Найденка

Бэл шустро скатился с Мила и ошалело заморгал, не пытаясь ни встать, ни прикрыться от возможного удара. Спросил, враз охрипнув: — Рыся, ты спятил? Фуу, напугал… Шаманчик смотел в упор. — Сам ты спятил, — фыркнул паренек после краткой задержки, негромко, очень холодно, с трудом сдерживая рвущуюся наружу ярость. — Рабы, утехи. Какие рабы?! Это же Мил! Наш Мил! Наш, любимый! Бэл непонимающе нахмурился. — Ну да, любимый, — подтвердил молодой альфа. — И? Все равно же — раб. Мой он теперь, выкупленный, сладкий, целиком, с потрохами. И воля над ним, валять как захочу, не спрашиваясь, моя. Рыся оскалился еще пуще и сжал древко лопаты настолько сильно, что пальцы побелели. — Так вот, значит, как ты воспринимаешь ситуацию… — протянул, и заполыхал сузившимися в кошачьи, хищные щелки глазами. — Занятно… О себе радеешь. — Бэл взрогнул, открыл рот возразить, но бета остановил его нетерпеливым жестом: — А мне, лично, казалось — ты Мила от торгов невольничьих спасал за ради самого Мила… — прорычал он в тишине, зазыркав уже совсем гневно, и закончил: — И за ради нас троих, за наше счастье… Шаманчик переступил с ноги на ногу и опустил палку. — Я тебе кое что объясню, Бэл, — юноша прерывисто вздохнул, но справился с обуревающими эмоциями. — Или, скорее, попытаюсь объяснить. Ты помнишь — меня нашли в лесу? — Бэл недоуменно кивнул, и Рыся продолжил: — Попал бы я в обучение к шаманам, если бы оказался не бетой, а омежкой? Бэл озадачился и потянулся чесать вихры на макушке. Конечно, родись Рыся омежкой, то не попал бы к шаманам. Забрал бы младенчика кто из многодетных, подрастил до первой течки да продал, невинного, свеженького, втридорога. Не кровник — не жалко и выгодно роду. Хотя — могли и не продать, а принять в семью, подобрать мужа хорошего, возможно, по любви… — Считается ли омега порченым после законной, первой, брачной ночи? Нет или да? И почему после снасилия — считается? — шаманчик не отводил горящего пожаром взгляда, настаивал: — Где граница между чистым и грязным, свободным и невольником? Кто ее, проклятую, прочертил сучком на речном песке? Вы, альфы, по своему удобству. И вам же ее стереть — одно движение ладони, и песок вновь — девственно гладок. Сотри, Бэл, или я в тебе горько ошибся. Я не требую многого, просто, — Рыся помялся, — не называй нашего любимого рабом, никогда. Для нас он не раб — истинный, супруг и избранник, пускай и без свадебного обряда. Ответом бете было оглушительное молчание — и Бэл, и Мил дружно выпялились снизу, буквально уронив челюсти в сено, альфа даже дышать позабыл. Заявление шаманчика потрясало — и переворачивало с ног на голову весь привычный мировой уклад. Но… Ведь о чем-то весьма похожем и размышлял Бэл, пока шел к Зубарю со шкурками. Якобы покорно радвинувший коленки Мил, ехидно обзывая Бэла хозяином, подразумевал то же самое. Не возразишь шаманчику — крыть нечем. И как это у Рыси получилось облечь их общий, смутный, едва проклюнувшийся пока протест в слова, да еще такие красивые да складные? Вот что значит шаман — проникает взором в суть вещей и порядков… Бета не торопил любимых, поглядывал искоса, ждал, чтобы дозрели. Более не нужную палку парнишка небрежно выбросил в угол, терпеливо подпирал плечом стену, скрестив на груди татуированные, сильные, не боящиеся тяжелой работы руки. Бэл «вынырнул» первым и хватанул воздух широко раскрытым ртом, рядом с ним всхлипнул, эхом, с проснувшейся надеждой на будущее, честное счастье Мил. — В деревне все равно прознают, рано или поздно, — альфа лихорадочно затер подушечками пальцев колючий от щетины подбородок. — Прячься — не прячься. Заинтересуются, почему я к наложнику ласковый, как к супругу, не колочу почем зря, не гоняю, что друг к другу шастаем, приметят. Поползут слухи. — И он, охваченный накатившим приступом отчаяния, скрипнул зубами: — Уходить надобно, искать краев посвободнее, заново там отстраиваться, — сказал довольно резко. — Иначе — погибель: себя потеряем, нашу любовь и жизни. И вновь глухо замолчал, обкатывая чуднУю идею на языке. Бросить избу, хлева и кузню, знакомых с пеленок соседей, могилы родных, погрузить вдовых таты, братишек и нажитое поколениями барахлишко на телеги и тронуться в неизвестность? А согласятся ли татовы вдовцы? Вряд ли. Старшие точно упрутся. Слишком рискованно, слишком много малых детей, слишком разрослось хозяйство, папа в тягости, опять же… Раздавшееся от выхода с сеновала покашливание заставило всю грешную троицу испуганно подскочить на месте и обернуться на звук. Когда именно вошел Мир и какую часть разговора успел подслушать? Стоял, серьезный, смотрел изучающе сквозь прищур. Убедившись, что, наконец, замечен, мужчина кашлянул повторно, прочищая горло, и спокойно сказал: — Умелые кузнецы и знающие шаманы-лекари нужны везде, мальки. Решайтесь, не пропадем и с детишками. Неужто не прокормимся? А?