***
Спустя неделю Сехун снова стоял на крыльце ветхого домишки, с занесенным для стука кулаком. Кай явно его почуял и отпер дверь раньше, чем Сехун к ней прикоснулся. Кай провел его не в гостиную, как Сехун ожидал, а на второй этаж. Узкая темная лесенка скрипела под его ногами, тогда как Кай ступал бесшумно. На волков законы физики не распространялись. На втором этаже размещалось всего три комнаты. Кай провел Сехуна в дальнюю. Окон в комнате не было, а все четыре кирпичные стены скрывались за шкафами и стеллажами. Полки, заваленные всевозможным хламом, упирались в самый потолок. Свет газовой лампы делал воздух густым и тяжелым. Сехун поморщился и украдкой потер виски. Он не любил комнаты, похожие на склеп. Кай остановился у стола, который напоминал лабораторию алхимика в миниатюре, и поманил к себе Сехуна. — Твой заказ. — Кай взял со стола узкую, обитую черным бархатом коробку и протянул ее Сехуну. — Посмотри. Сехун обтер вспотевшие ладони о брюки и взял коробку. Под крышкой, на мягкой подушке, лежал веер. Мореное дерево (должно быть, береза), шелк и кружево ручной работы — дымно-серое, с жемчужным отливом — навевали мысли о коротких, наполненных испуганными тенями осенних сумерках. Они словно наяву окутали Сехуна своей прохладой; он дрожащей рукой вынул веер из коробки и открыл его. Ошибки быть не могло: Кай сделал веер в тон его глаз. — Позволишь? — Кай протянул руку, и Сехун нехотя вложил в нее веер. Кай повернул его обратной стороной и показал Сехуну. — Вот здесь, — большой палец прошелся по резной поверхности основы в том месте, где спицы соединялись болтом, — под горицветом, — он погладил искусно вырезанный цветок, — прячется сюрприз для Королевы. — Кай улыбнулся, а Сехун похолодел. Он и словом не обмолвился, зачем ему понадобилось оружие, но Кай знал и наслаждался своим знанием. — Один взмах, — Кай взмахнул веером, и Сехун инстинктивно отпрянул, — и придется искать нового сюзерена. — Нежный шелк кружева коснулся щеки Сехуна, и он понять не успел, как бесхитростная ласка сменилась жгучей болью. Сехун схватился за щеку; сердце заходилось в груди, а на языке чувствовалась легкая горечь волчьей погибели. Кай сложил веер, взял со стола склянку, полную бурой жидкости, и протянул ее Сехуну. Сехун молча ее принял и осушил одним глотком. Зелье на вкус оказалось никаким, но горечь с языка сняло мигом, а щеку больше не жгло так, словно ее припечатали раскаленной кочергой. — Выдвинуть лезвия случайным нажатием не получится. Нужно приловчиться. Ты умеешь обращаться с таким оружием? — Кай приблизился. Каждый его шаг, вдох, слово ранили Сехуна с изощренной — томительной и нежной — жестокостью. Он боялся Кая, но по-особенному, ведь и Кай был особенным. Кай, не знавший о нем ничего, вдруг улавливал самые потаенные его мысли и желания, самые сокровенные порывы души. Сехун мог заказать оружие не для себя, мог планировать убийство любого из приглашенных на бал аристократов, но Кай знал, что веер предназначается Королеве, и не пытался Сехуна вразумить, отговорить, да просто вышвырнуть вон или сдать гвардейцам. Сехун был в восторге, и это пугало его больше, чем Кай и его всезнание. — Нет. Мне не приводилось… — Сехун сглотнул невкусную слюну и перевел дух. Он чуял запах базилика — им пахли волосы и смуглая кожа Кая — и плыл. Волчья ли погибель была тому виной иль самое присутствие волка в непростительной близости от Сехуна, он сказать не мог и тайно этому радовался. Кай сделал еще один шаг и, склонившись к уху Сехуна, шепнул: — Я научу.***
Каждый вечер, стоило часам на городской ратуши пробить восемь, Сехун переступал порог дома, в котором жил Кай. Первые уроки они посвятили балансировке. Кай заново учил Сехуна ходить, и это оказалось сложнее, чем в детстве. Сам Кай не ходил — танцевал, но у Сехуна, который последние годы занимался лишь тем, что подрывал свое здоровье, заводя вместе с сомнительными знакомствами и дурные привычки, даже стать правильно получалось не сразу. Кай был учителем терпеливым, но требовательным, и заставлял Сехуна повторять каждый шаг по сто, двести, а то и тысяче раз. Сехун ненавидел его за это, и тем сильнее становилось это чувство, чем яснее он осознавал, что Кай прав, а он — жестоко ошибается. — Ни одно оружие не спасет тебя, если ты не научишься владеть своим телом. Рукопашный бой — это тебе не стрелялки заговоренными пулями. Здесь мало спустить курок. Ты должен контролировать каждый свой шаг и вместе с тем следить за противником. Элет не мальчишка. Он провел на службе у Королевы пятнадцать лет, а до этого воспитывал рекрутов Красного гарнизона. Он разбирается в бойцах не хуже, чем в оружии. Поверь мне. Кай знал о жизни при дворце и в высших кругах чистокровных больше, чем полагалось волку. Сехун не мог об этом не думать, не мог не искать — тайно, короткими шепотками — информацию о мастере Кае, но все, что ему удавалось узнать, он узнавал от самого Кая. Он не таился, но и не откровенничал, и Сехуна это злило. Он хотел знать о Кае больше, хотел понять его, как в свое время — отца, познать которого не успел, но к которому питал самые нежные сыновьи чувства. Сехун хотел разобраться в мотивах его поступков, в значении слов, улыбок и взглядов украдкой, но, не имея возможности вернуться в прошлое, довольствовался настоящим. Кай не был образцом для подражания, не годился на роль отца — не Сехунова уж точно, — но шаг за шагом, выверено и твердо, заручился его доверием. Заставил говорить. Впервые за долгие годы — честно, не выбирая слов. Кричать, шептать, задыхаться от злости. Выплескивать все, что накопилось внутри, облегчать душу, а с ней — и сердце. — Ярость — худший союзник. — Кай протянул Сехуну веер. — Как я учил. Сехун легким движением запястья раскрыл веер и, покачивая им на уровне груди, двинул к Каю. Шагал легко и непринужденно, держал спину прямо, но напряжения в ней не чувствовал, и только зачастивший пульс выдавал его истинное состояние. Кай принял горделивый вид, вскинул голову и с королевской снисходительностью улыбнулся заваленному потрепанными журналами стулу. — Может, нацепить корону для полноты образа? — Лучше горностаевое манто. — Лишь после того, как ты вырядишься в юбку. У меня есть парочка подходящих. — Хочешь увидеть меня без штанов? — Сехун обошел Кая полукругов и встал за спиной. Кай глухо зарычал и одним слитным движением оказался перед Сехуном. Жесткие, будто выкованные из стали пальцы сжались на запястье, и Сехун с коротким вздохом выронил веер. Кай подхватил его и закрыл. — Не искушай меня. — Хватка на запястье ослабла, но пальцы никуда не делись. Теперь Кай не сжимал руку — гладил, нежностью вымаливая прощение. — У каждого свои слабости… — Научись управлять ими, сделай их своими союзниками. И не доводи меня до греха. — Кай шептал, и от голоса его — повадного и чуткого — у Сехуна кружилась голова. Прикосновения Кая и прежде доставляли ему удовольствие, но сегодня, в этот самый миг, они приобрели иной оттенок. Сехун не хотел их — он в них нуждался. Нуждался так же отчаянно, как некогда — в материнской ласке и отцовской похвале. Сехуну не хватало любви, а у Кая были теплые руки… — Если не отпустишь меня, я наделаю глупостей. Их лица находились на одном уровне, их губы разделяло не больше пары дюймов горячего воздуха, и Сехун впервые в жизни зарделся. Кай приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но в последний миг себя одернул. Веер полетел на стол, а Кай обеими руками обхватил ладонь Сехуна и прижал ее к груди. Горячий. Даже сквозь лен рубахи — горячий. Сехун положил вторую ладонь рядом с первой, надавил. Грудь у Кая была твердая и излучала жар: казалось, внутри пылает солнце. Сердце билось сильно и часто, и каждый его толчок отдавался в центре ладоней. Сехун погладил грудь, широкие плечи. Кай смотрел ему в глаза и не останавливал. Сехун не дышал: от Кая слишком соблазнительно пахло летом. Сехун стал на цыпочки, грудью прижался к груди Кая и тронул крепкую, жилистую шею губами. Кай зарычал, предупреждая, но не оттолкнул. Сехун глотнул стон и кончиками клыков царапнул кожу. Во рту стало сладко и остро: Кай был медово-перечным на вкус. Это ошеломило сильнее собственной смелости. Колени подогнулись, и Сехун лицом уткнулся в чужое плечо. Вцепился в жесткие бока мертвой хваткой и прикусил язык. Хотелось плакать — таким желанным и нужным вдруг сделался Кай. — Это все твой волчий яд, да? — просипел он и щекой потерся о видневшуюся в вырезе рубахи ключицу. — Опоил меня, да? Отравил? — Он прижался к ключице губами, оставил полупрозрачный след на пряной коже. Кай не ответил. Зарылся пальцами в его волосы, погладил затылок и за ушами. Ноги отказались держать Сехуна. Он опустился на колени, лбом уперся в бедро Кая и затих. Кай гладил его по голове и молчал. В ладонях его, в трещинках и узорах его кожи притаилось по крохотному солнцу, которые, лаская, согревали Сехуна. Сехун млел и успокаивался, и Кай не торопил его, хоть у них совсем не осталось времени. — Волки не лгут. — Когда Сехун успокоился, Кай помог ему подняться и усадил на стул, который обычно занимал сам, пока Сехун отрабатывал движения. — Любое же зелье — тем более, приворотное — это иллюзия, обман. Мне незачем тебя обманывать. — Кай стоял у Сехуна за спиной, подушечками пальцев поглаживал его лицо и шею. — Ты выбрал меня сам. — Я кровопийца, я не мог… — Сехун поморщился — ныли виски, но Кай погладил и их, и боль отступила. — Ты наполовину человек. Кровь у тебя жидкая и горячая, и сердце бьется. Очень быстро, когда я рядом. Волка не обманешь. — Кай наклонился и поцеловал Сехуна в шею. Сехун запрокинул голову и поймал губы Кая своими губами. Кай целовал медленно, не углубляясь, хоть Сехун и хотел этого. Он покорно открывал рот, но ловил им лишь тяжелое дыхание. В поцелуе Кая крылась нежность, которой Сехун доселе не испытывал, и уверенность, от которой раз за разом бросало в дрожь. Кай не спешил, ибо знал — Сехун никуда от него не денется. Сехун бы позволил больше, но Кай не просил, не намекал даже, и вечер кончился легким пожатием рук у крыльца. Дорогу домой Сехун не запомнил, а на квартире его ждала Сыльги. На ней был дорожный костюм, лицо скрывала полупрозрачная вуалетка. — Ты давно не заходил, я волновалась, — объяснила она причину своего визита. — Три дня осталось. Ты не передумал? Сехун покачал головой. — Она забрала у меня семью, лишила детства, и продолжает делать это с другими. Мир вздохнет свободней, если ее не станет. — На смену Королеве придет Король. Ему восемь, и править королевством будет дядя-регент. — Порядочный малый. И без заскоков. По-твоему, я не задумывался, во что это все выльется? Мальчишка мал и глуп и рот открывает, чтобы запихнуть в него очередное лакомство, а вот его дядя — вполне достойный мужчина. У него много друзей среди людей, да и с волками он имеет дело, а тем не по душе Королева и ее приближенные. — Вервольфы сторонятся политики, им плевать, кто сидит на троне. — До тех пор, пока этот самый трон не вознамерятся установить посреди их леса. — Прежде тебя мало заботили серые шкуры. — Сыльги приблизилась. — Что-то изменилось. В тебе. — Может быть. — Говорят, мастер Кай бегает в волчьей шкуре, когда никто не видит… Сехун пожал плечами. — Даже если и так, то что? Я собираюсь убить Королеву, дать Сынван возможность бежать. Это ведь то, чего ты хотела. К чему вопросы? — К тому, — Сыльги перешла на свистящий шепот, — что ты изменился. У тебя глаза другие. И весь ты — другой. Даже ходишь не так. — Так надо. — Сехун обошел ее стороной, сбросил сюртук и принялся за жилетку. — До смерти родителей я тоже был другим. Кроткий и ласковый, ни зверя, ни человека обидеть не мог. А потом явился этот хмырь, перерезал родителям глотки, а брату свернул шею. Мне десять было, а я до сих пор просыпаюсь по ночам от треска ломающегося позвоночника. Не лучшее воспоминание. Твоя Сынван, по крайней мере, еще жива. — Не упрекай меня в том, чего я не делала. — Сыльги сжала кулаки. — Я никогда не упрекала тебя за то, что ты такой. Я понимаю твою боль, я знаю это чувство. Я тоже мечтаю, чтобы она подохла. Кровь за кровь. — И уже тише добавила: — Не делай из меня святую. Сехун избавился от жилетки и повалился в кресло. — Я не хочу ссориться. Мне жить осталось пару дней, поэтому… оставь меня, хорошо? Мне отдохнуть надо. Сыльги не стала спорить. Закусила губу и просто смотрела на Сехуна. Тот устало закрыл глаза и позволил ей додумать все самой. Ушла она, не попрощавшись. Сехун разделся и лег в постель, но уснул лишь под утро. Ему приснился дом. Не тот, который он привык называть своим — он давно принадлежал другой семье, — но тот, который бы мог им стать. Приснился ему и отец, но выглядел он иначе. На нем были полосатые бриджи и гетры, заляпанные грязью, а в руках он держал хлыст, которым то и дело похлопывал себя по ладони. Рядом с отцом стоял валлиец — тот самый ублюдок, который поглумился над телами матери и брата, пока отец испускал дух. Сехун помнил красную маслянистую рожу и жиденькие волосенки, которые валлиец зализал наверх, чтобы скрыть лысину. Сехун свернулся калачиком на дне крохотной корзины для шитья и сквозь жидкое переплетение прутьев смотрел, как этот выродок кончает на залитую кровью грудь матери. Сехун даже во сне чувствовал запах его семени, смешанный с ароматом материных духов. Соседи услышали шум, спустили собак, и люди Королевы убрались, так и не найдя Сехуна. Они бы и не смогли: Сехун был уверен, что ни один взрослый мужик не додумался бы искать десятилетнего ребенка в корзине, где и младенец с трудом бы поместился. Но Сехун поместился и не желал оттуда выбираться, даже когда его, зареванного и обмочившегося, нашли жандармы. — Кошмары не исчезнут, даже если ты убьешь их всех. Сехун открыл глаза. Комнату наполнял слабый свет утра, воздух дрожал и пах базиликом. Кай сидел у изголовья кровати и гладил Сехуна по взмокшему лбу. Ладонь у него была непривычно холодная, и Сехун поежился под своим одеялом. — Что ты здесь делаешь? Кай убрал со лба волосы и нежно его поцеловал. — Последний урок. — Он встал и отошел к двери. Сехун, не чуя ног, выбрался из постели, наскоро привел себя в порядок и побрел за Каем. Они вышли из дома и, не сговариваясь, повернули направо. Шуршали листья, где-то хлопала форточка и орал кот. Кай шел на шаг впереди, направляя, а Сехун любовался его прямой спиной и упругой поступью. Кай напоминал ему горный ручей, который напористостью прокладывает себе путь там, где другие бы повернули вспять. В Сехуне тоже это было, но грубое, порывистое, тогда как Кай все делал легко и приглядно. Они дошли до трамвайной остановки и взошли в полупустой вагон. Кай стоял. Глядел в окно, и глаза его улыбались. Сехун украдкой сжимал его ногу коленями и дрожал не то от утренней прохлады, не то от жара, что исходил от Кая. До слабости во всем теле хотелось прижаться к этому горячему и сильному телу, кожей снять с кожи аромат базилика и жгучего перца и поделиться тем, чем ни с кем никогда не делился. Любить его, покуда бьется сердце. Побороть своих демонов, стать сильным. Чтобы быть ему ровней, достойным его быть. Трамвай качнулся. Сехун поймал ладонь Кая и стиснул ее крепко в своих ледяных ладонях. Кай посмотрел на него и улыбнулся: мягкой, чуть сонной улыбкой. Сехун никогда не видел его таким, и этот новый Кай понравился ему еще больше. Они встали на конечной, прошлись немного по дороге, ведущей за город, и шагнули в густой, не тающий даже под солнцем туман. Тропа убегала в лес; стояла тишина, от которой звенело в ушах; над кобальтовой землей кружили листья. Они долго шли меж облетевшими березами и грузными великанами-дубами. Воздух был свежий, но сырой, пахло мхом и грибами. Огромная дикая груша еще не сбросила листья, и те лениво перешептывались, нежась в лучах утреннего солнца. То там, то здесь виднелись переспевшие плоды. Кай сорвал парочку и сунул в карман пальто. — Ты не взял веер, — только сейчас заметил Сехун. — Так чему ты собираешься меня учить? Кай загадочно улыбнулся и пожал плечами. — Ты вытащил меня из постели, чтобы просто погулять по лесу? В самом деле? Кай хмыкнул и, не прекращая улыбаться, сказал: — В самом деле. — Огляделся вокруг и добавил: — Я родился в лесу и в лесу же умру, если боги позволят. Лес — дом для волка. В лесу нам нечего бояться, не от кого скрываться. Лес живой, и мы живем вместе с ним. — Он подошел к Сехуну, обнял его за пояс. — Чего ты хочешь, Сехун? — Тебя хочу. Кай лбом прижался ко лбу Сехуна, облизнул губы. — Тогда забудь о ней. Убьешь Королеву — умрешь сам. И меня за собой в могилу сведешь. — Он погладил Сехуна по щеке. Руки у него замерзли. Сехун поцеловал его. Он не мог пойти на условия Кая, не мог отречься от всего, чем жил эти годы. Он толком и не понимал, чего добивается, открывая Каю свои чувства. Возможно, он хотел знать, что кто-то будет горевать, когда его не станет. Что на земле останется хотя бы один человек, для которого его имя не будет пустым звуком. — Назови меня по имени… Кай зажмурился. Он все понял. — Сехун-и… — прошептал он. Губы у него тоже замерзли. Сехун грел их дыханием, а внутри уже умирал.***
Сехун прибыл на десять минут раньше назначенного срока и сразу прошел на террасу. Закурил и стал ждать Сыльги. Накануне вечером он отдал ей веер, и дело оставалось за малым: пронести его, не привлекая внимания, мимо начальника гвардейцев. Элет лично осмотрел Сехуна, но, кроме запонок, при нем не было ничего, способного пустить королевскую кровь. Королева, как и предполагалось, еще не спускалась. Ее ждали ближе к десяти. Сехун маялся от скуки, перекатывая сигарету — по случаю дорогую — из одного уголка рта в другой. На душе было скверно. Сехун надеялся, что Кай не воспользуется своим пригласительным. Как бы сильно ему не хотелось увидеть его еще раз, умирать на его глазах Сехун не желал. Сыльги, сопровождаемая матерью, явилась через двадцать минут. Сехун вернулся в зал. Гости прибывали, и затеряться в толпе не составило труда. Госпожа Кан беседовала с дамами, выряженными в бархат и перья. Лица их скрывали скромные, по меркам двора, маски. Сыльги крутилась у столиков, заставленных цветами и бокалами с охлажденными эликсирами. Сехун взял один, пригубил. Желудок протестующе сжался. Сехуна воротило от вида и запаха человеческой крови, и последние две недели он питался вытяжками и настойками, которыми его щедро снабжал Бэкхён. — Жарковато здесь, не находите? — обращаясь к собственным рукам, пробормотал Сехун и опустил бокал на стол. — Пожалуй, вы правы. — Сыльги раскрыла веер. Сехун натянуто улыбнулся. В какой-то миг он понадеялся, что Элет из соображений безопасности изымет любой веер, но, видимо, те не представлялись ему слишком уж опасным оружием. Не в нежных дамских руках, уж точно. Сыльги сделала крохотный шаг к Сехуну, склонилась над столом и, прикрыв рот веером, пробормотала: — Он рассматривал его. Долго. Мать заволновалась, и я уже подумала, что он догадался, но он веер вернул. Правда, он так смотрел… Мне кажется, он знает. — Сыльги сложила веер, вынула из вазы розу — пурпурно-алую, только-только распустившую лепестки — и прижала ее к губам. — Что происходит, Сехун? — Не знаю. — Сехун не сводил глаз с хризантем. Их резкий запах и острые лепестки напоминали ему о Кае. Что-то подсказывало Сехуну, что он уже здесь. Сехун не ошибся. Ближе к десяти вечера, когда гости стали собираться у подножия лестницы в ожидании Королевы, Сехун, все это время пробывший на террасе в компании портсигара, заметил Кая на среднем ее пролете, в компании Кузнеца. Они о чем-то оживленно беседовали, и улыбка не сходила с бодрого, мучительно-красивого лица Кая. Он не выглядел ни подавленным, ни обеспокоенным и, судя по здоровому румянцу и живому блеску глаз, прекрасно выспался, в то время как Сехун метался по постели, думая о его словах. Он был в шаге от того, чтобы плюнуть на все и сдаться, уступить просьбе Кая. Предать отца и мать, забыть о брате и тех зверствах, что с ними совершили по приказу Королевы, лишь бы Кай любил его, а он, Сехун, мог любить Кая. Каким же идиотом он был! Кай не раз говорил с ним об Элете. Говорил так, как мог говорить лишь тот, кто знает его лично. Теперь же они мило беседовали, смеялись и похлопывали друг друга по плечу, дожидаясь появления Королевы там, где только… ее личной охране дозволялось находиться. Сехун зажал рот ладонью, чтобы подавить крик, и бросился через толпу в ту часть зала, где видел Сыльги. Госпожа Кан охнула, когда Сехун, расталкивая господ, возник прямо перед нею и бесцеремонно схватил Сыльги за руку, чтобы отобрать веер. — Сехун… — Сыльги подалась навстречу, но Сехун остановил ее, а затем и вовсе оттолкнул. — Ты ничего не знала, слышишь? Я обманом заставил тебя пронести веер. Слышишь? — Глаза жгло от слез, и Сехун смаргивал их яростно, но остановить не мог. Сыльги побледнела. — Сехун, что происходит? — Ш-ш-ш. — Сехун прижал палец к ее губам. Руки у него дрожали. — Неважно. Только… — Он сипло выдохнул, огляделся по сторонам: все, кроме оторопевшей госпожи Кан, смотрели на лестницу: зазвучали фанфары, и на расшитую золотом дорожку ступила Она. Сехун ее не видел, но чувствовал ее присутствие кожей. От Королевы веяло холодом; ее волосы пахли смертью. — Прости, я не смогу ее спасти. — Сехун отступил от Сыльги. — Я всех нас погубил. — Сехун! Сехун бросился бежать. Прочь от Сыльги, ее испуганной матери и восторженно вздыхающей толпы. Прочь от высокой статной женщины, одетой в платье цвета ноября, и квелого мальчонки, что хватался за руку худой и очень бледной девушки, чем-то похожей на Сехуна. Прочь от Кузнеца смерти и личной гвардии Королевы. Прочь от жизни, в которой никто о нем не вспомнит и не назовет нежно по имени… В себя Сехун пришел в парке. По деревьям и между ними расставили фонарики-тыквы, и те мерцали во мраки, нагоняя суеверный страх. Сехун наплевал на дорожки и двинул на свет прямиком через лужайку. Руки дрожали и колени сгибались через раз, отчего он то и дело спотыкался и едва не ронял веер. Убрать его в карман он не додумался. Держал в липкой от пота ладони, пока не добрался до густой дубовой рощи. В роще было сумеречно, но не темно. Сехун спиной привалился к шершавому стволу дуба и непослушными пальцами открыл веер. Мореное дерево, шелк и кружево цвета ноября. Не в тон его глаз, как он думал, а под цвет ее платья. А ведь Сехун поверил. Он глупо надеялся, что изменился, что доверчивый мальчик, которым он был в десять лет, умер, тогда как тот всего лишь спал и видел сон, в котором его разбудят теплые и нежные руки. В котором его будут звать ласково «Сехун-и» и гладить по волосам, пока он спит… Сехун зажмурился и беззвучно зарыдал. Он был сиротой и пах приютом. Пах никем. Будь он чистокровным, все сложилось бы иначе. Но его мать была человеком и подарила ему живое сердце, которое никому не было нужно. Сехун нащупал цветок горицвета. Поддел ногтем, надавил посильнее. В мутном свете фонарей блеснули лезвия. Сквозь дымку кружев они казались ненастоящими. Сехун должен был сделать это еще в приюте. Уже тогда он понимал, что жить нормальной жизнью ему не суждено. Угрюмый, вспыльчивый и совсем не красивый ребенок никому не нравился. Приходили семьи: женщины улыбались ему приветливо, мужчины трепали по волосам, а Сехун куксился, сжимался в комок, выпускал колючки и на все вопросы отвечал молчанием. Женщины переставали улыбаться, мужчины прятали руки в карманы и, задержавшись для приличия еще на пару минут, уходили, чтобы больше не вернуться. Сехуна не за что было любить, так с чего он решил, что что-то изменилось? Бэкхён любил в нем звонкую монету, а Сыльги — надежду вернуть Сынван. Она знала, что Сехун погибнет. Знала и все же принесла на бал веер. Она могла оставить его дома, выбросить в окно автомобиля или забыть в дамской комнате. У нее был миллион способов спасти Сехуну жизнь, но она этого не сделала. Сехун был никому не нужен. И ужасней всего было то, что Сехун оказался не нужен самому Сехуну. Он всю жизнь — тайно, бессонными ночами в сиротском приюте — мечтал, что когда-нибудь возьмет никому не нужного себя и подарит тому, кому он будет нужен. Вручит всего без остатка и попросит: «Вы только заботьтесь о нем хорошо. Он ласковый очень, только боится немного». Но сейчас Сехун не боялся. Легкое кружево прошлось по щеке, погладило осторожно, трепетно. От него все еще — дымкой полупрозрачной — пахло базиликом и горьким медом. Сехун улыбнулся. В груди солнечным теплом расплескалась нежность, объяла сердце, затопила жилы. Кружева коснулись губ, и Сехун поцеловал их, как целовал бы кончики его пальцев. Лезвие царапнуло кожу, и Сехун вздрогнул. На миг показалось, что кто-то дышит ему в затылок. Сехун открыл глаза и поднес веер к горлу, держа его так, как учил Кай. Одно уверенное движение запястьем — и он совершит самый правильный поступок в своей жизни. — Сехун-и… Сехун не дрогнул, хоть внутри и сжалось болезненно от звуков этого голоса. Он покосился вправо и увидел Кая. Тот подошел неслышно, как и положено волку, и теперь смотрел Сехуну в глаза. — Сехун-и… дай мне веер. — Кай облизнул губы и протянул к Сехуну руку. Глаз с него не сводил, а сам дрожал, хоть и пытался это скрыть. — Я заберу тебя домой. — У меня нет дома. — Рука ослабла, но веер не выпустила. — У сирот не бывает дома. — Я буду твоим домом. Сехун зажмурился до ломоты в висках. — Сехун-и… — Горячие пальцы обхватили холодные пальцы Сехуна, огладили бережно, стиснули. — Мне без тебя никак. — Ты обманул меня. — Я никогда тебя не обманывал. — Ты заодно с Королевой. Элет знал о веере, знал обо мне. Они все знали, потому что ты — один из них. Ты говорил… Кай сжал его пальцы сильнее, дернул его руку к себе вместе с веером. Сехун попытался разжать пальцы, но Кай был сильнее и проворней, и за миг отравленные лезвия касались смуглой кожи его горла. — Тогда убей меня. Убей предателя. Зачем убивать себя, если есть я? Сехун замер и дышать перестал. Сделалось тихо. Так тихо, что Сехун услышал, как во дворце играют кадриль. — Чему я тебя учил? Борись со своими слабостями, превращай их в союзников. Шаг за шагом, Сехун-и, удерживая равновесие. — Но ты… ты говорил с начальником гвардейцев… — Который научил меня всему, что я знаю. Он мой друг и наставник, и я не виделся с ним долгие годы. — Кай забрал у Сехуна веер, сложил его и отбросил в сторону, словно это был хлам, а не опасное оружие. — Будь я заодно с Королевой, стал бы просить добыть мне пригласительное? — Но… Кай покачал головой, пресекая дальнейшие разговоры. Перехватил руки Сехуна покрепче и притянул его к себе. Обнял за плечи, носом ткнулся в шею и осторожно, словно это могло навредить Сехуну, выдохнул. Его трясло, и Сехун невольно прильнул к нему, обнял в ответ, погладил по спине ладонью-предательницей. — Я запутался, — признался Сехун полушепотом, голову на плечо опустил. Кай казался все таким же большим и надежным, а Сехун в одночасье сжался, уменьшился в размерах до десятилетнего приютского мальчишки и только и желал, чтобы его согрели заботой. — Все хорошо и будет так впредь. Поверишь мне? — Кай распустил шелковые тесемки, удерживающие маску на месте, снял ее и бросил в траву. Та словно дышала и раскачивалась, обминая их ноги, и приняла маску мягко и неслышно, поглотила своими теплыми бархатными объятиями. — Мой Сехун-и… — Кай погладил Сехуна по голове и больше ничего не говорил. Сехун ненавидел себя за то, что так легко простил и поверил, но оттолкнуть Кая, дрожащего в его руках, не мог. Не мог, как в былые годы, нахмуриться, сцепить пальцы в замок и упрямо заявить: «У меня уже есть семья, и вы мне не нужны. Я лучше сам по себе, чем с кем-то, кто не они». Сехун всю жизнь боялся разочаровать родителей, а когда их не стало, этот страх обратился второй кожей. Смерть превратила родных в идолов, грозных божеств, которые не пожелали забрать его с собой в царство вечного блаженства. Сехун часто думал, отчего так получилось, и незаметно для себя поверил, что был недостаточно хорошим сыном. Он испугался, забрался в корзину и не дал себя обнаружить, не дал над собой поглумиться и убить, тогда как и отец, и мать, и брат это позволили. Трусы богами не становятся. — Пойдем отсюда. — Кай отстранился, подобрал маску, нашел в траве веер и, спрятав их под дорогим фраком, взял Сехуна за руку. Сплел их пальцы вместе, огладил щекотно запястье. Сехун вцепился в его локоть свободной рукой. — А как же Сыльги? — О Сыльги есть кому позаботиться. — Кай накрыл его побелевшие пальцы ладонью. — Она хотела вернуть служанку, но хочет ли та снова быть служанкой? — Ты можешь узнать? Кай подумал мгновение и кивнул.***
В двухэтажном доме на окраине спящего города пахло умиротворением. Они поднялись на второй этаж, и Сехун впервые оказался в спальне Кая. Окна были глухо зашторены, широкая кровать не убрана, лишь прикрыта шерстяным покрывалом. На столе в углу громоздились книги. Альбомы в потертых обложках, перья, карандаши, линейки — все было разбросано, как придется, но вместе с тем каждый предмет занимал строго определенное место. Кай усадил Сехуна на кровать, сам присел перед ним на корточки и, огладив колени раскрытыми ладонями, начал: — Я знал, что слушать меня ты не станешь, поэтому попросил о пригласительном. Я отправился на бал, чтобы не дать вам наделать глупостей. Я лучший мастер в этом городе, и Элет знает мой почерк. Я не могу сделать оружие, которое бы он не узнал, потому что он учил меня его делать. Ослепленный ненавистью мальчишка и барышня в кринолине не смогут убить Королеву. Даже мне придется исхитриться, чтобы это сделать. А я хороший воин и еще лучший охотник. — Кай прижался губами к колену Сехуна, поцеловал крепко и продолжил: — В ином случае я бы не взялся за заказ, но ты бы нашел другого мастера, а я не мог этого допустить. — Но ты меня не знал. Какое тебе было дело до мальчишки, который хочет отомстить Королеве? — Я хотел забрать тебя себе. Я знал о тебе кое-что прежде, чем ты ко мне пришел. Я всегда интересуюсь теми, кто ищет со мной встречи. — Ты говорил, волки не лгут. — А разве я солгал? Утаить — не значит солгать. — Кай усмехнулся, надавил на колени Сехуна и мягко их открыл. Сехуна бросило в жар. Он сам потянулся к Каю, ухватился за крепкие плечи, дернул его на себя. Они вместе повалились на кровать. — Какое было второе условие? — шепнул Сехун, подставляя шею под поцелуи. Кай потерся губами о подбородок, куснул его на пробу. — Хочу оставить метку. Хочу, чтобы ты был моим. Чтобы каждый, кто встретит тебя, знал, что ты — мой. Сехун кивал, соглашаясь со всем. Кай был горячим и одуряюще пах летом: древесной корой, солнечным лучом, запутавшимся в паутинке, лесной — жирной и пряной — землей. Он пах всем, что Сехун любил и хотел в свою жизнь, и чего в ней всегда не хватало. Метку Кай не оставил. Сказал, что к этому нужно подготовиться. — Ты человек лишь наполовину и побороть волчий яд так же легко, как это сделал бы любой из людей, не сможешь. — Кай гладил Сехуна по спине, собирал с кожи капельки уже остывшего пота и улыбался каким-то своим потаенным мыслям. Сехун млел от его прикосновений и слушал вполуха. Голос Кая напоминал ему шум зимнего ветра и треск разгорающегося пламени. Сехун ластился к Каю, жался к горячему боку, искал приюта в его объятиях и засыпал, чтобы тут же себя разбудить, открыть восковые веки и еще раз взглянуть в красивое, будто отлитое в бронзе лицо. Кай улыбался ему, убирал со лба отросшую челку — Сехун давно не стригся, боясь, что снова будет выглядеть мальчишкой из сиротского дома — и шептал о том, каким счастливым Сехун его сделал. Сехун верил в это с трудом — не привык быть причиной чужого счастья, — но улыбался в ответ, потому что улыбки Кая этого стоили. Он уснул, так и не дослушав признаний, и проснулся ближе к полудню. Кай отдернул занавески, и прозрачный солнечный свет — белый, как первый снег — заливал комнату. Сехун вытянул руки, подставил ладони под широкие лучи и лежал так, пока не проснулся окончательно. Кая в комнате не оказалось, но его запах был всюду: среди книг и бумаг, в складках измятых простыней и на коже Сехуна. От Сехуна им пахло особенно сильно. Сехун улыбнулся и перелег на спину. Ему было слишком хорошо, и он боялся, что новый день отнимет у него это счастье. По ступеням крыльца зацокали подбитые гвоздями каблуки, и за миг кто-то уже стучал в дверь. Сехун сел в постели и огляделся в поисках своей одежды. Той видно не было, но на стуле у рабочего стола Кай оставил кое-что из своих вещей. Сехун выскользнул из-под одеял, на цыпочках пересек комнату и быстро оделся. Тем временем входная дверь отворилась, кто-то поздоровался и вошел в дом. Сехун натягивал носки и прислушивался, но разобрать, о чем говорят, у него не получалось. Гость говорил тихо и быстро, словно опасался, что его могут услышать. Одевшись, Сехун вышел в коридор. Голоса зазвучали отчетливей. — …и вожакам это не по душе. Ваши в политику не лезут, но есть и те, кто готов поступиться своими принципами. Со дня на день к тебе явится кто-нибудь из старейшин и предложит одно из двух: исчезнуть или помочь усадить на трон удобного им правителя. Вряд ли они решатся на полную смену власти и взятие вампирских земель под свой контроль, но карты перетасуют так, чтобы волкам досталось как можно больше козырей. Я ничего против не имею, ты знаешь, но крови прольется немало, и мне бы не хотелось оказаться в числе павших. — Если все так, как ты говоришь — замолвлю за тебя словечко. — Кай говорил глухо, будто бы у него болело горло. — Я не останусь в долгу. — Об этом потом. Я буду держать тебя в курсе дела. Если вдруг что срочное — свяжись с Бэкхёном. Сехун напрягся, заслышав знакомое имя. А этот гад каким боком связан с Каем и волчьими делами? — А девчонка может говорить что угодно: я ей не верю. Она действовала не одна. Кай рассмеялся. — Ты же знаешь, я клиентов не выдаю. — Я уже говорил это, но повторюсь: выбирай заказы осмотрительнее. Ты не бессмертный. — Я делаю оружие. Кого им убивают — не моя забота. — Тебе это еще аукнется. — Возможно. — Я тебе не враг, Джонин. Сехун дышать перестал. Джонин. Его Кая звали Джонином. Как эхо в горах или солнечный луч утром ранней весны — Джонин. Сехун спиной привалился к стене и закрыл глаза. Прижал ладонь к груди и слушал, как в нее гулко бьется сердце. Тух-тух-тух, не затихая ни на миг. Гость ушел. Щелкнул замок. — Сехун… Сехун, держась стены, подошел к лестнице, перегнулся через перила и взглянул на Кая-Джонина, что ждал его внизу. — Спустишься или мне подняться? — Я спущусь через пару минут. — Я жду в малой гостиной. — Кай ушел. Сехун дождался, когда его легкие шаги стихнут в глубине дома, и вернулся в комнату. Заправил постель, привел волосы и лицо в порядок. Руки не дрожали, хоть внутри Сехуна и пробирал озноб. Он не знал, чего ждет, какие замки и цепи удерживают его на месте. Боялся ли он Кая? Нет. Потерял ли к нему доверие? И здесь он должен был ответить отрицательно. Кай оставался все тем же, пускай и звали его иначе. Джонин — мягким касанием к нёбу, а затем — кончиком языка между зубов. Джонин — щекотно и очень сладко. Сехун не дал себе одуматься. Миг — и он уже спускался по лестнице, для верности скользя ладонью по гладкому поручню. Кай ждал его, листая газету. Сехун подошел как можно медленнее и встал за его спиной. Кай перевернул страницу и запрокинул голову, чтобы посмотреть на Сехуна. Сехун, проклиная себя за все, обхватил его лицо руками и поцеловал приоткрытые губы. Твердые, чуть шершавые, они так и манили, так и напрашивались на ласку, бесхитростную нежность. Сехун подушечками пальцев огладил жесткую линию челюсти, задержался у ямки на подбородке, чтобы затем скользнуть к красиво очерченным маленьким ушам, повторить их контур и изранить ладони об острые скулы. Кай или Джонин — уже было неважно, когда он так улыбался в поцелуй и шептал, переходя на томное урчание: «Мой Сехун…» — Кто это был? Элет? — спросил Сехун, когда Кай позволил ему отпрянуть. Однако далеко убежать все равно не дал: поймал за руку и усадил себе на колени. — Элет. Твоя подружка была права: он узнал мою работу, кто-то из гвардейцев пустил слушок, что планировался переворот при участии волков, ну и началось. Новость дошла до вожаков местных стай, поэтому с минуты на минуту жду гостей. — Мне уйти? — А смысл? Волки не Элет — они сразу почуют твой запах, да и с какой стати им связывать тебя с неудавшимся покушением? Они же знать о тебе не знают. — Кто такой Бэкхён? Кай усмехнулся. — Полезный парень. — Осведомитель? Кай покачал головой и погладил Сехуна по лицу. — Ты ему в самом деле нравишься… Сехун поймал его взгляд. — Джонин, значит? — С Джонином все сложно. — Хочу с ним познакомиться. Кай с присвистом выдохнул и уронил взгляд на губы Сехуна. — Не сейчас. — Это твой волк? — Это больше, чем просто волк. Покажу тебе, когда метка приживется. — А что с Сыльги? — Сехун понял, что говорить о Джонине сейчас Кай не намерен, и вернулся к тому, что беспокоилось его не меньше. — Сказала, что потеряла веер. Оставила на диванчике и ушла танцевать. Вернулась — веера нет. Веер купила на распродаже у заезжего торгаша полгода назад. Кто мастер и как звали торгаша, не знает. Уличить ее во лжи у них вряд ли получится: веера и прочие дамские украшения — первые в списке пропаж. Ни один бал не обойдется без мелкой кражи. Половина обслуживающего персонала — нищеброды, которые спят и видят, как бы урвать безделицу подороже, но бриллианты без присмотра редко оставляют, а вот веера – постоянно. — Мне нужно поговорить с Сыльги. — Только не сейчас. Элет и его ребята установили за Канами слежку. Проверят каждого, кто войдет или выйдет из их дома. А ты покинул бал раньше... — С тобой. — Со мной. Поэтому буду очень признателен, если ты посидишь дома. — Кай тронул его губы большим пальцем, погладил их, сминая и приоткрывая, будто хотел убедиться, что они настоящие. — Я дурак, да? Убить Королеву… О чем я только думал? Кай ничего не ответил. Прижал ладонь к его щеке и улыбнулся, солнечно, глазами. Его лицо было так близко, что Сехун мог разглядеть каждую его неровность, каждую шероховатость, каждый его изъян. Шрамы на щеках, нос с горбинкой, загнутый книзу кончик левого уха. Крохотные недостатки, в которые — каждый по-отдельности и во все разом — Сехун влюблялся снова и снова. — Тебе было больно… — Кай поцеловал уголок его рта, потерся об него носом и снова поцеловал. — Мне и сейчас больно. — Но раньше тебе нечего было терять, а теперь у тебя есть я. Возможно, я себе льщу, но разве я не достаточно хорош, чтобы забыть ради меня о мести? Сехун невольной улыбнулся. — Я подумаю об этом. В приоткрытую форточку донеслись голоса. Двое подходили к крыльцу. — Волки… — потянув воздух носом, определил Кай, поймал взгляд Сехуна и кивнул. Сехун поцеловал его в щеку и соскользнул с его рук. Он не был готов к подобным встречам. Сехун поднялся на второй этаж, запер дверь спальни изнутри и, послонявшись по комнате, встал у стола. Альбомы и прежде привлекали его внимание, манили прикоснуться к ним, заглянуть в чернильные их глубины. Сехун взял верхний и открыл посредине. Шершавые, кремово-желтые листы были исчерчены схемами, исчерканы набросками и изрисованы эскизами всевозможного оружия: револьверы, клинки, арбалеты. Сехун переворачивал страницу за страницей, и руки его дрожали. Хотелось захлопнуть альбом, отбросить его подальше, забыть все, что он в нем увидел. Сехун не мог понять, что его так разозлило, но горло сдавило так, словно на нем затянули кожаный ремень. Сехун с трудом сглотнул и вернул альбом на место. Только сейчас он заметил, что на корешке значился год. Сехун оглядел остальные. Все они были помечены датами. Сехун обошел комнату. На полках он нашел не меньше полусотни альбомов. Все пронумерованы и выстроены в строгом порядке. Сехун вытянул самый старый из них — квадратный, в потрепанной картонной обложке — открыл на первой странице, но вместо эскизов оружия увидел беглую зарисовку деревенского домика. Техника была та же — Сехун не сомневался, что рисовал Кай, — но что-то, все же, отличало этот рисунок от других. Сехун пролистал альбом дальше. Страницы его были изрисованы сельскими пейзажами, бытовыми картинами, портретами людей с красивыми широкими лицами и волчьими глазами, и все, как один, поражали глубиной образов и воздушностью линий. Кай не рисовал — писал светом. Каждая деталь, каждый незначительный фрагмент рисунка его излучал и был им объят. Сехун затаил дыхание. Он словно наяву чувствовал тепло погожих летних дней и слепящую яркость полуденного солнца. Он окунулся в ту прожитую, выстраданную, высмеянную явь, в то прошлое без конца и края, живое и настоящее, дышащее чужими ртами, глядящее чужими глазами, обнимающее чужими руками. Сехун был — от макушки до кончиков пальцев на ногах — весь в этих людях, в этих домах и светлых улочках и не сразу осознал, что смотрит на себя. Набросок изображал мальчика с мячом в руках и мужчину с суровым лицом и большими ладонями. Он обнимал мальчика за плечи, а тот глядел перед собой, на беленькую садовую калитку. Они оба сидели на крыльце, цвели розы и старый пес нежился в тени сиреневых кустов. Сехун помнил этот день. Мяч принадлежал не ему: Сехун нашел его в саду, но так как за ним никто не явился, решил, что он ничейный, а значит, будет его. Отец только вернулся с утреннего собрания и вышел на задний двор, чтобы посмотреть, как Сехун играет с собакой. У пса была странная кличка, но вспомнить ее Сехун не мог. Псу скоро наскучило бегать за мячом, и он развалился под сиренью, подставив июльскому солнцу лапы и хвост. Играть с самим собой Сехуну не нравилось, и он подошел к отцу. Не сговариваясь, они уселись на крыльцо и поглядели вдаль, на простирающиеся за их садом поля. Они и подумать не могли, что кто-то за ними наблюдает. Сехун внимательно оглядел рисунок, но кроме даты и инициалов — К.Д. — ничего примечательного не нашел. Убедившись, что с обратной стороны лист чистый, он вырвал его из альбома и прижал к груди. Вряд ли Кай помнил об этом рисунке, но было нечто волнительное в том, что много-много лет назад они уже встречались, что первое их знакомство произошло столь значимым — по меньшей мере, для Сехуна — образом. Сехун вернулся к столу и сел на старенький, чуть расшатанный стул. От укрытого лаком дерева, от мягкой обивки сидения, от пыли, что собралась в швах и креплениях, пахло Каем. В мире Сехуна все, так или иначе, пахло Каем. Он закрыл глаза и позволил и себе напитаться этим запахом. Кай поднялся к нему спустя три часа. Сехун задремал, и Кай разбудил его, постучавшись в запертую дверь. — И как? — спросил Сехун, кладя ладони Каю на плечи; рисунок он оставил на столе, чтобы не измялся. — Есть определенные проблемы. — Кай гладил его поясницу, нет-нет и пробираясь ладонями под домашнюю рубашку. — Они хотят знать твое имя. Хотят сдать тебя совету, чтобы снять подозрения с волков. — И они узнают? — Не от меня. — Сыльги? — Выдать тебя — значит, выдать и себя. Она боится, поэтому будет молчать. Но рано или поздно они узнают. Проверят всех гостей, узнают твое имя, твою историю. Свяжут одно с другим, и все. — Кай притянул его к себе, щекой потерся о щеку, поцеловал упавшие на висок волосы. — Ты мой и моим останешься, и никто даже пальцем к тебе не притронется, пока я жив. Я заберу тебя в одно укромное местечко. О нем знают лишь самые близкие мне люди. Там очень красиво зимой. Правда, до ближайшего поселения — мили и мили по бездорожью. Ты ведь можешь обходиться без крови? Сехун кивнул. — Мне достаточно душегуба и вытяжки из космеи кровавой… Кай улыбнулся ему в ухо. — А я все думаю, от кого так сладко пахнет шоколадом… Сехун покраснел и спрятал лицо в изгибе сильной шеи. — Когда мы уедем? — Сегодня же. — Сегодня? А твои дела и… — Дела подождут. На худой конец, у меня есть Бэкхён. Он знает, что делать в подобных ситуациях. — Так понимаю, у тебя всегда есть запасной план? — Я педант. В некотором роде. — Думаешь, они не установят за тобой слежку? — Установят. Что нарушает ряд законов, поэтому сделать что-либо в открытую они не смогут. Мое же убежище находится на землях стаи, неподконтрольной здешним конгломерациям. Крис придерживается статута, ведет торговлю с холодными, но крепко привязан к людям. Королева не входит в число его друзей. А я вхожу. — Но я вампир. Могу даже клыки показать. Вряд ли это понравится твоему Крису. — Крису вообще мало что нравится. Такой уж у него характер. Но твоя мать была человеком, а ты — полукровка. Избранница Криса тоже человек, и дети у них с глазами цвета ноября. А еще ты мой вампир, а это все меняет. — Кай отстранился. — Мне нужно написать пару писем, а потом ты поможешь мне собрать вещи. — Взгляд его упал на стол. — И чего это ты раскурочиваешь мои альбомы? Сехун выскользнул из его объятий, в два шага добрался до стола и взял рисунок, чтобы показать его Каю. — Это я. Кай взял рисунок, осмотрел его; нахмурился. — И отец. Кай напряженно всматривался в рисунок, видимо, силясь вспомнить, когда и где его сделал. — Мне здесь семь лет. Это наш сад, наш пес и дом наш. Можно я оставлю его себе? Кай поднял на него глаза. В них читалась растерянность, граничащая с болью. Не той болью, что убивает, но той, что сопровождает рождение чего-то нового и прекрасного. — Конечно. — Кай выдохнул порывисто и вернул рисунок Сехуну. — Он твой. Сехун взял его двумя руками, как самый ценный подарок, и больше ни о чем не спрашивал. С Каем что-то происходило, и он не хотел этому мешать. Кай ушел писать письма, а Сехун взялся снимать с полок альбомы и складывать их в коробку, которую нашел тут же, под столом. В нее поместились и чертежные инструменты, и пара тетрадей, исписанных какими-то формулами и непонятными исчислениями. Сехун знал, что Кай не захочет оставить их здесь. Или это он, Сехун, не хотел с ними расставаться? Ответ, пожалуй, находился где-то посредине. Сборы заняли остаток дня. Кай переборол чувства, овладевшие им при виде рисунка, и вел себя обычно. Сехун помогал ему, чем мог, но больше мешал, поэтому в итоге самоустранился, забрался на стул с ногами и молча смотрел, как Кай упаковывает в сундуки свою жизнь. Ближе к девяти они спустили два сундука с инструментами и чемоданы в прихожую и сели ужинать. Кай глотал холодные консервы, толком их не жуя, а Сехун ограничился рюмкой настойки. Его мутило, но он знал, что это пройдет, как только они сядут в поезд. Кай убеждал, что ехать им двое суток, а после столько же — своим ходом — добираться до резервации. Тишина напрягала, но когда Кай бросил на стол вилку, Сехун едва не закричал. Кай взвился на ноги, обогнул стол и, поймав Сехуна за руку, сдернул его со стула. Сехун понять ничего не успел, как его уже прижали к стене и парой умелых движений расстегнули на нем штаны. Сехун застонал, уперся в стену затылком, открыл горло неистовым поцелуям. Кай зарычал, царапнул кожу на кадыке клыками, но не прокусил. Его трясло, он хватался за Сехуна, сжимал до будущих синяков бока и бедра, мял ягодицы. Вены на его руках вздулись, мышцы напряглись, словно перед решающим рывком, но мигом расслабились, стоило Сехуну огладить их кончиками подрагивающих пальцев. Кай не взял его, хоть и мог. Довел до исступления пальцами, пока толкался в его кулак. Сехун не знал, что на него нашло, но когда все кончилось, Кай выглядел умиротворенным и виновато улыбался, бумажными салфетками вытирая испачканные пальцы Сехуна. Когда подъехал таксомобиль, Кай поманил Сехуна в смежную с малой гостиной комнату, отпер один из ящиков бюро и протянул Сехуну револьвер. Он идеально лег в ладонь и был порядком легче оружия его размера и калибра. — Серебряные пули? — Сехун с опаской оглядел барабан. — Серебряные. — Мне придется из него стрелять? — Думаю, да. Кай запер ящик, ключ спрятал в конверт, лежащий тут же, на бюро, запечатал его и отправил к стопке таких же неподписанных, но запечатанных конвертов. — Идем. Они вдвоем погрузили багаж, убедились, что все окна и двери заперты и сели в авто. На вокзале — темном и сыром — было пусто. От укутанных мглой составов веяло тоской и усталостью. Сехун отчетливо различал их вкус на корне языка. Их поезд подошел ровно по расписанию. На вокзале он должен был пробыть двадцать минут. Кай отправился к кассе, чтобы забрать билеты, которые заказал еще днем. Сехун остался на перроне один. Прошелся мимо спальных вагонов, стараясь не смотреть в окна. Местами в купе горел свет, но большинство окон лишь отражали огни вокзала. В широкое окно здания был виден зал ожидания и кассы. Кай стоял в очереди за высоким тощим стариком, который о чем-то спорил с кассиршей. Та поглядывала через его плечо на Кая и виновато улыбалась. Сехун цыкнул и отвернулся. Вернулась тошнота. На перрон сошел парнишка в расхристанной рубахе и закурил. У Сехуна пересохло в горле; руки сами потянулись к карману, но он вовремя вспомнил, что одежда на нем Каева, а Кай не курит. Парень жест его заметил и предложил сигаретку. Сехун не отказался. К перрону по рельсам подошли двое. От них за версту разило помойкой. Один плотнее закутался в пальто, а второй, оглядевшись, заторопился к Сехуну и его безымянному благодетелю. Сехун поймал взгляд бродяги и сразу все понял. Бродяга смекнул, что его раскусили и, больше не скрываясь, прыгнул. Сехун никогда не видел, как волки обращаются, и это, пожалуй, стоило бы ему жизни, если бы парнишка в последний миг не дернул его на себя. Волк приземлился в полутора ярдах от того места, где стоял Сехун, развернулся, скрежеща когтями по бетону, и ринулся обратно. Сехун закричал, но крик его разбился о горячую ладонь. В нос ударил запах табака и летнего дождя. Сехун дернул из кармана револьвер, но прицелиться не успел: перед самым его лицом мелькнула черная тень, и что-то, похожее на крыло сизой голубки, прорезало воздух. Брызнула кровь. Кай закружил по перрону, тесня волка к его краю. Второй — вонючка в пальто — почерневшими от крови пальцами схватился за рассеченное горло. Парнишка сгреб Сехуна за шкирку и потащил к подножке вагона. Сехун извернулся, саданул локтем в тощий бок и едва не взвыл от боли. Туловище парня словно стальным корсетом обхватили. Он даже не поморщился. Цыкнул раздраженно, перехватил Сехуна поперек груди и поволок за собой. — Я тебе… добра желаю, — сквозь зубы процедил он и толкнул Сехуна ко входу в вагон. — Ну же, шевелись! Сехун бросился на него, замахнулся зажатым в руке револьвером и оказался на земле. В ушах звенело, а перед глазами плясали черные точки. Ледяная волна сковала внутренности, а все, что сверху, — пылало и саднило. — Ну и противный же мальчишка. — Парень ухватил его за загривок и волоком втащил в тамбур. Бросил на пол и открыл дверь вагона. За ней показался бледный как полотно проводник. — Вы говорили, проблем не возникнет, — пробормотал он пепельными губами и отступил в сторону, позволяя парнишке протащить Сехуна в вагон. Здесь было порядком теплее и пахло как-то знакомо. Сехуна затошнило, он перекатился на бок, и его вырвало. Парнишка мигом оказался рядом. — Ты сам виноват. — Он протянул Сехуну руку. Сехун с трудом сфокусировал взгляд на тонком запястье. Голова гудела чугунным колоколом, щеки пылали, а глаза слезились. Сехун сморгнул слезы и поднял взгляд на лицо парнишки. Толстые, потрескавшиеся губы, аккуратный нос, высокие скулы и волчьи глаза. И как только сразу не заметил? И пахнет же — до спазмов в груди — летним дождем и табачными листьями. — Я Тэмин, брат Джонина. Сехун зажмурился, сунул револьвер в карман и вцепился в руку Тэмина. Дверь за их спинами снова открылась. Вошел Кай. Лицо у него застыло и только в глазах бушевало черное пламя. — Подослали гибрида, Фенрир бы их побрал. — Кай бросил окровавленный веер на столик. Руки его тоже блестели от крови, и он обтер их об подкладку пальто, прежде чем его сбросить. — Где Бэкхён? Тэмин пожал плечами. Кай прошел мимо него к Сехуну. Молча оглядел его лицо, ощупал плечи, грудь, бока. Сехун охнул, перехватил руку Кая, но тот не позволил ее отнять. Задрал сюртук вместе с рубашкой и ощупал ушиб. Покосился недобро на Тэмина, но промолчал. — Поезд отходит через пять минут, господин, — подал голос проводник. Кай кивнул. Проводник протиснулся между ним и боковыми креслами и был таков. — Нам в следующий. — Кай жестом указал в противоположный конец вагона. Они перешли в вагон первого класса. Пара купе была занята, но за дверьми царила такая тишина, что делалось жутко. Первым классом люди не ездили, а вампиры старались в волчьи дела не встревать. Особенно вампиры, способные позволить себе купе-люкс. — Кто их нанял? — Сехун пропустил Тэмина вперед и встал в шаге от двери, преграждая Каю путь. — Не волки. Волки ненавидят гибридов. Они считают их позором стаи и при малейшей возможности уничтожают. Гибрид неконтролируем. Он не подчиняется вожаку, не чтит законы рода и стаи. — Королева? Кай взял Сехуна за локоть и провел в купе. Запер дверь изнутри и встал, упершись в нее спиной. Руки он сложил на груди, будто бы ему стало холодно. — Сомневаюсь, что Королева знает о планировавшемся покушении. Малый совет предпочел бы, чтобы она оставалась в неведении. Королевы спят спокойней и больше доверяют своим министрам и гвардейцам, когда не знают, что некто с оружием в руках пробрался во дворец и едва не вскрыл им глотку. — Тогда кто? — Есть у меня одна догадка. — Кай обернулся и отпер дверь раньше, чем Сехун заслышал шаги и взволнованный женский голос, просивший не идти так быстро. — Мы здесь. — Кай выглянул в коридор и поторопил запоздавших пассажиров. В купе, с объемным чемоданом в руках, вошел Бэкхён. За ним — осунувшаяся, с опухшими глазами и раскисшим носом — внутрь проскользнула Сыльги. Мазнула затравленным взглядом по повернутым к ней лицам и порывисто вздохнула, увидев Сехуна. — Боже мой, я думала, тебя убили! — Она бросилась к нему. Навалилась всем своим исхудалым, угловатым телом, оплела руками и зарыдала. — Опять… — простонал Бэкхён и прикрыл глаза ладонью. В купе заглянул проводник. Дернул усами, прокашлялся и предупредил, что поезд отбывает через минуту. Провожающих он просит выйти из вагона. — Я буду в соседнем. Не люблю роскошь и удобства. — Бэкхён хлопнул Кая по плечу и вышел. Они остались в купе вчетвером. Тэмин прочистил горло. — Будет удобней, если вы сядете. Поезд сейчас тронется, — и подавая пример, уселся на кровать. Сыльги повернула к нему зареванное лицо. — Еще один волкодав. — Ее тело напряглось, окаменело в неуверенных объятиях Сехуна. Тэмин лишь улыбнулся на это. Вполне беззлобно. — Ли Тэмин к вашим услугам. Буду весьма благодарен, если впредь вы будете звать меня исключительно по имени. — Он галантным жестом указал на кресло. Сыльги растерянно поглядела на Сехуна, выскользнула из его рук и, ссутулившись, прошла к одному из двух высоких кресел. Села на самый краешек и опустила голову. Лицо у нее пылало, а пальцы сложенных на коленях рук мелко подрагивали. Кай убрал ее багаж и сел рядом с Тэмином. Сехун занял свободное кресло. Вагон качнулся, и поезд, набирая скорость, побежал по рельсам, прочь от пустынной станции. О том, что там произошло, напоминало лишь темное пятно на перроне. — Куда подевались тела? — Сехун погладил край стола. Ему нужно было чем-то себя занять, чтобы отвлечься от тупой боли в боку. Ребра ныли, и сидеть приходилось, держа спину прямо. — Утром их обнаружит дворник и сообщит в полицию. У бедняг вряд ли найдутся родственники, которые смогут организовать похороны, и их кремируют за муниципальный счет. — Есть предположение, кто их нанял? — Тэмин покосился на Сыльги, улыбнулся и вернул свое внимание Каю. — Ходят слухи, что гибриды со всей провинции собираются под крылышком у Чон Квансу. Он управляет сталелитейным заводом и парой ткацких фабрик. Крупный меценат, поборник справедливости и вообще славный малый. Только волков не любит. А вот к гибридам неравнодушен: дает им кров и работу на своих предприятиях. И подкармливает ненавистью к четвероногим сородичам. Думается мне, Чон спит и видит, как вампиры пустят вервольфов на шубы. Только для этого нужен повод. А что может быть лучше, чем вышедший из-под контроля одиночка? И ведь я бы вышел. Случись что с Сехуном и… Они действовали наверняка: гибрид сильнее любого вампира и волка, а клыкастого послали для декораций. У Сехуна не было шансов выжить. — Но как они узнали о Сехуне? С чего вообще решили, что его смерть им будет на руку? Кай провел по губам ладонью. — Не уверен, что они изначально ставили на Сехуна. Думаю, когда пошел слух, что я связан с покушением, Чон приставил ко мне наблюдателя. Я был на телеграфе, звонил на вокзал и тебе. Заказал четыре билета. Думаю, им было без разницы, кого убивать. Утром ко мне наведываются старейшины — вечером я увожу из города трех вампиров. Достаточно, чтобы усложнить кому-то жизнь. — Значит, это был выстрел вслепую? — Не совсем. Но делалось все наспех, поэтому отправили на вокзал тех, кто был поблизости. — Ты справился с гибридом. — Сехун поймал взгляд Кая. — Ты сказал, что он сильнее любого волка... Кай нахмурился. — А я не любой волк. Сехун отвернулся. За окном стелилась тьма, украшенная блестками далеких огней. Тэмин постучал ногтем по раме. — Проблем не избежать в любом случае, — протянул он. — Ты убил гибрида, Сехун прав. Обычному волку это не под силу. Даже у подготовленного альфы мало шансов одолеть двуликого, а тебя застали врасплох. Они скоро поймут, что упустили не просто мастера Кая… — Когда поймут, тогда и будем думать. Повисла тишина. Сыльги засопела, заерзала в кресле. Разговоры волков ее пугали. Сехуну тоже было страшно. Он не понимал толком, о чем говорят Кай и Тэмин, но чувствовал, что этим история не закончится. Кай — или Джонин? — был не тем, за кого себя выдавал, и Сехуну лишь предстояло узнать правду. Хотел ли он этого? Он не знал. В памяти всплыл один далекий серый день. Сехуну было тринадцать, от него отказалась очередная пара, и он, злой на весь свет, подрался с мальчишкой постарше. Тот расквасил Сехуну нос, а Сехун в отместку прокусил ему до кости руку. Их наказали и заперли в котельной. Мальчишку звали Полем, он был сыном французского посла. Посол погиб при пожаре, а вместе с ним — и все его имущество. Документы, подтверждавшие, что Поль — его сын и гражданин Франции, сгорели вместе с домом. Дядя Поля оказался первосортным ублюдком и племянника не признал. Так и получилось, что в четырнадцать неполных лет он оказался в приюте для мальчиков господина Муна. Сехуну понадобилось полчаса, чтобы простить Полю все обиды, забыть о неудавшихся родителях и если не подружиться с невольным сокамерником, то хотя бы установить подобие шаткого мира. Именно в жаркой темноте котельной Сехун впервые услышал о супер-альфах. Это были волки, чью неоспоримую власть и главенство признавали прочие волки. Супер-альфы древности собирали под своим началом все волчьи племена, сплачивали их и объединяли в единое, абсолютно непобедимое целое. Такие супер-стаи шли войнами на вампиров, и остановить их могла лишь смерть предводителя. Правда, убить супер-альфу было не легче, чем остановить снегопад бумажным веером… — Сехун? Сехун встрепенулся, поймал на себе взгляд Кая, не выдержал его тяжести и отвернулся к Сыльги. — Родители знают, где ты? — спросил он. Сыльги подняла голову и огляделась. Волосы ее растрепались, короткая челка, которую она забыла заколоть, прилипла ко лбу. Сыльги выглядела уставшей и потерянной, и Сехуну стало ее жалко. Он перебрался из кресла на низкий пуф, что стоял у двери, и, потянувшись к Сыльги, взял ее ледяные ладони в свои. Кай следил за Сехуном взглядом, но ничего не говорил. — Я сказала папе, что мне нужно уехать из города. Куда собираюсь — не говорила. Обещалась написать, как приеду. Там ведь есть почта? — В поселке есть, — заверил Кай. Стучали колеса, и за окном свистел ветер. В купе было тепло; от мерного покачивания вагона клонило в сон. Сехун снял сюртук и попытался сесть так, чтобы не болело. Принесли кофе на двоих. Проводник делал вид, что не замечает лишних пассажиров. Сыльги извинилась и вышла в уборную. Тэмин предложил бросить жребий, чтобы определить, кто будет спать с дамой, за что получил звонкую оплеуху от Кая. — Джонин у нас джентльмен, но вряд ли Сыльги захочет провести ночь под боком у волчары. — Тэмин потер ушибленное ухо. На Кая он совсем не злился. — Ты тоже волк, — напомнил Кай и насупился. — Значит, Сехун. — Я посплю в кресле. — Сыльги встала в дверях. — Если не возражаете. — А вот я спать в кресле не хочу. Надеюсь, Сехун не брезгует обществом волкодава. — А вы злопамятный, господин Ли. — Мне понравилось определение. Очень… выразительное. Мне подходит. — Не слушай его. — Кай встал. — Его звериная форма — болонка. Тэмин расхохотался и повалился на кровать. Обижаться в этой семье, судя по всему, было не принято. Сыльги вернулась в свое кресло, а Кай занял ее место в уборной. Сехун помедлил и пошел за ним. Что о нем подумают Тэмин и Сыльги, было не так уж и важно. Кай, закатав рукава по локоть, мыл руки. На смуглой коже кровь была практически не видна, а вот на белоснежной ткани рубашки выглядела вызывающе ярко. Сехун поморщился и, стараясь не смотреть на заляпанную бурыми каплями раковину, подошел к Каю вплотную. Грудью прижался к его спине, опустил голову на плечо и так замер. — Ты ведь супер-альфа, да? — Это что-то меняет? Сехун потерся о его плечо носом. Это ничего не меняло, только делало все немного понятней. — Мне страшно, — признался он полушепотом. — Я не хочу умирать. Кай выключил воду и сдернул с вешалки полотенце. — Никто не умрет. — Если со мной что-то случится, не кремируй меня. Похорони по-людски. Чтобы с камнем могильным и именем на нем. Имя напиши обязательно. — Сехун… — Так и напиши. Чтобы все знали, что я — Сехун. Кай повесил полотенце на сушилку и обернулся к Сехуну. — Я не хочу быть безымянным сиротой… — Горький ком стал поперек горло, не давая ни дохнуть, ни выдохнуть. — Пока я рядом — а я планирую быть рядом всегда, — с тобой ничего не случится. — Просто пообещай. — Обещаю. Но это ни к чему. — Кай взял Сехуна за локти и притянул к себе. — Сегодня я совершил ошибку, которой больше не повторю. Я не брал в расчет третью сторону, не подумал, что кто-то может быть в этом заинтересован. Это промах с моей стороны. Я должен был предвидеть все, должен был… сделать что-то. Что угодно. Но я даже не почувствовал их, пока они не подобрались слишком близко. — Кай перевел дух. Он злился. Не на Чон Квансу и его гибридов, которые решили использовать его в своих целях, а на себя. За то, что был недостаточно осмотрительным, за то, что не просчитал все возможные ходы и не пресек их одним махом. — Всякий может ошибиться. — Сехун поймал его ладони, поцеловал каждую. От запаха фиалкового мыла щипало в носу. — Мне нельзя. — Ты уже. — Сехун усмехнулся. — Когда со мной связался. — Опять глупости говоришь. — Кай улыбнулся печальной, но нежной улыбкой, взял лицо Сехуна в свои ладони и поцеловал. Медово, в губы, а казалось — в самую душу. Вагон покачнулся на повороте и снова побежал прямо. Впереди показалась деревенька, но поезд не сбавил ходу. Он все мчал и мчал вперед, в ночную синь, увозя своих пассажиров на далекий, уже припорошенный снегом север, но здесь, в купе первого класса, подходил к концу лишь первый день ноября. Сколько их еще предстояло прожить Сехуну, он не знал, но был счастлив, что сможет встретить их и провести с Каем. Октябрь, 2017