108 земных искушений

      Теразава не просыпалась. Точнее, она не просыпалась от сна-кошмара в котором она была карликовым убийцей в далекой-далекой стране.       Во дворе (клана Секандзи) их дома росла по настоящему внушительная ива, склонившиеся над обложенным камнем мелким прудом. Он был искусственным, Секандзи Кацутару сделал его и посадил дерево для шиноби семьи Шимако, когда они заключали помолвку, чтобы продемонстрировать свое владение земной и водной чакрой.       Что.. Нет… Я не буду...       Шимако (не-мать, великанша-другая) обладала суровой красотой, с бритвенно острой проволокой, спрятанной в рукавах кимоно, зоркими медными глазами смотрящими с угловатого лица, покрытого легким загаром. Длинные чернильно черные волосы ( шепот “ты сможешь сама отрастить свои, когда докажешь, что можешь справиться с препятствием в своем разуме”), которые падали до пояса, смазанные масляным (слабым, контактным, сделанным из настойки змеиного корня) ядом, добытым из растений из сада, вокруг которого расположилось их удаленное ото всех жилье.       Ее (не ее) память утверждала, что женщина произошла из земли Рек. Cухие равнины Травы, где жил клан Секандзи, Куса-но-Куни, раздражали ее чувства во время летней засухи. Смутно, туманно, она (не) вспоминала, что ее приезжающей семье приходилось еще хуже.       К счастью, около группы деревянных лачуг со стенами из рисовой бумаги был естественный подземный источник. Клан жил в северном углу Травы, рядом с Землей и Водопадом, и к краю их земли подходили горы, с которых стекал отведенный ручей, который должен был стекать в реки, питающие обильную страну Огня к юго-востоку. Их окружали бритвенно-острые травы, протянувшиеся насколько хватало взора к югу и западу, с редкими деревьями и рощицами дикого бамбука около источников.       Ей не пришлось набирать воду из колодца прямо в центре деревни (для ванны?) в этот раз. Ее сопровождающая (не-мать) попросила другого бледного Секандзи, который был чуть старшее ее, сделать это потому, что гендзюцу, под которым она могла быть, означало, что Кацутару (ее отец?) должен был постоянно присматривать за ней.       Несмотря на покрытую засохшей кровью юкату.       -- Она заподозрила на половине пути назад, - застенчиво шепнула Шимако своему мужу, так как будто гордилась ей, пока они сидели рядом, рассматривая (ПОЧЕМУ) испачканную кровью девочку, - и, как ты подозревал, на нас напали.       Полуподозрение, полувоспоминание о макияже было правильным. Женщина убрала черные блестящие тени вокруг глаз заготовленной тряпочкой, которая была спрятана в рукаве, когда они достигли этой почти-развалюхи в средневековой азиатской деревне. Без отметин она меньше напоминала о чем то… по крайней мере той части, что не волновалась о том, что именно происходит.       -- … Тогда Учиха. Готовят набег, - уверенно заключил бумажно-бледный мужчина, только чтобы заломить бровь, видя минутное замешательство своей жены. - Нет?       -- Я не заметила их глаз, - медленно признала женщина, - ни в городе, ни вообще.       -- Думаешь, что слухи правдивы?       -- Тогда кто, муж мой? Курама?       Прошло мгновение странно напряженной тишины, до того как (предположительно?) сильная амазонка опустила свой яростный взор и послушно склонилась перед мужчиной:       -- Прошу прощения.       … Что?       -- Гендзюцу, достаточное чтобы смутить ее в таком возрасте не редкость, - отверг аскетично одетый мужчина, поворачиваясь к Теразаве (его дочери?), выглядя очень раздраженным судя по тому, как зажглись его бледно голубые глаза, оттененный фиолетово-сиреневыми линиями, - Ну по крайней мере она почувствовала это.       Теразава уставилась на него без выражения, наполовину ожидая, что это закончится неожиданным пробуждением от сна, и она не будет плоскогрудой карликовой убийцей, до того как укол осторожного беспокойства в ее (спящей) половине заставил ее повернуться к Шимико.       -- Все еще ничего не помнишь, Тера-чан?       -- Немного отрывков, - даже ее голос был другим, нежной прядью звука, слишком по детски высокой для ее спокойствия, - по большей части .. смутно.       -- Яманака, - кисло заключил Кацутару, с краткой вспышкой яростной ненависти, исказившей лицо.       Какой-то неизвестный инстинкт снова заставил ее напрячься, в этот раз вместе с женщиной.       В голову пришла неприятная мысль, на основе исторических примеров, что женщины и девочки, или вообще все женского рода было менее желанно (и поэтому презираемо-убито-выдано замуж как можно скорее) в менее развитых частях мира и это совпадало с полу-запомненным (забытым?) инстинктов.       Паника была инстинктивно подавлена, и она сосредоточилась на женщине, способной убить двоих мужчин за несколько секунд, но несмотря на это такой покорной мужу. Который, заслуживал такой реакции если не страхом, то своим искусством убийцы.       Было ужасно так думать об этих двоих, которых она не (по настоящему) знала, но Терезава предпочла предположить худшее, чем пытаться разобраться в том, чего не понимала.       Вместо того, чтобы сделать что-то, чего она полу-боялась - полу-ожидала, Кацутару плавно, но резко встал с колен и покинул комнату. Удар нежной деревянно-бумажной двери, открывающейся во двор, по раме почти закрыл ее обратно. Сквозь оставшеюся щель виднелась полоска темнеющего неба, что означало, что прошло более шести часов с тех пор, как она начала вести отсчет времени.       … снова или в первый раз, в зависимости от того, как считать. Непонятно было может ли она доверять своим мыслям, без того, чтобы ее ощущения искажали смысл. Ее задачей стало игнорировать приступы смущения и выжить.       В ее (прошлом) опыте, сны продолжались мгновения, а кошмары - максимум часы.       Убийство в начале этого, чем бы оно ни было, помещало сон в разряд кошмаров. Осознанное сновидение-кошмар было для нее новым опытом так, что она решила подождать еще день перед тем как предаться панике. ------ (К тому времени, когда она наконец-то смогла очистить свою кожу от последних присохших чешуек крови, и выстирать свою темно-коричневую и теперь запятнанную юкату, у нее появилось подозрение, что она не проснется. Когда ее не-мама развернула спальные маты после общего ужина во дворе, трапезы состоящей из чего-то вареного поданного на рисе, у нее появилась теория, что пробуждение вернет ее в реальный мир. Это ее желание вошло в конфликт с чувством нереальности и суровой логикой, когда она проснулась)