***
Теперь пришла её очередь искать спасения в серых лицах окружающих, боясь хоть на секунду остаться наедине с собственными мыслями. Боясь стать жертвой белоснежного вагона. Благо, на её ветке собралась толпа, на волнах которой бедной женщине приходилось бороться за место под солнцем, — а вернее под лапочкой — когда на самом деле хотелось потонуть в её непроглядной глубинной тьме. У самого офиса Энни повстречалась недавняя знакомая. Странно, сколько они с Микасой работали в одном здании, ни разу не пересекались. И ведь всегда так: стоит людям познакомиться и мало-мальски пообщаться, и сразу будто сама судьба сводит ваши дороги. Вы будто встаёте на одну волну, что резонирует ваши биологические часы, ваши мысли и желания, отчего вечно происходят подобного рода «стычки». — У Вас нездоровый вид. — Обращаться на «Вы» стало скорее привычкой, нежели проявлением уважения. — Мы вроде немного вчера выпили. Что-то случилось? Или Вы плохо переносите алкоголь? — Микаса не могла не поддеть знакомую. — Нет, просто не выспалась, — ответила Энни, стараясь сохранить спокойствие и холодную отчуждённость. Больше всего ей не хотелось, чтобы к ней кто-либо сейчас лез. — Знаете, у меня есть подарочный сертификат на одну чайную церемонию. Хотите составить мне компанию? — С чего такая любезность? — Не поймите меня неправильно, я делаю это не ради Вас: в таком состоянии всё из рук валится, а мне не особо хочется бегать на ваш этаж из-за сломанного принтера. — Я всего лишь не выспалась. К тому же, есть лифт. — А если и он сломается? Вы даже не представляете, насколько часто он даёт сбои. — Микаса преградила путь женщине. — Я же вижу, что что-то случилось. Я не вызываюсь на роль жилетки, но всё же могу быть и неплохим слушателем. Всего лишь несколько часов назад Вы были переполнены счастьем. Что могло произойти всего за одну ночь, что так истощило Вас? — Понедельник, — отрезала Энни. Теперь она понимала внезапные взрывы мужа, когда все вокруг лезут со своей «помощью», а тебе только и надо, что побыть в одиночестве. — Может хватить и пары минут. Но, поверьте мне, Вам не стоит беспокоиться. Просто дайте пройти. Микаса отстранилась, пропуская женщину. Должно быть, угрюмость — отличительная черта коротышек. И чего она только распиналась? В конце концов, это не её дело. Да и лезть в чужие проблемы… Своих у неё явно не хватает в последнее время — хоть замуж выходи. И всё же сертификат она пока прибережёт.***
Игра Энни не провела её сына: поведение стереотипной мамы из рекламы какого-нибудь йогурта или приправы для еды не свойственно ей, мальчик это прекрасно знал. Гриша заметил, что мать была уставшей. Пускай по утрам она никогда не поражала энергичностью, в отличие от отца, но её лицо как правило не имело такой странный болезненно-серый оттенок и не выглядело таким осунувшимся. Гости вроде не так надолго задержались, чтобы она не успела выспаться. Зайдя на кухню, Эрен окончательно убедился, что Энни дома нет. Ему не нужно было озвучивать поручения — он и без того понял, что детей отвозить ему. Гриша не мог знать, какой камень свалился с души отца от понимания того, что ему всё ещё разрешено видеться с детьми, но и его отрешённость не осталась незамеченной. Они поссорились? Даже Ирэн чувствовала неладное, но вместо привычных слёз последовала тишина и собранность, которую Гриша никогда не наблюдал у сестры, — они ощущали угнетающую атмосферу, повисшую в их доме, в их семье, но не могли дать ей объяснение. Брат с сестрой тихонечко собрались, лишний раз не трогая отца и даже наоборот — стараясь помочь ему: то он ключи найти не мог — сами отыскали; то свет в комнатах выключить — пришлось самим «совершить обход»; то ушёл в туалет и не вернулся — выволокли, одели; то опять забыл, куда на этот раз положил ключи. Грише откровенно страшно было садиться с ним в машину, что он, собственно, и озвучил, но Эрен лишь махнул рукой. Ехали они не спеша, но сегодня дети не возникали по этому поводу. На улице моросил дождь, редкие капли ударялись о стёкла, небо застилала серая мгла, будто очень большой человек выкурил не менее большую сигарету. Гришу повеселила мысль о титане-курильщике. Может, опять всё дело в дожде? Выйдя из «кадиллака», Ирэн брякнула прощание и стремительно направилась в сторону здания, Гриша проводил взглядом сестру, придерживая дверь автомобиля. Холодные капли падали на его макушку, но мальчик их не чувствовал под шапкой. Он повернулся лицом к отцу, продолжая держать дверь. — Вы с мамой о чём-то договорились. — Эрен прищурил глаза, глядя на сына. Гриша понял, что неправильно начал «вопрос с подвохом», и отец мог легко парировать в ответ. — О чём? — Мы с мамой много о чём договаривались. Что именно ты хочешь услышать? — спокойно ответил мужчина. Одна часть Гриши спокойно вздохнула — на него не накричали за то, что лезет не в свои дела, хотя напряжение от этого никуда не ушло. Другая же его часть чувствовала к отцу… отвращение? Гриша захлопнул дверь и отправился следом за сестрой. Реакция сына выбила из Эрена последние силы. Он опустил голову на баранку руля и просто выпал из реальности, теряя счёт времени. Очнуться его заставил звук оповещения об СМС от Леви, которое содержало: «Ты в порядке?». Оказывается, Эрен опоздал уже на сорок минут, что было ему совершенно не свойственно. Он хотел было ответить, но не нашёл чем. В порядке ли он? Абсурдность этого вопроса смешила самого Йегера. Однако всё могло быть ещё хуже, так что с другой стороны, да, он в порядке. Но это не являлось ответом. Решив ничего не писать, Эрен отправился на работу, дабы его начальник и по совместительству любовник сам решил, в порядке ли его подчинённый.***
В офисе, ни с кем не поздоровавшись, не раздевшись, — только распахнув пальто, из-под которого выглядывали чёрная жилетка, синий шёлковый галстук, схваченный не глядя, и белая накрахмаленная рубашка, — лавируя между столами, Эрен направился прямиком к начальнику. Влетев в кабинет, он остановился напротив стола. Увидев подчинённого, Леви незамедлительно встал или, скорее, соскочил со стула, не сводя глаз с вошедшего. Он будто спрашивал взглядом, но не требовал прямого незамедлительного ответа, лелея надежду на лучшее. Аккерман иной раз ловил себя на мысли, что не хочет, чтобы что-то менялось, чтобы Эрен рассказывал о них. Хочет лишь, чтобы всё оставалось таким навеки. Но лицо Йегера дало самый исчерпывающий ответ, рушащий последние надежды. — Я рассказал ей. — Слова давались тяжело, но произнести их было нужно. Как и вчера с Энни — собраться с духом и сказать. Похожее ощущение возникает, когда подолгу терпишь что-либо от какого-то человека и со временем не выдерживаешь, сосуд терпения лопается, и слова вылетают наружу. Только сейчас это схоже ещё и с принятием горькой таблетки неизвестного назначения — выпил раз, а потом понимаешь, что следовало сначала прочитать инструкцию, ибо это оказалась очередная ошибка из тех, что ты совершил, принимая «крайние меры». — Сегодня? — Леви был уверен, что нет. Зная Эрена, он мог с уверенностью сказать, что тот скорее оттянет момент, дабы дать дорогому человеку больше времени насладится счастливыми мгновениями. — Вчера. Она вынудила меня на разговор раньше, чем планировалось. Задала вопрос в лоб — я больше не мог молчать. — И что теперь? — Неизвестно. Она была… отрешённой. Но я вижу… чувствую, что скоро она приведёт свои мысли в порядок, и тогда встанет следующий вопрос. Но, признаюсь, я понятия не имею, что будет дальше, и сейчас ощущаю себя, как в вакууме, потерявшимся где-то на границе двух миров. Эрен опустил голову, его взгляд потерял ясность, став опустошённым, как и душа мужчины. Леви протянул руку, чтобы дотронуться до возлюбленного, но на полпути она дрогнула, и Аккерман опустил её. Йегер резко подхватил руку любовника, не давая ей вернуться на прежнее место, и положил на свою талию. Принимай то, что сам сотворил — гласил его поступок. И Леви принял, заключив жертву своей любви в объятья.***
(Включите для атмосферы: The Wolf Among Us — Bigby’s Place)
Они лежали на небольшом складном диване в его кабинете, закрытые на замок и накрытые тёплым пальто Йегера, пока в дверь не постучали. Любовники не спали, но и их умы не были ясны — каждый в своих мыслях. Леви механично перебирал каштановые пряди, Эрен непроизвольно дёргал пальцами и изредка тёрся щекой о грудь любовника. Ему вспомнилось время, когда их с Энни первая совместная кровать была недостаточно большой, чтобы они могли лежать по разные стороны, и она засыпала у него на груди: маленькая, с виду сильная, но такая хрупкая внутри. Тогда Эрену казалось, что он является целым миром для неё. Вскоре они расстались, однако их разлука не продлилась долго. Отчаявшись в окружении, не найдя родного тепла в чужих объятьях, они встретились вновь, чтобы теперь сойтись навсегда. Тогда Эрен и не догадывался, что всё это время она была всем миром для него, пока, спустя уже много лет, он не увидел, как обломки его привычного бытия откалываются друг от друга и летят вниз, в пропасть, в никуда. Поднимаясь с дивана, Йегер задержался на локтях и, наклонившись вперёд, оставил лёгкий поцелуй на безучастных губах любовника. Он принялся маячить перед дверью, не зная, как объяснить то, что они с начальником были заперты и долго не отвечали. Честно, и не хотелось уже что-либо придумывать. Леви так вообще не думал, а просто продолжал лежать, чувствуя, будто его только что изнасиловали. Казалось, он забрал всё уныние любимого, отчего теперь не мог пошевелиться. Только Леви заключил его тогда в объятья, Эрен сразу обмяк и обессилел. «Ты испытываешь ко мне отвращение?» — спросил он. «Нет,» — ответил Аккерман. «А мой сын — да…» — И колени Йегера подогнулись. Вот и весь их разговор, больше они не произнесли ни слова. Аккерман «настроил» расфокусированный взгляд и перевёл его на метавшегося по помещению и торопливо бормотавшего себе под нос что-то, что начальник даже не пытался расслышать, любовника: видимо, Эрен рассуждал вслух, пытаясь придумать оправдание их нынешнему положению. Придумать им оправдание. Прекрасно. Леви стиснул зубы и уставился в потолок таким взглядом, будто старался просверлить глазами дыру в ровной белой поверхности. Тот, без кого он света белого не видел, всё время придумывал их же с ним действиям оправдания. Прикрывал их отношения чуть ли не от всего света, будто стыдился. Хотя почему «будто»? Он никому не рассказывал про них, готов был откровенно соврать, лишь бы никто не узнал. Даже Энни, своей жене, он рассказал всё «под пытками совести», а на одно свидание его пришлось чуть ли не уговаривать. Когда Леви единожды назвал происходящее «их жизнью», любимый тут же напомнил, пусть и не совсем осознанно, не подумав, но от того абсолютно правдиво: «Это ты присутствуешь в моей жизни»! А теперь… Теперь, когда «прижало» и стало невмоготу дальше терпеть, Эрен пришёл к нему — будто тешиться. Хотя… Опять же, почему «будто»? Ведь даже теперь, когда Йегер нежился у него в объятьях, бодался то о грудь, то о плечо как кот и оставлял лёгкое касание на губах, все его мысли занимала эта женщина и их дети. А он кто? Просто вариант! От одной мысли было противно. Обида захлестнула с головой, затопив бурлящий, и без того переполненный едкими как кислота злыми мыслями разум. В секунду мелькавшая где-то на краю зоны видимости фигура любимого, которого меньше чем с полминуты назад хотелось обнять и пожалеть, как ребёнка, стала раздражать до чёртиков. Леви сглотнул подкатившийся к горлу комок; глубоко, чуть прерывисто вздохнул, поведя плечами, будто «стряхивал» с груди невидимый груз; зыркнул в сторону метавшегося подчинённого и… Всё обрушилось. В миг. Стоило только взглянуть на бледного, осунувшегося, выжатого как тюбик с краской Эрена, как короткий и мощный, словно нежданный порыв ветра, момент нарождающейся злобы развеялся, растаял в воздухе, будто его и не было. Оставил за собой только болезненный укол совести и неприятное чувство стыда, какое бывает после приступа агрессии. И это опустошало. Каждый раз. А в итоге просто выматывало. Как часто у него за последнее время бывали такие «приступы»? Уже даже и не вспомнишь. Впервые не предупредив, не сдержав это «аффект», Леви внаглую сгрёб Йегера в охапку и поцеловал в засос у него же дома, чуть ли ни при семье; во второй раз — не выдержал и так не кстати поделился фантазиями о его супруге, не сильно церемонясь, без особой неловкости, без зазрения совести; в третий — приехал чуть ли не к дверям дома их семейства в тот самый вечер, когда они принимали гостей, едва не требуя «свидания под окнами», отклика на свои чувства. И каждый раз, снова и снова, эти порывы таяли, оставляя за собой жгучий стыд. А если бы… Если бы он и сейчас не подавил это в себе?.. Что бы тогда случилось? Он бы подошёл к этой злосчастной двери и с невозмутимым видом распахнул для «гостей», абсолютно правдиво объясняя всё тем, что они любовники, фактически «заявляя на своего подчинённого права»? Волне возможно. А может, он ещё и попросил бы их оставить на пару минут, после высказав Эрену в лицо всё «накипевшее»? Нет. Только не это! Во всяком случае, в собственную способность поступить так с любимым в нынешнем состоянии последнего верить не хотелось совершенно. Не хотелось видеть в себе такую безжалостность. Вообще, Аккерман в последнее время — а именно, с тех пор, как безнадёжно влюбился в своего партнёра по части «секс-онли», — стал замечать за собой какую-то… Чёрствость? Похоже на то. Утверждение о том, что разбивать чужое счастье и семью нельзя, Аккреману прививалось с самого детства, как, наверное, и всем людям из полных, «состоявшихся» семей. Это всегда было непоколебимое утверждение, которое никто по умолчанию не имел права оспорить. Не подкреплённое ни примером из жизни, ни собственным опытом, пусть даже и «косвенным», взятым из чужих жизней, ни даже пресловутыми логическими аргументами. Сухой факт. Однако Леви был, что называется, «и разумом, и сердцем „за“». Он был согласен. Сам не знал «почему». Наверное, просто потому, что он так воспитан — потому, что это по-человечески, в его понимании в том числе. Поэтому в его сознании никогда с начала их с Эреном отношений не было расхождений по вопросу «А правильно ли я поступаю?» Нет, не правильно, он прекрасно знал. И душил в себе эти чувства и желания, как только мог. Вот только объясни это как-нибудь глупому телу, из-за «заскоков» которого чуть ли не штаны от эрекции рвутся, когда он проходит мимо. Которое от желания готово взорваться как ядерная бомба. А позднее — не внимавшему голосу разума сердцу. Которое даже сейчас не желало чувствовать, «что надо»… Аккерман знал, что его должна мучить совесть в первую и главную очередь за всё семейство, а не за одного только его «главу». Это такое же безапелляционное «правило», как и то, что уводить отца из семьи — плохо. Но Леви не ощутил нужного укола совести за своё деяние, будто не видя что-то и не понимая всей тяжести «преступления». Он свою вину даже чувствовал неправильно — только перед Эреном. Неправильно. Аморально. Эгоистично. Уродливо. Но он ничего не мог поделать. Сколько бы он не просматривал семейные фотографии Йегеров, Леви не мог проникнуться к ним сочувствием. К самому Эрену — да, ибо метаморфозы в его состоянии происходили прямо на глазах у Аккермана, а вот ни к детям, ни к Энни он не испытывал ничего. Сколько бы не пытался. Будто всё это — плод воображения Эрена, что появился у него от отсутствия внимания или болезни. На это даже хотелось надеяться. Возможно, именно это ощущение, а вернее его отсутствие, позволяло продолжать эти отношения. Уводить мужей из семьи, что вполне закономерно, никогда не было принципом Леви. Бывало, ему на ночь попадались женатые, но те не испытывали ни малейшего чувства стыда перед семьями за то, что они предавали. А значит, с чего бы Леви раскаиваться за их поступки перед их же роднёй? С Эреном он ошибся. Их отношения не были похожи на те, что у Аккермана были до этого. Как и сам Эрен, такой не похожий на остальных, на предыдущих. И Леви не думал, что их интрижка перерастёт в роман, разрушит семью Йегера и его самого. Леви не верил семейным фотографиям, где все члены приняли позу и смотрят в камеру с улыбками на лицах. Не верил в искренность этих фотографий. Как если женщина на фотографии улыбается, и случайные зрители считают её счастливой. Но на самом деле муж этой женщины день за днём морально уничтожает жену. И тогда на фотографии она улыбается, потому что впервые за долгое время получила от него цветы, и то подаренные по случаю международного женского праздника. А не потому, что счастлива. Леви не верил фотографиям. А особенно тем из них, на которых люди вставали в позу и натягивали улыбку при словах «Скажите сы-ы-ыр». Поэтому он не мог пожалеть семью Эрена, знакомый с ними по фотографиям. Он не ощущал, не чувствовал их — а «поверить на слово» в семейное счастье своего любовника он просто не мог. Да и как тут поверишь, когда из его уст про это не хочется даже слышать? Это было приятно — слушать о семье Йегера, но только первое время. Сейчас же Леви испытывал некое раздражение: а как же он? И даже побывав у них дома, он не изменил своего мнения — это посещение больше напоминало прохождение зловещего лабиринта, в котором и не знаешь, стоит ли вообще встречать кого-то на своём пути. Тогда Леви ещё легко отделался. Видя, как терзался его возлюбленный, Аккерман испытывал жалость только к нему, но не к его семье. Те люди продолжали не существовать для него. И по сей день.(Выключите)
***
Погрязнув в работе, Энни потеряла счёт времени и очнулась только тогда, когда стеклянная дверь, разделяющая их отдел с другой дверью, ведущей уже в коридор, раздала серию хлопков из-за её коллег, что уходили домой, — рабочий день закончился. Она думала, что в таком состоянии у неё всё из рук валиться будет, однако напротив — продуктивность возросла в разы. Теперь Энни задумалась: а не по этой ли причине Эрен задерживался на работе, особенно в последнее время? Может, дело не в сплошных изменах — может, он просто пытался «сбежать» от мыслей, проблем, реальности, от неё с Леви? Её взгляд остановился на их семейной фотографии в строгой рамке из тёмного дерева. Страдал в одиночку? Эрен не хотел травмировать её, продолжая в одиночку терзать себя, не в состоянии контролировать ни свои чувства, ни ситуацию, в которую попал, — Энни прекрасно видела это. Сейчас всё встаёт на свои места. Картина складывается, заполняется элементами, которые создавали неразбериху своим отсутствием — она всё полнее предстаёт перед глазами. Он любил её. Даже когда он встал на другой путь, испытав чувства к другому человеку, к мужчине, — его чувства к ней никуда не делись, только в сердце появился ещё один человек. Лучше бы не любил! Легче бы не стало, но она бы смогла развернуться и уйти. Уйти без сожаления, как уже уходила однажды. Только теперь бы никогда не вернулась. Но в данной ситуации… Разве она может бросить мужа на распутье, оставить одного на растерзание его же мыслям? Ах да, у него же есть ещё Леви… Но если бы хватало только его, то Эрен не тянулся бы к ней так. Она ему всё ещё нужна. Мысли путались, грозясь своим обилием вскоре довести до мигрени. Ей нужно выпить! И не чаю… Соскочив со стула, Энни схватила верхнюю одежду и стремительно покинула свой отдел. Только её целью был не выход из здания, а поиски отдела технической безопасности. Быстро сориентировавшись по висящей на стене схеме помещения, по совместительству плану эвакуации при пожаре, она устремилась к пункту своего назначения, надеялась, что та женщина ещё здесь. Коллега Микасы сказал, что та ушла по очередному вызову и скоро должна вернуться, ибо дело пустяковое. «Как бы не очередной принтер,» — промелькнуло в голове Энни. Ей разрешили подождать «приятельницу» — так назвал их отношения мужчина, который уже собирался домой, — прямо здесь. Значит, она тоже работает сверхурочно? И всё-таки бегать по отделам, когда они разбросаны в разных точках офиса, учитывая ещё, что лифт и правда частенько ломается… Может, стоило тогда выслушать её?.. Прошло минут тридцать, и Энни даже задремала, когда Микаса вернулась. Женщина удивилась, увидев дремлющую на её рабочем месте приятельницу. Пока Аккерман мучилась вопросом выбора между «будить» и «не будить», Энни, почувствовав на себе пристальный взгляд, резко распахнула глаза и быстро заморгала, смахивая сон. Йегер незамедлительно позвала женщину с собой в бар под предлогом, что пить одной как-то… неправильно. На самом деле ей просто нужна была хоть какая-нибудь компания. Микаса сначала колебалась — что-то внутри запрещало ей идти, причём именно в бар. Это отчётливо виделось в её взгляде — утром, когда женщина предлагала чайную церемонию, глаза не бегали в разные стороны. Но, почувствовав состояние Энни, она сдалась и предложила неплохое заведение неподалёку от офиса.***
Сев в баре за столик с диванчиками, спинки которых закрывали посетителей с головой, Микаса с видом знатока выбрала вино и уже подозвала официанта для заказа, как Энни упомянула, что этот вечер не для «рыдания в жилетку». Тогда Аккерман попросила виски. Первые два стакана они осушили в тишине: Энни каждый раз откашливалась, Микаса выпивала залпом, не сводя глаз с «приятельницы». Было заметно, как Йегер начало слегка пошатывать, её глаза то и дело норовили закрыться. Тогда Микаса попыталась вытянуть из женщины хоть пару слов о том, что с ней стряслось, но та упорно молчала, подобно Зое Космодемьянской. — В твоём отделе есть мужчина, который начал оказывать мне знаки внимания после последнего, он же первый, вызова с тем принтером. — Наполняя стакан, Микаса сочла нужным проинформировать Энни об этом. — Для меня ухаживания не в новинку, но почему-то именно сейчас начала задумываться об отношениях. Я не сильна в амурных делах, от слова «совсем». Сорок лет вполне устраивали свободные отношения — думала, что так и проживу, не замечая своих партнёров. Однако какой-то колокольчик стал навязчиво трезвонить, не давая покоя. Впервые мне захотелось чего-то устоявшегося. — В таком деле не стоит спешить, — ответила Энни, подставляя стакан под горлышко бутылки. Жидкость, казалась, состояла сплошь из огня, обжигающего горло и пищевод. Даже Микаса со своим багажом опыта начала поддаваться, хотя и выглядела вполне трезво, чего нельзя было сказать о её «приятельнице». — Лучше найти того человека, которого сможешь терпеть, несмотря ни на что, иначе «игра не стоит свеч» — себе же дороже такие отношения обойдутся. Любовь — это взаимоуважение. Со временем симпатия проходит, страсть остывает, и только уважение даёт силы терпеть партнёра. Без уважения не может быть любви. По этой же причине стоит отказываться от людей, не проявляющего его по отношению к тебе. Как бы не было больно. После четвёртого стакана Йегер пересела на другой диван, к «приятельнице», обхватила её плечо руками и прижала к груди — внезапно ей захотелось телесного контакта с кем-нибудь, желательно с человеком, ещё желательнее — живым. Энни казалось, что она вот-вот расплачется. Микаса утешающе погладила её свободной рукой по голове. Она понимала боль Энни, пусть и не знала причины. Ну расскажи же мне, что случилось! Незнание изводило, но не подавляло сожаления. В этот момент женщина показалась ей такой незащищённой, что делало её… Привлекательной?.. Дабы отогнать эти мысли, Микаса стала рассказывать о своём детстве, юношестве. Хотя она не очень любила поднимать эти темы, в этот момент почему-то появилось столь сильное желание поделиться прошлым. Её вовсе не пугало влечение к женщине, как и не вызывало отвращения. Аккерман довольствовалась всем, что подкидывала ей жизнь. Но в данной ситуации такие мысли казались неправильными. — Знаешь, моя семья жила по пуританским устоям. И у столь верующих моралистов, как мои родители, в баре не имелось что-либо крепче кагора, — начала Микаса, продолжая гладить «приятельницу» по голове. — И то не у всех верующих: я знаю немало и тех, кто не только выпивает крепкие напитки, но и злоупотребляет ими. Поэтому, стоило мне чуточку получить свободы, я пустилась во все тяжкие. Впервые я напилась в двенадцать, эта «попойка» закончилась ночью в «отрезвителе». Родителям тогда сказала, что ночевала у подруги. Классика. В тот день, когда я смотрела в глаза родителям и вешала им лапшу на уши, меня больше беспокоило преступление одной из заповедей: «не солги», а не мои «ночные приключения». Эта тревога возникла только один раз и больше не беспокоила на протяжение многих лет. В более старшем возрасте я пыталась покончить с таким образом жизни и тогда же поняла, насколько сильным влиянием на меня владеет алкоголь. И вот, я на курсах сомелье, пытаюсь перенаправить свой «интерес» в правильное русло, как в следующий момент подтруниваю своего пьяного преподавателя поссать на бомжа, будучи сама в нетрезвом состоянии, стоило мне приблизиться к алкоголю на занятии. И так происходит всегда, но — боже, сейчас прозвучит фразочка из всеми ненавидимых мелодрам — с тобой мой рассудок остаётся ясным. Я чувствую себя так, чего добивалась не один год, расслабленно. Ты стала моим предохранителем от становления «другой мной». — А я сидела на «травке», — решила поделиться Энни после недолгого, но напряжённого молчания. Рука Микасы теперь покоилась на её голове, опущенной на плечо «приятельницы». От места соприкосновения исходило умиротворяющее тепло. — Помнится, я лишилась девственности, будучи под «кайфом». Даже не сразу поняла, что произошло. Но, думаю, мне в какой-то степени повезло, ибо я до сих пор первое время чувствую боль. Тогда первый раз мог стать для меня последним. — Энни не понимала, для чего она посвящает женщину, с которой познакомилась буквально вчера, в столь деликатные подробности, однако ей хотелось выговориться. Чужим людям легче открываться. — Физическая боль со временем забывается, остаются чувства, желания, потребности. Говорят же: «Если бы женщина помнила, как больно ей было рожать в первый раз, то ни за что бы не решилась на повторную беременность». — Вот уж точно, — усмехнулась Йегер, беря со стола бутылку и опирая её о своё колено, второй рукой продолжая держать «приятельницу» за плечо. Рука Энни с плеча опустилась к кисти, и женщины переплели пальцы. Микаса слышала её тихое сопение. Нет, в собутыльницы она её не посвятит. Провалившись в свои размышления, в какой-то момент Аккерман краем глаза уловила движение руки, сжимающей горло бутылки. Пальцы методично ходили вверх, вниз, когда сама Энни пребывала в дремоте и то ли тихо стонала, то ли громко выдыхала. Микасе стало ясно, что пора звонить её мужу. Без зазрения совести облапав женщину в поисках телефона, Аккерман нашла в списке контактов, который, впрочем, не пестрил разнообразием выбора, номер, подписанный как «дом». Скорее всего, это был тот самый. После нескольких долгих гудков, в трубке раздался мужской голос, спрашивающий Энни. По телефону он звучал иначе, но знакомые нотки всё же возможно было уловить. Микаса, сообщив, что это не Энни, назвала адрес их пребывания и осведомила о состоянии «приятельницы». Эрен сказал, что сейчас приедет и прервал звонок. Наблюдая, как он бережно берёт на руки отрубившуюся жену, Микаса поймала себя на мысли, что её пьяную на руках носили только полицейские, забирающие в участок, и поняла, что немного… Завидует. Всё-таки приятно, когда они рядом. Стоят бесполезные, не в состоянии что-либо решить, и ты взваливаешь всё на свои плечи. Хотя им не обязательно быть слабыми, чтобы дать женщине превосходство. Это просто приятно, когда они рядом. На лице Микасы появилась улыбка, она достала телефон и принялась искать номер, что стал известен ей совсем недавно. Только улыбка эта была уже не её.***
В машине Энни постепенно начала приходить в сознание, хотя большую часть пути провела в дремоте, только изредка открывая глаза, поднимая голову и оглядываясь вокруг. Эрен с трудом боролся с желанием погладить её колено, заманчиво выглядывающее из-под края узкой юбки. До дома он помог дойти жене, поддерживая под руку. Что радовало — она, по крайней мере, была способна передвигаться на своих двоих. Дети должны были уже спать или хотя бы лежать в кровати — в этом родители были уверены. Энни посмотрела на мужа, в её глазах читалось сомнение, стоит ли спрашивать его: — Ты ведь спал с ним… С Леви? — Выпитый алкоголь мешал связно произносить речь. — Я имею в виду секс. — Эрен слабо кивнул. Ему было стыдно признаваться в этом жене, но куда деваться, если уже оповестил её о своих изменах. — Ты был пассивом? — В большинстве случаев. Взгляд Энни остекленел, лицо застыло — она стала похожа на механическую куклу. Взяв мужа за плечи, она начала толкать его в сторону кухни, пока они не уперлись в стул, на который женщина и опустила «заложника». Продолжая держать за плечи, Энни села на него сверху, сжимая ноги мужчины своими бёдрами. — Значит, тебе всё это время нужен был доминант? — Её слова были едва различимы из-за несвязности речи. — Энни, — взмолился Эрен, дотрагиваясь до талии жены. — Не смей меня трогать! — Прикрикнула она, заводя руки мужа ему за спину, позади спинки стула. Сжимая запястья одной рукой, Энни его стянула галстук другой — её невероятно взбесил цвет, ведь она же совсем недавно наказывала никогда не надевать синий галстук! — и зафиксировала кисти, лишая Эрена способности ими двигать. Оказавшись у власти, женщина впилась губами в шею мужа, оставляя яркий след тёмной помады на его белоснежной рубашке. И пусть он выстирывает и гладит её сам! Плавными волнообразными движениями она касалась грудью и животом туловища мужчины, а бёдрами вжималась в пах, — вперёд-назад, — половыми губами чувствуя затвердевающий член, в районе клитора раздалась тонкая пульсация, идущая по ниточке к низу живота. Эрен громко выдохнул и поцеловал плечо жены, слегка прикусывая его, не обращая внимания на одежду. Сначала Энни расслабилась и подставилась под его поцелуи, забыв об обиде, пока мужчина не дошёл до шеи. Тогда она схватила его за волосы и резко потянула назад, отводя от себя голову мужа. — В таком положении, раз ты касаешься меня, то получается, фактически я трогаю тебя? Взгляд Энни завис на лице мужа. Выдвинутая мысль оказалась слишком сложной для её опьяневшего сознания, и она шлёпнулась лбом о плечо Эрена, моментально засыпая. Мужчина откинулся назад и просидел так какое-то время, не шевелясь. Он потянулся вперёд и всё-таки поцеловал шею Энни, надолго задерживаясь губами на мягкой женской коже, под которой чувствовалась пульсация жилки. Хотелось вгрызться в неё зубами, подобно вампиру, и окунуть лицо под поток сочащейся тёплой, вязкой крови. Но Эрен не мог оставить на ней следа, даже засоса. Не имел права. Он выпрямился. Пришло время выбираться из «заточения». Пока Энни связывала его, мужчина вспомнил уловку фокусников, когда те напрягали мышцы, пока их связывали, чтобы позже, расслабившись, без проблем снять с себя цепи. Руки Эрен давно расслабил, теперь пришло время вытащить их из галстука — появилось даже несколько капель пота, но в данной ситуации, когда для связывания использовался шёлк, он мог только помешать. Также Эрен крепко прижал кулаки друг к другу, не давая Энни перевязать кисти в центре, что оставляло большую прорезь для освобождения из «оков». Когда галстук оказался на полу, Эрен подхватил жену в той же позе, что она сидела на нём. Поддерживая под бёдра, он перенёс её из кухни в спальню. Если бы Гриша увидел родителей в этот момент, то посчитал бы, что ему снова придётся спать в зале с включенным телевизором. Эрен медленно опустил Энни на постель, хотя его одолевало желание бросить её и навалиться сверху или прыгнуть сразу вместе, придавливая своим телом. Хотелось бессовестно поиметь спящую жену. Внезапно она стала в разы привлекательнее, когда перестала быть доступной. Наслаждаться звуками, хлюпаньем и чвоканьем члена, скользящего в её похотливой вагине — он был уверен, что она мокрая после того, что вытворяла жена на кухне. Залить семенем влагалище, что протолкнёт семя дальше, в матку, к яичникам. Да, Энни регулярно принимает таблетки, но, может, именно в этот раз она опять забудет. И что тогда? «У женщин после тридцати пяти повышается шанс родить ребёнка с хромосомным заболеванием,» — помнил Эрен ещё со студенческой скамьи. Они тогда с одногруппниками ещё смеялись, что во всём виноваты женщины. Но разве не мужчины виноваты в том, что происходит с женщинами? Разве не они в большинстве случаев влияют на них? Женщины борются за равноправия, желая наконец-то стать владельцами своих судеб. Так как те, кто порядком испортил их, может бросаться обвинениями? Когда заработала голова, головка стала безучастной. Внезапное уныние накатило на него. Дети… Те, ради кого ему стоило больше думать. В мольбе он пожелал им никогда не попасться в переплёты судьбы: Грише не запутаться, Ирэн быть сильнее. Каким бы ни был их выбор. И хоть Эрен понимал, что трудности на жизненном пути настигнут их в любом случае. Возможно, даже совсем скоро. Скорее всего, их причиной будет он. Йегер надеялся, что этот разговор никогда не состоится, всячески избегал его, увиливал, казалось, от самой судьбы. Но теперь он был необходим. Доплетясь до кухни, он устало опустился на стул и нашёл нужный номер. — Да, Эрен. — На том конце раздался уставший голос пожилого мужчины. Эрен долго не знал, с чего ему начать. Понимая это, собеседник не торопил его, терпеливо дожидаясь, когда с ним заговорят. — Когда ты делал все те вещи, ты знал, чем это обернётся для нас с мамой… Да и для тебя. — Знал, — выдохнул Гриша-старший с таким облегчением, будто груз не высказанной правды мучил его на протяжение долгих лет. — Но я не мог остановиться. Это… Манипулировало мной, притягивало так, что я не мог остановиться и бросить. Скорее всего, ты меня не пойм… — Я понимаю!.. — перебил Эрен отца. — Теперь… Я понимаю тебя, пап.