Этюд в алых тонах

Красный — цвет королей. Кипучий и пламенный, страстный, влюблённый в собственную яркую небрежность, переменчивость и резкость. Он — искрящееся пламя, дымчатые полосы заката, кровь и вычурно-алые розы. Вишневые леденцы, коралловый шёлк на покатых плечах, свистящая, гулкая музыка востока и мягкое нутро инжира с вязко-приторным вкусом. Карминовая мягкость длинных волос, и контрастом на них — белые пальцы. Чужие пряди более светлые, земные, наивно-рыжие. У них одна коса на двоих — инициатива Самона и почти полное безразличие герцогини к происходящему, разве что одна-единственная снисходительная улыбка: истеричный ребенок с задатками дипломата и хитрого политика, чем ты удивишь меня на этот раз? Захлёбывающееся в собственной крови солнце заглядывает в окно, не прикрытое портьерами, бросает острые розовые лучи на пол, плавно скользит по лицу, ослепляя, оставляя переменчивые тени плясать на мраморной коже и стенах. Насыщенные краски акриловыми пятнами растекаются по комнате, вязнут в волосах, подкрашивают в малиновый выбеленные сахарной пудрой кубики рахат-лукума и глянцевый фарфор пиалы. Герцогиня Барма, недовольно прикрыв глаза, отворачивается от настырного светила, неприятно напоминающего о том, что скоро всё закончится, и вгоняющего в странную, ностальгическую тоску. — Не дёргайтесь, Ваша Светлость, — у Самона ласковые руки, осторожно разбирающие винные локоны, идентично схожий взгляд восточных серых глаз и рушащийся волей Древа мир за спиной. Как банально и как знакомо, а у Руфии нет желания возражать и говорить, что Кусарибэ ей не указ, что она делает всё, что хочет, и никто не посмеет ей дерзить. Алая комната — гостиная с интерьерами забытой страны за морем — напоминает об аляпистой безвкусице моды полувековой давности, о жарких берегах, людях в богатой свободной одежде и почему-то о брызгающих соком гранатах, растоптанных по сухой пыльной земле. Или о прячущихся цветах в изумрудной зелени лесов, которые окружают родную деревню, о ярких огнях огромного города и сосудах великого Древа со светящимся соком и смертельной силой. Красный — цвет величия. И маг не может оторвать взгляд от хрупкой шеи, белых рук на багряных подушках — словно в кровавую гущу зарывшихся, изящного профиля. Отстранённо-лениво думает, что это — иллюзия, подделка с безразличным взглядом и скверным характером. А потом усмехается: нет же, немыслимо! Девушка с карминовыми волосами теплая и уютная, её приятно неожиданно обнимать, целовать в висок, выпуская из рук косу, — одну на двоих, смешение благородного алого и людского медного. Её приятно любить — такую недосягаемую и нездешнюю, чувствующую в рыжем маге похожую сущность, почти близнеца, отмеченного влюбленным в собственное благородство красным. С таким трудом сделанная прическа падает и рассыпается, расцепляя узы, разрушая связь. Кусарибэ зарывается носом в бордовые пряди, тянет коралловую ткань с чужих плеч, и по телу Руфуии пробегает колючий холод, пробравшийся в комнату, где его по определению не может быть. Герцогиня прижимается ближе к чужому теплу, прерывисто выдыхает и, повернув голову, тянет Самона за медную копну на себя, целуя пахнущие вишнёвыми леденцами губы. В полутёмной комнате — иллюзорная песчаная буря, заметающая другие оттенки кричащим алым. На полу, в окружении мягких расшитых золотом подушек сидят, прижавшись друг к другу, люди, слишком похожие, чтобы нельзя было принять их за копии в изменчивом сафлоровом свете.