Piano

      Он уже потерял надежду, когда по квартире раздалась трель звонка. Юнги нервно дернулся, ведь звонить ему было некому. Взяв белую трубку в дрожащие руки, он отвечает на звонок, стараясь успокоить расшатавшиеся нервы.       — Здравствуйте, вы все еще преподаете игру на фортепиано? — слышится молодой взволнованный, живой голос на том конце провода.       Сердце пропускает удар. Больно. Из памяти давно стерлись все воспоминания о том, что он когда-то преподавал. С тех пор, как он выложил объявление в сеть, прошло немало, а звонков все не было.         «Просто ошиблись номером» — бьется  набатом в опустошенной голове.       Дыхание спирает,  ладони противно потеют, а тишина  затягивается, заставляя нервничать собеседника, так и оставшегося без ответа.       — Вы это серьезно? Не ошиблись номером? — неуверенный, хриплый голос Мина.       Только бы это был не сон.  Только бы. Если все это лишь игра его больного воображения, заключенного в пачках разбросанных, забытых нотных тетрадей, он не выдержит. Пальцы бессознательно стискивают потрепанную трубку телефона слишком сильно — еще чуть-чуть и пластмассовый корпус не выдержит.       — О чем вы? Как я мог ошибиться? Вас зовут… а подождите минуту, — кряхтение, шорох каких-то бумаг, звуки открывшегося браузера с развернутой страницей объявления, — эм, Мин Юнги, верно?       Глаза медленно закрываются с теплым трепетанием ресниц, дыхание спирает, а губы непроизвольно растягиваются в полуулыбке. Мин Юнги. Талантливый пианист и по совместительству преподаватель по сольфеджио и игре на фортепиано.       — Да, он самый.       Потерявший все. Одинокий.  Ограниченный четырьмя стенами и собственными страхами. Сломанный грудой металла, переломавшей ему почти все кости.       — А вы?       Сердце постепенно успокаивается, дыхание выравнивается, а боль уходит.       — Ой, простите, совсем забыл, — забавный смех с придыханием, — Чон Чонгук. Можно завтра прийти, а то по телефону как-то неудобно? — немного смущенно и взволновано.       Небольшая ладонь с обезображенными от большого количества шрамов и швов пальцами ложится там, где только что зародилась надежда.       — Можно, Чонгуки, можно. Приходите завтра к обеду. Тогда и обсудим детали.       На том конце мальчишеские радостные визги, обещания непременно прийти, теплым осадком откладывающиеся в душе пианиста. Теперь не так больно.  Потом тишина наедине с единственным другом, оставшимся в уголках его памяти — старым коричневым  пианино, которого уже давно нет.

***

      Чашка кофе, поделенная напополам с одиночеством. Белые листы бумаги, вырванные в припадке из нотной тетради. Табачный дым, отравляющий легкие. Пачка успокоительных, мелкими таблетками раскиданная по всей полупустой квартире. Голова болит, давая знать о бессонной ночи, проведенной за черным глянцевым роялем. Тело немеет от неизменного сидячего положения, а руки скручивает нестерпимой болью. Это судороги, не отпускающие с того самого дня, как он проснулся в больничной палате.  Прошло много лет, а боль осталась, нервно бьющей мыслью на подсознании.  Почти притупившаяся со временем, она каждый раз накатывает с новой силой, стоит Мину сесть за клавиши.       — К черту все! Сегодня скажу тому мальчишке, что больше не преподаю, — с размаху захлопывая рояль, зло почти кричит Мин, — это бессмысленно, ничего не получится.        Он почти набирается смелости позвонить Чонгуку, как в его дверь звонят. Нервно стиснув зубы, он подходит к двери, чтобы осипшим голосом прогнать наглеца, посмевшего потревожить его ранним утром. Но стоит ему открыть дверь, как на его пороге оказывается он. Чон Чонгук. Без сомнений — он. Робкий, мальчишка еще совсем, с милой кроличьей улыбкой и добрыми, заискивающими глазами.       Гневная тирада застревает где-то в горле, не давая удивленному музыканту вздохнуть. Не в состоянии хоть что-то сказать, Мин замирает в дверном проеме неподвижной статуей, не давая пройти в коридор новоиспеченному ученику.       — Здравствуйте?