***
Обстановка накаляется. Дин матерится себе под нос. Операция слишком затягивается. По всем канонам они должны сидеть и ждать, сохраняя нейтралитет. Только вот террористы каждую минуту провоцируют их на активные действия. Он с радостью бы пошел на штурм, если бы не заложники. Проклятые трусы прикрылись детьми и засели на топливном складе. Группа захвата туда не зайдет — слишком велик риск поджарить и себя, и преступников, и ребятишек. Ожидание затягивается. Неподалеку красноречиво ругается Бобби Сингер. Рядом с ним стоит кто-то из военных, судя по погонам, генерал. — …не пошлю своих людей в этот ад! Мы похороним там всех! — Сингер, это не обсуждается. Это приказ. — Там несколько сотен галлонов топлива. Один выстрел, и все взлетит на воздух. Я не возьму на себя ответственность за убийство целого отряда! Дин не вмешивается. Рядовым слова в таких спорах не давали. — Не посылайте отряд, сэр, — Кастиэль неожиданно вклинивается в разговор. — Разрешите мне, сэр. — Пошел вон, Новак! — сердито бросает Бобби, но Кастиэль не уходит: — Сэр, я вспугну их. Если получится, вытащу заложников. Эти парни вряд ли хотят умереть. Возьмете их при попытке бегства. Бобби хочет возразить, но генерал его опережает: — Отличный план, рядовой… Новак. Приступайте. Дин хочет перехватить Каса, но ему тут же прилетает приказ уже от Сингера: — Винчестер, пятый квадрат! Котики оперативно окружают склад. Дин оказывается точно напротив черного входа. Минута, вторая, по рации объявляют начало штурма. Секунды не бегут, они тащатся ранеными улитками, растягиваются, размазываются… Дверь склада открывается, наружу высовывается человек в черной маске. — Всем ждать! — шипит Дин в рацию. — Их пятеро. Ждем. Террористы покидают здание организованной группой. Второй, третий, четвертый. Пятый задерживается в дверях и стреляет внутрь здания. В глубине склада что-то глухо бухает. Взрыв. Дин игнорирует приказ стрелять по ногам и брать живыми. Верная винтовка щелкает трижды и бьет без промаха. Двоим преступникам несказанно везет: их успевают схватить Коул и Виктор. — Новак выходит! — слышится по рации. Сердце нерешительно начинает биться чаще. — С ним дети. Вечером Дин не участвует в шумной «вечеринке». Парни из отряда могут сколько угодно вопить и радоваться, но он все еще на взводе. Только за пять минут до отбоя он ловит взгляд Кастиэля и кивком требует выйти на улицу. Они молча заворачивают за ангар, и Дин с размаху прикладывает Каса спиной о листовое железо: — Какого хрена ты творишь?! Жить надоело?! Кастиэль бесит своим спокойствием. Он что-то объясняет, а Дину плевать. Он все еще крепко сжимает плечи напарника, сильнее вжимая его в стену ангара. — Тебе, что, не страшно было, Кас? Совсем? Дин не знает, зачем он это спрашивает. — Нет, — ровным голосом отвечает Кастиэль, словно не замечая все нарастающего давления. — У меня был приказ. — На который ты сам напросился! — Дин с горечью вглядывается в глаза Каса, пытаясь найти причину этого непоколебимого бесстрашия. — Ты мог не успеть выйти! Ты мог там просто поджариться. — Не мог, — на плечо ложится теплая ладонь и от этого становится немного легче. — Ты ведь ждал снаружи. Дин усмехается, услышав романтический подтекст, и закрывает глаза, прислонившись лбом ко лбу Кастиэля: — Дурак.***
В Дании ценятся экономичные малолитражки, а Дину они решительно не нравятся. Сидя на переднем сидении узкого «Пежо-207», он с легкой тоской вспоминает свою детку. — Мы в аэропорт, я надеюсь? Кастиэль с легким сожалением качает головой: — Нет. Пока поживем здесь. Дину это совсем не по душе. В его жизни что-то идет не так, но он никак не может ухватить правду за хвост. Он понимает, почему пару месяцев после проклятого Гонконга ему пришлось отлежаться в Амстердаме. Как объяснил Кас, тут была лучшая наркологическая клиника. Избавить от последствий термоядерной смеси, которой его накачивали спокойствия ради, действительно мог только очень хороший специалист. Но почему за все это время нельзя было позвонить Сэму, Дин до сих пор не понимает. Почему они не летят домой, в США, тоже. Впрочем, когда они проезжают границу, и Кастиэль предъявляет на них двоих совершенно левые документы, все начинает становиться на свои места. — И с каких пор я Михаэль? — скептично интересуется он километров через тридцать. В голосе невольно прорезаются нотки неприязни. Кастиэль позволяет себе короткий вздох: — Ну, я тоже под псевдонимом. Нужно немного переждать. — Что? — Пока шумиха уляжется. Мы немного наследили, сам помнишь. Дин берет паузу, думает, пьет прохладную воду из бутылки. — Кас, а почему ты до сих пор здесь? Разве тебя не должны были перекинуть на какое-нибудь другое задание? — Я уже уволился. Что-то в его тоне смущает. Кас вроде как не врет, но что-то в этом предложении Дину режет слух. — Как давно ты уволился? — Сразу. Дин ловит себя на мысли, что ему не нравится именно вот эта честность. Слишком короткие фразы, чтобы вкладывать в них столько искренности. Но давить сейчас не хочется. Они успеют поговорить начистоту. Мутная, вонючая вода настойчиво льется в нос. Чья-то тяжелая рука неумолимо давит на затылок, не позволяя вырваться. Тренированные легкие начинают гореть огнем. Сколько он уже держится? Измученный мозг отказывается воспринимать время правильно. Точка огня обжигает плечо и тут же гаснет. Дин стискивает зубы. Боль сжигает кислород в крови. Еще одно адское прикосновение. Еще. Выдыхать больше нечего. Острое лезвие полосует спину. Дин не выдерживает, рвется прочь, грязная жижа пробирается в носоглотку, льется в горло, в легкие… — Дин! Он резко садится, почти сталкиваясь носом с Кастиэлем, сидящим на краю его постели. Его волнение выдает тревожный взгляд. — Все в порядке. Дин не хочет признаваться. Кошмары начали мучить его еще в клинике, но там, под сходящей на нет заместительной терапией, их было куда меньше. Теперь же сознание, не убаюканное успокоительными, радостно подкидывало хозяину самые жуткие дни его жизни. Кастиэль протягивает руку, видимо, чтобы проверить температуру, но Дин отшатывается. Вытерпеть сейчас хоть чье-нибудь прикосновение выше его сил. Кас кивает с пониманием: — Что приснилось? — Ничего. — Ты кричал. — Не помню. Дин старательно выстраивает стену, за которой его не смогут достать. Подумаешь, плохой сон. С кем не бывает. — Дин… — Отстань. Кажется, что чужая забота сделает только хуже. Нужно просто подождать, и все наладится. А до этого нечего о нем беспокоиться, не маленький. Справится. Всегда справлялся. Да и принимать очередную подачку от Каса не хочется. Дину не нравятся собственные мысли, но они какие-то ватные, и он решает с ними не бороться. Не обращая больше внимания на напарника, он демонстративно укладывается к нему спиной: — Спокойной ночи, Кас.***
Небольшой уютный домик на склоне холма бесит Дина с каждым днем все больше и больше. В его жизни словно наступил комендантский час. Ни интернета, ни телефона, по телевизору местные каналы. Возле тумбочки стоит коробка DVD-дисков с сотней фильмов. Прошлый век. За продуктами Кас ездит лично, а Дин из дома не выходит. Застав Каса на кухне, Дин решает добиться ответа: — Когда мы уедем? Ему хочется прижать напарника спиной к холодильнику и вытрясти из него правду, но прикоснуться не решается. Как считает Дин, просто не хочется. — Нужно подождать. — Я это уже слышал. Объясни, с каких пор морские котики отсиживаются в Европе, вместо того, чтобы вернуться на базу? Кастиэль устало потирает пальцами переносицу, собираясь с мыслями. Дин видел его в таком раздрае только однажды, когда они собирались в тур по штатам, а Кас не знал, как сказать об этом своей семье. — С тех пор, как они перестают ими быть. Дин медленно открывает рот, но слова куда-то делись, убежали, и он не произносит ни звука. Кастиэль продолжает: — По официальной версии тебя убили в Сирии четыре месяца назад. Еще до операции во Вьетнаме. США не нужен международный конфликт. Прости. Дин не находит в себе сил беззаботно махнуть рукой. Но ведь они всегда выбирались из самых страшных переделок. Ведь негласно действовало правило своих не бросать. Еще с Перл Харбора. Их не могли просто выкинуть. Ведь тогда… — А как ты там оказался? — У меня было задание в Гонконге. Увидел тебя, пришлось бросить. Дин чувствует остро колющее в груди недоверие: — То есть ты оказался там случайно? — Да. Кас всегда оказывается где-то случайно. И это имеет долгоиграющие последствия. Как тогда, на учениях, когда Кас «случайно» поймал пулю. В противном случае она оказалась бы у Дина в голове. — Ты лжешь. Не удостаивая напарника вниманием ни секунды дольше, Дин разворачивается и уходит в свою спальню. Внутри все горит и кровью обливается. Собственная страна выбросила его, как отработанный материал. Пока они с парнями умирали на этой чертовой базе, пока с них живьем спускали шкуру, их просто вычеркнули, словно во Вьетнаме их никогда и не было. И даже появление Каса оказалось не четко спланированной операцией, а спонтанным шагом бывшего напарника. Напарника? Дин зло бьет кулаком в стену. Пять лет он внушал себе, что их взаимная увлеченность друг другом была лишь юношеской легкомысленностью. Их пути разошлись, Кас ушел в ЦРУ, отказавшись от должности командира, случайно уступив ее Дину. А может, и не случайно. Дин предпочитал об этом меньше задумываться. Он всегда был вторым, и пока Кас был рядом, на это удавалось закрывать глаза. Но вот Кас ушел дальше, выше, оставив Дина с подачкой. И Дин делал все, чтобы выбросить его из головы. А оказалось, что ничто не забыто. Ни Дином, ни Касом. Дин возвращается в кухню, где Кастиэль все так же неторопливо раскладывает продукты по полкам холодильника: — Эй, бывший агент ЦРУ, а ты, что же, задание бросил из-за меня? Сколько же сил приходится приложить, чтобы голос звучал снисходительно безразлично. Кастиэль медлит, но отвечает: — Да. — А тебя трибунал за такое не ждет? — Тишина в ответ. Дин отвечает сам. — Если найдут только. Вот ты следы и заметаешь. Нашел из-за чего карьеру портить. Сообщил бы в штаб. Глядишь, меня официально вытащили бы. Кастиэль молчит. Дину не нравится эта реакция. Ему кажется, что пальцы Каса дрожат, когда он берет нож и нарезает свежую булку. — Или думаешь, я бы не продержался еще пару недель? Совсем за слабака меня держишь? — внутри поднимается какая-то непонятная волна то ли горечи, то ли отвращения. — Или отправлял запрос, а тебе отказали? Сказали, нечего на этот хлам силы тратить? В разрушительном коктейле собственных эмоций явственно проскальзывает злость. Бросили, как пушечное мясо. Дин жил надеждой вернуться домой. Но дома больше не было. — Дин, пожалуйста… — Ты это и сам знаешь. Посмотри на себя. Я тебе противен, — чем еще объяснить эту немногословность? — Ты избегаешь даже говорить со мной. Кастиэль резко вскидывается, не скрывая шока: — Я никогда… — Не оправдывайся. Ты редко смотришь в глаза. Ты держишь дистанцию. Ты избегаешь даже случайных прикосновений. А мне, может быть, было бы здорово вспомнить, что человеческие руки могут причинять не только боль, — с ненавистью чеканит Дин. В этих словах слишком много личного, слишком много правды, которую он пытается скрыть. Дин разворачивается и уходит в спальню, где Кас догоняет его секундой позже. — Лучше бы ты оставил меня в этом клубе. Там у меня был хоть какой-то смысл жить. Дин садится на край кровати, не глядя на Кастиэля, всем своим видом показывая, что разговор окончен. В комнате как-то неуютно холодно и даже темно, хотя за окном вовсю светит солнце. — Мне стоило купить ядерную бомбу, когда нам предлагали, — устало бормочет Кас и снова трет глаза. — И что бы ты с ней сделал? Если бы сбросил на Гонконг, то развязал бы международный конфликт, — усмехается Дин. — Плевать. Что-то в этом тоне заставляет содрогнуться изнутри. Дин поднимает взгляд на напарника: — Погибла бы куча народу. — Плевать. И в этот момент Дина словно накрывает ледяное цунами. Кас не шутит. В его тоне только едва сдерживаемая ярость. Небесно-голубые глаза темнеют, отчего по спине Дина проскальзывают тонкие лапки ужаса. Кастиэль резко делает шаг навстречу, заставляя отшатнуться и вскинуть руки в защитном жесте. Его жесткие пальцы легко перехватывают Дина за запястья, разводят их в стороны, ломая слабое сопротивление. Еще шаг вперед, и Дин оказывается опрокинут на постель. Его словно накрывает ледяным пологом, отчего все мышцы звенят в напряжении, но он не может пошевелиться. Кастиэль возвышается над его распятым телом, и Дин не видит разума в его глазах. Поцелуй обжигает губы, язык Кастиэля проникает в рот. Дин дергается, но выбраться из железной хватки невозможно. Память услужливо подкидывает жуткую картинку. Тело сжимается, привычно ожидая боли. Ладони Каса требовательно оглаживают его плечи, руки, стремятся вниз по груди и животу. А Дин не может заставить себя пошевелиться. Его словно снова приковали наручниками к чьей-то койке, а у горла оказался острый нож. Когда пальцы Кастиэля проходятся по его бедрам, Дин больше не чувствует на себе грубой ткани джинс. Он словно снова в тонких тюремных штанах, пропитанных его кровью и чужой спермой. Сердце бьется так, что в ушах звенит. Дин хочет прекратить вдруг обрушившуюся на него пытку, но он не в силах противостоять той тьме, что вдруг окружила его. Словно он знает, что все усилия будут бесполезны. Даже сказать что-то он не в силах: голос пропал, судорога сковала связки. А может, это мышечная память на проволочную удавку на шее. Она сменила нож, когда стало ясно, что страхом смерти Дина уже не удержать. Кастиэль легко распахивает фланелевую рубашку, и Дин вдруг понимает, что не переживет прикосновения к коже. Словно стоит Касу забраться рукой под тонкую футболку, как сердце не выдержит и остановится, разорвется. Голоса нет, и Дин шепчет одними губами: — Не надо. Он себя даже не слышит, но его слышит Кас. Он резко отстраняется. Дин поспешно зажмуривает глаза, чтобы не встречаться с обрушившейся на него властью. Он знает, что не справится. Понимает, что все это время неосознанно держал Кастиэля на расстоянии. А когда Кас сделал так, как Дин вроде бы хотел, это оказалось слишком больно. Кастиэль несколько секунд нависает молча, всматриваясь в искаженное ужасом лицо, а потом накрывает Дина лежащим рядом одеялом. Почувствовав спасительную тяжесть, Дин тут же сворачивается в клубочек, не разлепляя век. Он чувствует, как пропадает вес Каса с постели и слышит затихающие шаги. Его начинает лихорадить. Как же Дин ошибся, решив, что все в прошлом. К своему ужасу, он добрым словом поминает наркотики. В забытьи не было кошмаров. Дин не знает, сколько времени он так лежит, дрожа и пытаясь согреться. От чьего-то незримого присутствия волосы на теле поднимаются дыбом, и он насилу заставляет себя выглянуть из одеяльного кокона. У кровати стоит Кас с большой кружкой, над которой вьется пар. В его фигуре читается напряжение, но взгляд снова спокоен и даже нежен. Дин медленно садится на постели, придерживая одеяло, чтобы не спало с плеч, и принимает чашку из его рук. В нос бьет домашний запах горячего шоколада. Кастиэль садится на пол у кровати, осторожно кладет ладонь Дину на колено. Словно смертоносная буря вдруг угомонилась и прилегла у ног чародея. Дин моргает несколько раз, настолько сильно это видение. — Дин, — тихо обращается Кастиэль, когда половина кружки уже выпита мелкими глотками. — Прости. Мне стоило рассказать все раньше. — Проехали, — бормочет Дин. Интимность момента обжигает. — Когда Сэм сообщил о том, что ты пропал, у меня словно земля ушла из-под ног. Потом во Вьетнаме мы нашли приказ о казни военнопленных. Я испугался и потерял голову. И сейчас, Дин, когда ты так говоришь… Что я брезгую тобой… — Кас вдруг поднимает взгляд, впиваясь в лицо Дина какой-то беспомощностью. — Мне страшно. Он опускает голову и утыкается лицом Дину в бедро. Дин чувствует, как сердце пропускает удар. Кастиэлю не бывает страшно. В самых жутких передрягах он спокоен и уверен. А теперь… А теперь его личный смерч лежит у ног, неуклюже просит прощения и признается в том, что они давно чувствуют друг к другу. Дину нестерпимо стыдно за свою слабость. Он сломлен, это стоило бы признать раньше. Но сейчас ему почему-то легче. Дин аккуратно, словно боясь спугнуть, касается ладонью плеча Кастиэля: — Ничего. Я справлюсь. Мы справимся. Этим вечером они засыпают на диване под размеренное бормотание телевизора: Дин сидя, а Кас — уложив голову к нему на колени.