Таар-лайх!

Высокий господин в длинном расшитом плаще появился в полдень, когда солнце стояло высоко и щедро поливало светом пустующую тренировочную площадку. Полы плаща подметали желтую утоптанную землю, но на зачарованном подоле не оставалось ни песчинки: плохих колдунов при доме не держали. Господин остановился на лысом пригорке, строгие серые глаза внимательно оглядели площадку, скользнули по куцей рощице — не притаился ли где за тонким кленом какой-нибудь ученик? Ветер раскачивал клены и ясени. Бледный рот самую малость изогнулся, намечая гримасу: очевидно, никаких учеников тут нет. И право же, разве должны ученики лучшей воинской школы утруждать себя тренировками? Со всей ясностью можно утверждать, что вовсе не для этого эти почтенные юноши из высокоблагороднейших семей плотников, кузнецов и бродяг именуются учениками. Майон Хелойя медленным тяжелым шагом пересек площадку. Солнце утомило его, напекло голову и спарило плечи под плащом, но скинуть душный тесный бархат означало лишиться и его магической силы, а этого Майон Хелойя не мог себе позволить. Его спина оставалась ровной только благодаря этому плащу. Дышал Майон так же медленно, как шел, но, оказавшись на другом конце площадки в тени деревьев, высаженных в ряд, он ощутил, что язык стал шершавым и сухим, и протянул руку: — Воду. В ладонь легла холодная фляга. Майон взял ее, не глядя на Тень, и сделал глоток. Тень молчаливо ждал — мертвый, напитанный магией кусок глины, так похожей на плоть, воплощенное послушание и преданность, цена которой — ржавый насквозь медяк. Превосходный защитник, мастерство которого выше мастерства самого искусного воина. Майон Хелойя ценил Тень как выкованный в семи огнях и в семи водах выкупанный меч, но желал не видеть мертвых глаз и не знающих краски щек. За деревьями вырастали низкие простые дома с темными крышами. От земли они поднимались всего на один уровень — спали ученики, стало быть, у самой земли, невысоко поднявшись от грязи и песка, как самые нищие крестьяне. Хелойя шагнул под солнце — и как раз тогда из широких серых дверей крайнего правого дома вышел, тревожно озираясь, мальчик и затрусил по тропинке в сторону рощи. Хелойя только наметил взмах рукой: — Останови. Тень легко сорвался с места, не шелохнув травы под ногами, и обернулся за несколько мгновений — птица взлететь не успеет, — поставив перед Хелойей изумленного мальчишку. Мальчишка завертелся, запоздало сообразив, что, когда тебя хватают, положено вырываться, но Тень пригвоздил его к месту, сжав с двух сторон за плечи. — Младший ученик Майон Тхиа, — тяжело роняя каждое слово, произнес Хелойя. — Я не он! — выпалил мальчишка — очевидно, с перепугу растеряв весь скудный ум. — В этом у меня нет ни малейшего сомнения. Я желаю выяснить, где находится младший ученик Майон Тхиа. Мальчишка вдруг охнул, споро оглядев Хелойю с головы до ног и уставившись на правую руку — вероятно, на перстень с фамильной черно-золотой печатью. Глаза у него расширились и округлились, а румяное лицо вмиг выцвело, и мальчишка изо всех сил замотал головой и забормотал: — Так он… Того, все… Там лежит… Как Майон Хелойя не терпел согнутых спин и дурного языка, так не терпел он и замешательства и непонимания, а потому поднял ладонь, останавливая глупое лопотание, и тяжело приказал: — Отведи. Постой. Твое имя? — Мое?.. Н-нэнко. Мое имя Нэнко, господин, младший ученик Нэнко… — Довольно. Теперь веди. *** Майон Хелойя шел, и полы плаща подметали каменную плитку с негромким шуршанием, и звук этот мог напоминать о мозаичной сухой шкуре гадюки, извивающейся по полу. И, как почуявшие ядовитую тварь, разлетались по углам редкие мальчишки помладше и постарше, низкорослые, похожие на тростинки, лопоухие или веснушчатые… Мальчишка по имени Нэнко, которому досталось стать провожатым для заезжего вельможи, отчаянно корчился, пытаясь незаметно подавать им какие-то знаки. От натуги уши у него покраснели, а шея пошла пятнами. И говорил он, видимо, на языке тела, местным детям понятном, потому что некоторые начинали торопливо перешептываться, некоторые понятливо кивали, а кто-то и вовсе со всех ног рванул назад по коридору. Внутри здания оказалось прохладно. Серые дымчатые камни, шершавые и словно покрытые пылью, выпивали жар и свет, и коридоры казались зачарованными на вечную осень — сквозняки, прохлада и полумрак. Хелойя шел медленно, отдыхая после солнца, нагревшего кровь, и Нэнко приходилось то и дело притормаживать — в отличие от Тени, который неслышно следовал позади, идеально приноровившись к шагу хозяина; но разум его не отдыхал. Болезнь ударила по телу, выела силы из мускулов и крепость из костей, сердечную мышцу превратила в тряпку, которую окутывали теперь корсетом различные заклинания, но разум оказался нетронутым — и теперь Майон Хелойя ясно осознавал, что эта школа оказалась для его сына дурным местом. Как он считал с самого начала и в чем не сумел убедить упрямого, как скала под семью ветрами, мальчишку. Нэнко остановился у высоких дверей из светлого дерева, вгляделся тоскливо в коридор за спиной Хелойи — пустой, и выдохнул: — Тут… Одно движение кистью — и Тень, повинуясь приказу, скользнул вперед, уперся ладонями в двери и шагнул. Просторное помещение, залитое желтым светом из крупных широких окон, ряды низких деревянных кроватей с тонкими шерстяными покрывалами и несколько просто сколоченных шкафов у стены — все это Хелойя оценил лишь мельком, отметив справедливость присказки «хорошему воину достаточно себя самого». Потом на полотне серого в клетку покрывала он увидел такое же серое лицо, усыпанное красными и синими пятнами. Тхиа лежал, разметавшись по постели и то и дело содрогаясь всем телом, словно воля спазмом скручивала мышцы даже сквозь сон, требуя немедленно подняться на ноги и куда-то нестись; грудь тяжело ходила, вдохи и выдохи сопровождались сипением и стонами, не столько болезненными, сколько возмущенными. Над кроватью стелился приторно-пряный запах снотворной настойки. — Тень, — голос Хелойи прокатился по спальне младших учеников тихой, пенной от яда волной, заставив мальчишек, притаившихся у двери снаружи, отпрянуть и задержать дыхание. — Расскажи, что с ним. Тень скользнул по телу Тхиа мертвым взглядом, от стянутого сердитыми морщинами лба в испарине до самых ступней. — Сотрясение головного мозга. Ушиб мягких тканей лицевой области. Закрытый перелом носовой перегородки, смещение отсутствует. Микротрещины в седьмом и восьмом ребрах. Ушиб брюшной стенки. Угроза жизни отсутствует. Предполагаемое время полного восстановления — пять-шесть недель. Рекомендуется сохранение покоя в течение двух-трех дней, полное исключение физических нагрузок в течение двух недель, сильных нагрузок — в течение трех с половиной. Плащ на плечах Хелойи сделался невесомым. Легкие его налились давно пропавшей силой, и все внутри разгорелось, словно сердце вместо крови стало качать жидкое пламя, только морщинистое узкое лицо осталось белым и застывшим. — Тень, — Хелойя не смотрел на него, но знал, что слова приказа он не пропустит, — жизнь этого мальчика с этого мгновения и пока я не вернусь возьмешь в свои руки. Пусть ни он комнату не покидает, ни кто другой к нему не приближается на расстояние, с которого шепот слышен. — Приказ принят. *** — Эй… Тхиа? — Он там жив вообще? — Да вроде дышит вон… Тхиа, несчастный ты, слышишь? — Да дрыхнет он, как пить дать дрыхнет! — Это его, что ли, папаша приехал?.. — Сам ты «папаша», балда! Таких «отцами» кличут… Видал, серьезный какой? С охраной еще… Вон стоит, глаза мертвяцкие… Он нас вообще слышит? — Отмороженный какой-то… Тень поворачивает голову — сменить угол обзора, — и четыре любопытные головы скрываются за дверью. Голоса становятся тише. — Да что вы как овцы от волка!.. Что он сделает-то? — А кто его знает! — Манох, поди пройдись там… — Чего я-то?! — Койка твоя ближе всех! Притворись, что… Сухарь из-под матраса взять пошел. Имеешь право, твой матрас и сухарь твой! А если кинется — успеешь удрапать… — Да чего ему кидаться-то?! Сам иди! — Давайте в кулачки, проигравший пойдет. Раз, два… Слуховые датчики фиксируют скрип петель, зрительные — появление в поле зрения объекта, которого система идентифицирует как неполовозрелую человеческую особь. Предположительный возраст — 9-11 лет, рост — 135 сантиметров, вес... Тень сворачивает окно с информацией: потребности в этом нет. Самое важное про человеческих детей он знает и так, дополнительные данные не нужны: «Дети — это такие непоседливые засранцы, которые вечно пытаются куда-то влезть и убиться... Или обслюнявить по уши, держись от них подальше, целее будешь». Бывший хозяин не уточнял, на какие планеты эта характеристика распространяется — значит, автоматически на все и на эту тоже. Медленно, засунув руки в карманы, человеческий ребенок движется прямо от двери вглубь помещения. Через каждые два-три шага он вертит головой, неловко пытаясь захватить в поле зрения то, что остается у него за затылком. Выглядит странно: словно программа поведения при оценке нового пространства барахлит. Хотя у людей вечно что-то барахлит. У их младших особей, может, тоже. У окна ребенок склоняется над одной из кроватей, чешет нос, исподлобья и вкось смотрит на Тень, потом — на подохранный объект. И снова на Тень. Через минуту количество аналогичных объектов — варьируется только возраст, от 7 и до 13, — достигает пяти. В помещение дети проникают тихо — датчики засекают звуки шагов на той частоте, которую человеческое ухо не воспринимает. Надо же. Люди так умеют? На Тень смотрят теперь пять пар глаз. — А он нас слышит? — Ты дурак, что ли?! Конечно слышит, уши ж у него не отрезаны… — Если отрезаны — все равно слышно, там же дырка остается… — Да ты, дурень, успокойся с ушами своими… — Может, ему говорить нельзя? — Ну конечно, нельзя, он же в таком доме служит… — А вдруг ему язык отрезали?! — Зачем это еще? — Чтоб никакие родовицкие тайны не выдавал! — Правильно говорить «родовые» или «фамильные»... — Поумничай еще! — А что, если к нему поближе подойти? Расстояние между Тенью и детьми составляет четыре метра. Расстояние слышимости шепота в среднем составляет два с половиной-три, и когда от группы отделяется самый высокий из детей и плавно шагает вперед, Тень сохраняет стандартную позу охранного режима: прямая спина, руки заложены назад, голова в вольном положении. За шагом следует еще один. И еще. «Внимание: угроза нарушения обозначенного периметра охраняемой зоны. Включить боевой режим? Да/Нет? Нет». — Стой! Он странный какой-то, вон как глаза сверкнули… — Да ничего не сверкнуло! Шаг. — Да точно сверкнуло! Шаг. «Действовать по алгоритму «Предупреждение и коммуникация»? Да/Нет? Да». — Внимание: объект «Майон Тхиа» находится под охраной, — механическим голосом информирует Тень. — Несанкционированное приближение невозможно. Минимальное допустимое расстояние — два с половиной метра. Дети снова сбиваются в кучку. Те, что пониже ростом, оказываются позади, а высокие прикрывают их спереди. Разумно. — Ого… — Интересно, а он нас побьет, если мы все вместе… — А ты рискни! — Ага, один — не дурак! А вот мастер Дайр бы его… — Мастер Дайр-то да! Как сегодня, видал?.. — Сегодня он ух какой злющий был… Дети замолкают, когда с кровати раздается стон, а когда Тхиа начинает ворочаться, шумят снова: — Тхиа! — Очнулся, надо ж! — Видать, не так сильно приложили… — Да, этого-то сильнее… — Эй, Тхиа, живой? Тхиа моргает, морщится и на выдохе произносит: — Где-е он? Кинт… Кинтар! Пытается сесть, но Тень плавно поворачивается и удерживает его за плечи. — Рекомендуется сохранять лежачее положение. Лицо Тхиа оказывается рядом — лицо, изуродованное гематомами и отеками, и на нем сливаются гримасы непонимания и ярости. Позади перешептываются удивленно дети: — Ого, Кинтара хочет видеть… — Видать, все-таки мозги перетряхнуло… — Чокнулся совсем… — Хотя что ему этот подзаборный — небось сам без чувств валяется… — И поделом, давно пора! Шепот слышит не только Тень. Тхиа вдруг поворачивает голову к ним и хрипло рявкает: — Заткнулись, мелочь! Знали бы что! Еще услышу — ушей не увидите! Крик отнимает силы, и Тхиа откидывается на подушки. Шепот смолкает. Его слушаются. *** Отца держит на ногах магия, пропитавшая тяжелую материю плаща, а Тхиа — чистое, яростное упрямство, стальным каркасом растекающееся по венам. У отца оно тоже есть — не будь его, никакое колдовство не помогло бы. В спальне, прохладной, вылизанной солнцем, слышен звон металлических прутьев, напирающих один на другой. — Нет, — говорит Тхиа хрипло и твердо. — Я в этом не нуждаюсь. Он стоит, касаясь босыми ногами кромки солнечного пятна, а кажется, что застыл на краю пропасти и упирается в стену густого, безразличного ветра. Отец постарел: лицо его отяжелело, словно под кожу налили свинца, а ко рту словно припали злые духи и высосали кровь и жизнь, — но сила — привычка силы? — еще наполняет его. — Оставь, — произносит он, и порыв ветра хлещет Тхиа поперек груди, заставляя отступить от края. — Я не допущу, чтобы наш род прервался из-за твоего упрямства. — Это воинская школа. Воинам не нужны телохранители. Это не только бросает тень на личное достоинство ученика, но и на всю школу, а значит, и на корону. Тхиа даже не понижает голоса — выделять последние слова ни к чему, намек и так прозрачен донельзя, и отец скупо кивает — услышал. Школа мастера Дайра — явление сродни королевскому экзотическому саду, кропотливо взращиваемому дюжиной садовников; питомец, гигантская полуручная кошка в алмазном ошейнике, которой отведена пара просторных комнат, изодранных в клочья, и слуги, дрожа и покоряясь, три раза в день приносят к дверям огромные шматы мяса на серебряных подносах. В мирное время. В остальное — личная армия короны, смирные и яростные воины, вытренированные до полного послушания. И если на капризы короны еще решится покуситься тот, кому вздумалось разругаться с правящей династией, то тронуть армию отчается разве что сумасшедший. Но отец, конечно, понимает, как понимает и Тхиа, что такое вмешательство в дела школы им простят — потому что на другой чаше весов оказывается знатный род, наследник которого чуть не лишился жизни из-за бесчинств королевских питомцев. Прощение, впрочем, не означает забвения. — Полагаю, эту дипломатическую неприятность придется исправлять тебе, — неторопливо говорит отец, и у Тхиа внезапно волосы дыбом становятся на загривке — влажном и холодном после лихорадочного сна. Отец приподнимает тяжелый подбородок, оглядывает спальню и чуть заметно морщится, заключая: — Это недурное место. Для выходцев из трущоб. Для опустившихся дворян, можно предположить. Но не для людей, жизнь которых стоит дорого. Я не стану увозить тебя силой — ты, в конце концов, не строптивая девчонка, которую можно запереть в башне до удачного замужества. Но твоя жизнь стоит по-настоящему дорого, — повторяет он, — поэтому не спорь. Тень останется с тобой. И во второй раз за время разговора Тхиа скользит взглядом по неподвижной фигуре у стены. Бледному лицу не идет золото, в ливрее их дома человек выглядит как восковая дешевая головешка в обрезках шелков. Тхиа дергает головой. — Почему оно носит наши цвета? Это даже не слуга. — Тень принадлежит роду, — просто отвечает отец. — Род дает покровительство и несет ответственность за каждое действие Тени. — Он выдерживает паузу, нечитаемым взглядом уставившись на их нового семейного питомца. Тхиа щурится, гадая, что видит отец — слугу, вассала, неведомую тварь или просто кусок стены на том месте, где Тень стоит. — Это лучший клинок, какой может нести воин, но острие его — твоя воля. — Я понял, — коротко отвечает Тхиа. Песнь об ответственности — самая громкая из тех, что поют у колыбели наследника. Он выучил ее раньше, чем научился говорить. — Могу я рассчитывать, что этот клинок еще и послушен? — В первую очередь он сохраняет жизнь того, кто его держит. — Тхиа тихонько хмыкнул: ага, вот тут и подвох, значит. Отец не дрогнул. — Он будет послушен, насколько это необходимо. Что ж, подумал Тхиа, ладно. Проверим. *** Сон слипся с реальностью, словно между ними намазали медом. Тхиа просыпался долго, раздирая слипшееся непослушными руками — ему даже снилось, что он пытается разорвать плотную липкую паутину. Проснулся он с мыслью: «Кинтар, что ты за дурак!» Дурак как есть. Что же ты наделал — что мы вдвоем наделали с тобой, двумя искрами над высушенным солнцем полем схлестнувшись. И заполыхало так, что неба не видно стало и в дыму не видать ничего, а только мы с тобой лица-то друг друга наконец разглядели. Вот по-настоящему только тогда и разглядели, когда и твое, и мое синим да красным расцвело. А я ведь только тогда и понял, представляешь? Только тогда понял, почему ты, дурень, так мне весь свет перекрывал… Ты же, даже когда прощения просил, ни на дюйм не склонился. И чтоб мне умом тронуться, Кинт, если ты когда мне поклонишься, как мне всю жизнь кланялись. Плевал ты с трех колоколен на мою кровь. Ты погоди, потерпи, я сейчас… Были голоса, были тени на стенах, было сонное марево и сладость настойки, влитой в горло после ухода отца, были ярость и шум в ушах, и бессилие тоже было, и словно дни пролетели в этом дремотном водовороте, а не часы, хотя еще не село солнце. Стены плясали красивые, сине-красные от заката. Нутро заныло, выворачиваясь наизнанку, когда Тхиа, сцепив зубы, сел и спустил на пол ноги. — Рекомендуется сохранять лежачее положение для лучшего восстановления. Рекомендуется, рекомендуется, верно говоришь, Тень, верно, только права никакого нет у меня теперь разлеживаться, вытянув ноги и пялясь в потолок, только не после того, как Кинтар там при всех… Если б Тхиа мог, и он бы теперь — при всех… И громко, и от сердца, и на колени… Только к Кинтару теперь не то что «все», даже свои, старшие, не подойдут, ну и псы с ними бешеные, все наладится еще, вот будь он не Майон Тхиа, если все не наладится… Семь тяжелых, медленных шагов дались с трудом, словно и на его плечи давил отцовский плащ, ладонь почти вслепую скользнула на пыльную полку, нашарив холодную жестянку, завернутую в шелк. Тхиа закрыл дверцу шкафа и уткнулся в нее лбом. Повторил мысленно, как заклинание, истину, которую вкладывали им в головы вместе с первыми упражнениями: «Как люди друзьями не рождаются, так и вы с вашим телом — не друзья пока. Месяц пройдет — биться насмерть будете, три пройдет — только копья опустите, год пройдет — и взгляды потеплеют, а руку пожмете, когда воинские пояса наденете». Не от тренировки сегодня изнывало тело, а от языка острого, но врагами с ним оставаться ему никак нельзя, и лицом в подушку падать нельзя, от кругов цветных спасаясь, потому что он-то упадет, он заснет даже, а Кинт там… — Повреждение типа «сотрясение мозга» требует сохранения лежачего положения в течение пяти-шести часов и соблюдения постельного режима в течение двух-трех суток. Тень возник на пути темным размытым пятном и короткого жеста — господское «прочь с дороги» помещалось в один взмах ладонью — не послушался. Понятливые, выученные слуги уже растворились бы в воздухе, как из дыма сотканные, а этот… То-то вот и оно, что не человек, а тень одна нелепая, болванка, магией обточенная. Подарочек. Ну спасибо, папа. — Уйди. — Уточните приказ. — Уйди с дороги. Пятно шагнуло в сторону. Ладно, чучело, тебя я еще верну отцу в замок, раз ему магические зверюшки так полюбились. Нужен ты мне тут сильно, еще и простым вещам не обученный… В коридоре, преодолев наполовину расстояние до спальни старших, Тхиа прислонился спиной к каменной стене — перевести дыхание — и с силой потер глаза кулаками. С вертикальным положением звенящая голова смирилась, а вот нутро угомониться не желало и требовало больше воздуха и вдохи медленнее. — Для лучшего восстановления требуется принять лежачее… — Ты-то что за мной тащишься?! — Тхиа уставился, моргая, на отцовский подарок. — Задаче сохранения жизни и здоровья объекта «младший ученик Майон Тхиа» присвоен приоритет. Выполняется программа «сопровождение лица с правом управления». — Вернись в спальню. В ту, из которой мы пришли. — Будет он тут еще за ним ходить, как веревкой привязанный. — Действие невозможно: выполняется программа «сопровождение лица с правом управления». И это у нас — опаснейшее оружие, острейший клинок в руках воина? И за какими демонами не заложено в глиняную черепушку элементарное послушание? Ладно, позже с этим, не станет он препираться с деревяшкой и силы на нее тратить. — Сопровождай, — разрешил Тхиа безразлично и, глубоко вдохнув, отошел от стены. Тень шел следом бесшумно, как лучшие из воинов. Тхиа даже его присутствие не ощущал — выдавала только падающая на стену впереди Тхиа серая косая полоска тени, подсвеченная красным.