Найденка

Для Дара не пришлось копать могилы — по мировому обычаю, умерших шаманов не хоронили в земле, а сжигали. Дрова для погребального костра натаскали из леса всей деревней и сложили у опушки, в указанном Миром месте. Обряд прощания состоялся на закате, но Бэл и Мил на нем не присутствовали, остались в избе печь поминальное угощение — сладкие ягодные пироги. Рыся тоже не пошел, прятался на сеновале подальше от посторонних глаз. Выползи беточка к поселянам ковыляющим и едва передвигающим ноги, как омега после родов, непременно поползли бы слухи. Когда костер, под молитвы одетого в полное шаманье убранство, проводившего церемонию Мира, отпылал и превратился в кучу дымящихся углей вместе с рассыпавшимся в пепел телом Дара, Бэл и Мил обошли собравшихся провожать шамана в последний путь с подвешенными на шеи лотками, раздали каждому по куску пирога — и распрощались. Жующие поселяне разбрелись, Мил же с Бэлом забросили опустевшие лотки в сараюшку, взяли у Мира зажженную лампу и, не сговариваясь, рванули к Рысю. Шаманчик лежал на расстеленном по сену одеяле, свернувшись, в темноте, в комочек, вытирал с щек катящиеся слезы насквозь уже мокрым рукавом. Горько оплакивал человека, нашедшего его, тогда едва ли месячного младенца, в лесной чаще, принесшего в свой дом, назвавшего своим сыном и выкормившего, вместе с Миром, конечно, из рожка козьим молоком. Вырастившего в любви и покое, подарившего семью, научившего шаманской хитрой науке. Имя, кстати, беточке тоже дал Дар… — Рыся, — Мил опустился перед любимым на колени и подал с ладошки завернутый в тряпицу треугольничек пирога: — Я понимаю, тебе сейчас совсем не хочется есть, но душа Дара обидится… Шаманчик прерывисто вздохнул, завозился и завсхлипывал громче. Поминный кусок он принял, но кусать не стал, уронил в сено и уткнулся лицом в бедро потянувшемуся обнять омежке. Плечи парнишки мелко вздрагивали. Так и молчали, долго — Рыся плакал, вздыхающий Мил гладил его по спутанным волосам, выбирая пальчиками из прядей соломинки, Бэл просто сидел рядом, держал беточку за руку. Потом шаманчик уснул, измученный переживаниями, а Бэл и Мил, сколько не пытались, не могли успокоиться — трепал гон. Помаявшись и вдоволь наерзавшись, альфа и омега сдались. Осторожно освободившись от цепляющегося за них даже во сне Рыся, юнцы, стараясь двигаться бесшумно, переползли на четвереньках в самый дальний угол сеновала — здесь их ждало заранее приготовленное предусмотрительным Бэлом гнездышко. — Будешь орать — пришибу, — предупредил альфа омежку перед тем, как запечатать его с готовностью приоткрывшийся навстречу нежный рот поцелуем.

***

Разбудила Бэла малая телесная надобность. Сев, альфа закрутился в поисках своих сброшенных ночью, в спешке, портков и шебуршанием потревожил Мила. Омежка подскочил, словно ужаленный пчелой и осоловело заморгал, не соображая спросонья, где и с кем находится. — А? — Вякнул хрипло. — Чой-то? Как это? Ты почему голый, Бэл?! В следующее мгновение его взгляд скользнул вниз. Обнаружив, что тоже полностью обнажен, наложник, ойкнув, целомудренно прикрыл чресла ладошкой. — Отвернись, бесстыдник! — Щеки парнишки вспыхнули жарким румянцем: — Нельзя, грех! Еще миг, и Мил затрепыхался, опрокинутый на спину. Бэл придвинулся вплотную и прижал его к сену. Возразил с кривоватой усмешечкой, жадно втягивая ноздрями сладкий, омежий аромат, дурея от всколыхнувшейся из паха похоти: — Почему это нельзя и грех? Ты теперь моя собственность, маленький, забыл, да? Я тебя выкупил, вообще-то, в постельные рабы… Мил смотрел, не мигая, кусал губку. — Забыл, — кивнул печально, чуть помолчав. — Прости…те… — И погас сузившимися зрачками, словно внутри него задули спрятанную свечу. Такой покорный, и… невероятно чужой. Захлопнувший перед пытающимся поцеловать альфой сердце и душу. Бэл вздрогнул и очнулся от наваждения. — Это ты меня прости, — прошептал парень, — пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть. Омежка едва слышно вздохнул и отвернулся. — Слезьте с меня, вы тяжелый, — обычно богатый модуляциями голосок наложника прозвучал тускло. — Хотя… — омежка раздвинул коленки, приглашая. — Вы в праве, — сказал, по-прежнему глядя в стену. — Пользуйтесь, раз поистратились, на шесть паршивых лисиц обнищали… — И добавил, уже ехидно, — ХОЗЯИН… Гордый, несправедливо униженный и не смирившийся, лишь изображающий покорность. Неправильный, наверное, наложник. И? Выпороть? — Отпусти его, урод. — Рыся стоял в нескольких шагах, белее простыни, скалился волком, сжимая, наперевес, в руках черенок от лопаты. — Немедленно. Или покалечу к шурам.