108 земных искушений

Секандзи Теразава (… меня зовут Эрин Вудс) поначалу не до конца осознала, что что-то немного не так. Для начала ее имя было не Теразава… точнее не было, пока все вокруг не стали им пользоваться, иногда добавляя маленькое миленькое -чан на конце. А еще на нее смотрели сверху вниз. Она — взрослая, спасибо большое. Ну или была, когда последний раз смотрела в зеркало. Люди (семья? Они все были вроде как похожи), с которыми она сейчас была, жили своим кланом на отшибе. Поручение следовать за одним из них в «город» выгнало ее из жилья, которое они занимали еще до рассвета. На удивление вокруг не было ни зеркал, ни отражающих поверхностей, что добавляло сводящего с ума ощущения нереальности. Отражения на поверхностях покрытых темным лаком или лужицах загадочных жидкостей на разбитой дороге на которую они, наконец, вышли, постепенно открыли сильно размытые (не) знакомые черты лица. Непривычно-привычное имя, гигантизм, одежда в которую каждый день одевала одна из этих великанш, уменьшительное имя, которым она пользовалась, и факта, что убийства или тренировки по их совершению были хобби или образом жизни… … А, стоп. Вот именно это и было странным. Но раз она была во сне, то какая разница? Теразава (Шум в храме? Честно?) смущенно моргнула и неожиданно скользнула в сторону невозможным движением, чтобы избежать лезвие чего-то, что мелькнуло в поле ее зрения, и в ответ нанесла удар заточенными краями своих вееров, отрезая кисть нападающего. Движение было инстинктивным, не осознанным, сделанным потому, что оно было (когда?) вбито в нее годами тренировок. Медный кислый отвратительный запах крови брызнувшей в ее лицо. Она поразилась какой она была обжигающе-горячей. Ее веер был недостаточно длинным, чтобы полностью отрезать руку, у нее получилось только нанести глубокую рану на грубом запястье, практически врезавшимся в ее лицо. Несмотря на ранение, нападавший повел лезвие вниз, чтобы дотянуться до ее лица за счет мышечного усилия. Его лицо исказилось в отчаянной уродливой насмешке, но она использовала свой маленький рост, чтобы поднырнуть под лезвием и закрыла свой веер (оружие, почему он обит красным шелком?) со щелчком, чтобы вонзить его как стилет во внутреннюю сторону его бедра. Удар разорвал бедренную артерию, залив его еще большим количеством остро пахнущей горячей крови, заставил врага наклониться вперед от потери крови и перерезанных мышц, неспособных угнаться за ее движениями. На этот раз кровь залила ее шею, но она не стала хмуриться от вида густой жидкости, впитывающейся в ее странную одежду. Через две секунды оборванец слишком сильно истек кровью, чтобы быть угрозой, но она достала нож (что?) из ножен на своем бицепсе, чтобы пробить сердце так, как ее учили. Пока она была отвлечена этим, женщина, которую она сопровождала, задушила еще одного более подготовленного нападающего и небрежно смахнула голову оборванцу постарше большим боевым веером, изогнувшись как змея так, как будто кости человеческого тела не могли стать препятствием между ней и ее целью. — Тера-чан, — мурлыкнула (холодная вода, ароматный ветер, почему это пришло в голову, когда она вспомнила о ней? Почему?) женщина с очень интересным макияжем, глядя на нее своими странными глазами цвета меди, — как ты так испачкалась. Наверное, следует преподать урок по уклонению от последствий своих действий? Голос великанши был скорее довольным, чем нет, пока она собирала упавшие покупки с грунтовки по которой они путешествовали. Несколько темных глиняных кувшинов выпали на землю. Их падение было смягчено корзинкой которую она (когда?) сделала для женщины в память о чем-то (смерть? Нет… Рождение смерти?). Как будто кровь, которой она была залита была не более чем легко смывающимися чернилами, а убийство на окраине этой задрипанной деревушки не стоило беспокойства. Теразава медленно моргнула, глядя на женщину, пытаясь вспомнить, что же не так с ее мыслями, и о чем же именно ей сниться сон. В животе нарастало беспокойство, напряженный узел, пока ее разум пытался пробиться через туман, понять что же с ней не так, но не находил ничего что бы можно было исправить, и ощущение никак не могло материализоваться и стало просто неважной заботой. Она знала (знала же, должна была знать) свою спутницу, и в то же время нет. Убийство должно было напугать (почему?). Что-то не складывалось, разница в росте между взрослой женщиной и ей самой (она тоже взрослая) оказалось только одним из препятствий перед тем как перейти к выводам. Что бы ни происходило, Теразава была не готова была отказаться плыть по течению. Сейчас она не понимает, что происходит, но это временно. Может она проснется в тесной квартире, которую она снимала вместе с лучшей подругой, и поделится за рожком мороженого с Бекки этим сумасшедшим сном. Не то, чтобы она могла позволить себе нарушить диету, из-за чего-то смутно ужасного, вроде кошмара. Жалко будет не увидеть, куда приведет это безумное дитя ее разума, ведь у него будет конец, как и у всех снов, ведь все сны кончаются пробуждением. … Правда? ==== Ничего не кончилось. Шаг за шагом с течением времени сонный покров спадал. Она шла за той-другой, той что звала ее (не) знакомым именем и одевала (когда?) в коричневые шелка, подвязанные черным поясом, и … думала. Осознанность была … интересной. Она не знала, что способна на осознанные сны. В некотором смысле это было круто. Она практически могла почувствовать жар солнца на своей темной (я — рыжая) голове, чешущиеся полоски пота, раздражающий от засохшей крови шелк, приставший к шее (когда я должна была встать? Может быть я проспала?), и (когда я последний раз была на природе) освежающий ветерок, пахнущий сухой землей и глиной, играющий бумажными лезвиями травы, через которую другая прокладывала путь. Звуки ветра иногда дополнялись хлопками ткани, когда он игриво дергал одежду и волосы, причесывал травы так, что среди них было не спрятаться, и оттенялись криками птиц и шуршанием зверьков, разбегающихся от них. Это не тот путь, которым они вышли до рассвета. Очевидно, правда … зачем давать возможность устроить засаду, если за ними наблюдали с момента входа в город. Она достала небольшой короткий клинок из ножен на предплечье (я в платье? Ненавижу их) и проткнула свой палец острием. — Тера-чан? — Просто проверка. — Острый запах свежей крови был слаб, скрытый вонью засохшей крови на одежде. Незаметен. Она еле-еле могла заметить его на обдувающем ее ветре, и он не мог достигнуть высокой женщины, даже учитывая скорость движения воздуха. И все равно женщина знала, что она нанесла себе рану. «Сенсор, » — прошептала половина разума, с еще одним образом холодного пруда в жаркий день, обдуваемым бризом — так женщина ощущалась ее чувствами. «Невозможно, » — утверждала другая половина, более не уверенная, поскольку опровергалась шестым чувством. Дисгармония заняла большую часть ее внимания, пока другая половина искала еще примеры невозможного. Наблюдала за спускающимся солнцем, слушала шелест травы, сопоставляла крики птиц с их действиями (глухарь предупреждает о лисе, воробьи делят территорию, дятел стучит вдали около дома), и следила за спиной ее «экскурсовода». Что-то было не так. Шаги Теразавы (деревянные сандалии? Почему она в… гета?) стали неуверенными, расстояние между ней и сопровождающей увеличилось так, что та повернулась к ней. Несоответствия наконец начали осознаваться. Часть ее завопила гендзюцу, ощущение это-все-не-правильно защелкнулось как резиновая лента ее души и разума. Даже сквозь растущую панику, выворачивающий ужас полной неправильности, половина ее внимания осталась на мире вокруг нее, и она продолжала искать внутри себя то, что было очевидно (нет) неправильно. Что-то (длинные уроки «почему» под огромной ивой) требовало, чтобы она следила за окружающим, искала засаду скрытую иллюзорными чувствами. Другая ее половина, которая помнила уроки, которые она откладывала (Английская литература была нужной) и знала, что она опоздает на смену (официантка в макдаке, лучшее на что она сейчас может рассчитывать), просто отстранилась от происходящего. Себя, своей неправильности, своего разума с подозрениями, которых она никогда не имела, крови, которой она была покрыта. По ее обнаженному лбу ударила ладонь, по настоящему тошнотворный шип жидко-воздушного обжигающего холода разорвал ее разум и просочился вниз по позвоночнику, тонкие, но сильные руки обняли ее, когда мир вокруг нее головокружительно закружился. Мир вокруг Теразавы отказался успокаиваться, восставая против чувства равновесия и замутняя ощущения верха и низа. Это прекрасно совпадало с выворачивающей паникой ЧТО-ЗА-ХЕРЬ-ТУТ-ПРОИСХОДИТ в ее голове. Паника была глупой, опыт тренировок (которых она не помнила) успокоил ее дыхание до того, как страх просочился на ее лицо. Боль в голове была проигнорирована, внимание сконцентрировано на сухой степи, которую они оставляли за собой с пугающей скоростью. Она свисала с плеча другой женщины (матери?). Бесполезно, по детски (но. она была …), безумно, игнорируя отсутствие груди, что означало … Она икнула, практически незаметно, пока то, что было однажды ее (бывшей-прошлой) жизнью ускользало от нее (Это значит, что она опять забудет… Нет. Она проснется через пару минут, немного посмеется над странным кошмаром с подругой, и отправится на учебу, где ее отругают за несделанную домашку).