой нахальный язык, или же я вырежу его из твоего рта. Уверена, Люциус будет признателен за такое улучшение. Ты согласна со мной? — она хихикнула, очевидно, эта идея пришлась ей по вкусу. — Тебе следовало бы говорить вежливым тоном, обращаясь к тем, кто достойней тебя абсолютно во всём, — она сделала ещё один жест пальцами, и я почувствовала, как мой голос освободился от неестественной немоты. — Тебе понятно? — Да, — хрипло прокаркала я. Я ненавидела унизительное ощущение вынужденной покорности, но вспыхнувший инстинкт самосохранения предостерегал от демонстрации необдуманной бравады. Слишком свежа была в памяти невыносимая боль, которую она причинила мне однажды. Теперь я не сомневалась, что это было дело её рук, и мне бы ни за что не хотелось испытать подобную агонию вновь. Потому что, вне всякого сомнения, я не пережила бы этого… «Бога ради, Алиса, не зли её! — предостерегла я саму себя в отчаянии. — Будь осторожной, послушной…» — Скажи мне, маленькая грязнокровка, — сказала внезапно Женщина тоном, в котором слышался какой-то пошлый намёк. — Чем вы с Люциусом занимались вдвоём всё это время? Почти ошарашенная этим неожиданным вопросом, я почувствовала, как к щекам приливает кровь. — Ничем, — ответила я наконец. — Ничем? Ты ни разу не бывала в его постели? — Нет! — выпалила я яростно. Я не могла сдержать дрожи при воспоминании о той ночи в его спальне. О его руках, стискивающих мои волосы, скользящих по моему телу… О том, как он прижимал меня к постели своим тяжёлым весом… О тех ужасающих поцелуях, оставляющих синяки на моих губах… Дрожа, я опустила глаза, боясь, что она прочтёт каждую невольную мысль в моей голове. — Но ты… хотела этого, не так ли? — Нет, — повторила я, хотя на этот раз мой голос прозвучал странно, почти сдавленно. Словно я не верила самой себе. — Ты влюбилась в него, грязнокровка? — её тон стал ласкающим. Опасным. — Конечно, нет! — воскликнула я с чрезмерным пылом. — Почему нет? Я сглотнула, растерянная этим вопросом. — Ч-что вы имеете в виду? Она нетерпеливо махнула рукой. — Всё это время… наедине с красивым, могущественным кол… мужчиной… Я думаю, было бы довольно странно, если бы ты не влюбилась в него. Возможно потому, что эти её слова оказались слишком близки к сложной, сверхизвращённой в своей неправильности правде, я почувствовала, как меня охватывает злость. — Он вёл себя высокомерно, жестоко, и… и я ненавидела его! — выплюнула я гневно. — Ты ненавидела его? — её взгляд, казалось, просачивался в мой мозг сквозь зрачки, извлекая и внимательно исследуя каждую мысль. К своему ужасу я услышала собственный голос, который добавил против моей воли: — Я имею в виду… он… он ненавидел меня. — Конечно, он ненавидел тебя, — сказала она забавляющимся тоном. — Вряд ли это могло бы помешать тебе влюбиться в него, не так ли? И это вовсе не помешало бы ему попользоваться тобой в собственной постели. Некоторых мужчин… а возможно, большинство из их, ненависть воспламеняет даже больше, чем любовь. Я не могла придумать, что ей ответить, поэтому стояла молча, лишившись дара речи, с горящим от стыда лицом. — Ты знаешь, — тихо сказала она, — в тебе есть что-то и в самом деле… красивое, грязнокровка, — она направилась ко мне грациозной походкой, и мне пришлось приложить все силы, чтобы сдержать дрожь в коленях и не рухнуть на пол. По мере её приближения пульсирующая боль в моей руке становилась всё мучительнее. — Действительно красивое. О, я не имею в виду твою внешность, — она довольно пресная и заурядная… — теперь Женщина была достаточно близко, чтобы коснуться меня, и мои внутренности начали сжиматься и скручиваться от ужаса. — Нет… — пробормотала она, — нет… это не твоё лицо или фигура… это твой страх. Такой… непреодолимо притягательный. Он почти… сияет. — Я не боюсь вас, — выговорила я сквозь сжатые губы. Эта ложь была настолько абсурдной и очевидной, что, когда она рассмеялась своим серебристым смехом, у меня возникло до ужаса странное желание присоединиться к ней. — Что за мелкое забавное существо, — притворно вздохнула она, возвращаясь к своей привычной манере говорить обо мне в третьем лице, что буквально бесило меня. — Я не до конца понимаю, как Люци мог противостоять этому. — Возможно, это я противостояла ему! — воскликнула я запальчиво. — О нет, — она сделала пренебрежительный жест. — Если бы он желал взять тебя, ты бы не смогла противостоять ему. — Вы не знаете меня! На её лице вновь появилась эта прекрасная и ужасная улыбка. — Ошибаешься, грязнокровка, — ответила она. — Я знаю о тебе намного больше, чем ты сама… не так ли, мелкое ничтожество? Я почувствовала, как от безжалостной правды её слов глаза жгут непролитые слёзы. И это было так нечестно — абсолютно и невыносимо нечестно. — Может, вы и знаете что-то большее обо мне, — решительно возразила я, — но вы не знаете меня. Женщина подняла руку, и я вздрогнула, потом задержала дыхание, когда она медленно, самым кончиком заострённого ногтя обвела линию моих губ и подбородка, касаясь мазков высыхающей крови. — Странно, не так ли? — тихо сказала она почти мечтательным голосом. — Что мы, женщины, только ни делаем ради мужчин, которых любим. Мы истекаем кровью, страдаем, лжём… а иногда умираем, — на последнем слове её глаза вспыхнули и замерцали янтарными бликами, словно всполохами пламени. — Мы возводим их на пьедестал, как богов, и поклоняемся им, словно глупые рабыни. — Я не люблю его! — настойчиво возразила я, хотя сама не знала, пытаюсь ли убедить в этом её или себя. Но Женщина, казалось, не слышала меня. — И всё же, как редко они достойны нашей преданности, — продолжила она. — Как часто заслуживают нашего презрения… даже ярости… — её рука отодвинулась от моего лица и легонько пригладила прядь моих спутанных волос. — Ты само совершенство… — её голос по-прежнему был тихим и мечтательным. — Так сильно жаждешь привязанности и любви… Настолько полна этого прекрасного страха. Совсем скоро ты сломаешь его… о да… Хотя я не имела ни малейшего представления, о чём она говорила, слова её пронзали меня, словно рапира. «Жажду? Я не жажду привязанности, я умираю без неё, словно голодающий без хлеба». Внезапный всхлип вырвался из моего горла, и я отшатнулась, не в состоянии больше выдержать взгляд этих чёрных глаз, прочитавших меня легко, словно книгу, узнавших всё обо мне. — Почему вы делаете это? — в собственном голосе, глухим эхом отразившемся среди влажных стен, я услышала отчаянье. — В своё время ты узнаешь правду, — безмятежно ответила Женщина. — И, надеюсь, она уничтожит тебя. Эта чистейшая ненависть заклеймила меня глубже, чем буквы, обжигавшие кожу моей руки. — Что я вам сделала?! — Что ты сделала? — прорычала она внезапно, повернувшись ко мне с такой свирепостью, что я отшатнулась в ужасе. Резкий взмах её руки, и невидимая сила отбросила меня назад и впечатала в каменную стену. Я рухнула на землю, словно куча тряпья, и несколько секунд видела лишь темноту и не слышала ничего, кроме глухого биения моего сердца. Ледяное дыхание коснулось моей щеки, и её голос прошептал в ухо: — Что ты сделала, грязнокровка? Ты посмела существовать. И лишь поэтому, мелкое ничтожество, ты заслуживаешь наказания. — Я н-не ничтожество, — невнятно выговорила я, теряясь в пульсирующей, головокружительной темноте. — Я ч-человек… с мозгом и с-сердцем и им… — мой голос стих. «Именем? Каким именем?» Она вновь рассмеялась. Я чувствовала, как под закрытыми веками набухают горячие слёзы и скользят по щекам вниз. — Но у тебя нет имени, не так ли? — с издёвкой сказала она. — Ты по-прежнему воображаемая Алиса — выдуманная и заимствованная личность. У тебя нет прошлого, и нет будущего. Ты даже не «существо». Ты — ничто. Я слышала шелест её платья, когда она отошла от меня. Потом раздался похожий на выстрел оглушительный пугающий хлопок. Рывком поднявшись с пола, я сфокусировала размытое зрение и увидела, что Женщина просто… исчезла.