Обнажённая вера

«Цени слово. Каждое может быть твоим последним». (С) Станислав Ежи Лец. Двадцать пятого февраля в шесть часов сорок две минуты пополуночи пациент частной клиники доктора Слэра города Саванна штата Джорджия, семнадцатилетняя Алана Эмилия Сантелл скончалась. Алана Сантелл поступила в клинику двадцать второго февраля в предкоматозном состоянии. Помимо этого, у пациента наблюдалось кровотечение из ушей, головная боль, отторжение организмом пищи, слуховые и зрительные галлюцинации. Двадцать третьего февраля Алана впала в кому, а через два дня умерла от внезапной остановки сердца. Точный диагноз установить так и не удалось, ни один из анализов не подтвердил предполагаемого диагноза, а родственники погибшей запретили делать вскрытие. Особенностью неизвестного заболевания мисс Сантелл, несомненно, стали галлюцинации. Исходя из слов родственников и наблюдений в клинике, все они были так или иначе связаны с неким демоном, которого и видела Алана. Однако расспросить пациентку о содержимом галлюцинаций так и не удалось: при малейших попытках мисс Сантелл замолкала и не произносила ни слова, но во время приступов постоянно выкрикивала «Демон!» или «Не приближайся!». К сожалению, более детальную информацию получить не удалось. *** Кладбище, вопреки всем санитарным нормам и бесконечным потокам жалоб от небезразличных жителей, находилось неподалёку от побережья местной реки, в честь которой и был назван город. Река Саванна из-за довольно мягкого, тёплого климата никогда не замерзала и в любое время года была достаточно спокойна, но, к сожалению, это вовсе не означало, что рядом с ней было так же тепло, как и на противоположном конце города. Из-за уже упомянутой близости к реке, по кладбищу, как во многих стереотипных ужастиках о зомби и вампирах, гулял холодный, пробирающий до самых костей ветер. Он блуждал между могильными камнями, проникал сквозь маленькие декоративные заборчики туда-сюда, будто играя в змейку, валил заботливо поставленные, искусственные букетики, а маленькие одиночные цветы всегда оттаскивал поодаль. Но то он делал так, от скуки, а по-настоящему веселился лишь тогда, когда на территорию кладбища ступали ноги живых. Пробирался под одежду, поднимал в воздух опавшую листву, кидая её прямо в лицо, приводил в движение обедневшие, устрашающие ветви и отбрасывал самые что ни на есть причудливые тени на могилы. Вот только когда дело доходило до похорон, которых проводилось здесь с каждым годом всё меньше и меньше, а не простого визита к умершему, было несколько иначе. Как правило, опечаленным родственникам и близким друзьям было абсолютно наплевать на погоду. Они не страшились ничего и, словно тяжёлые танки, медленно шли провожать тело в его последний путь и в дождь, и в град, и в ураган. И подобное безразличие, конечно же, не нравилось самому ветру, поэтому во время похоронных процессий он старался держаться поодаль от живых. В особенности от демонов в телах живых. Колден отделился ото всех: он уже достаточно насмотрелся на свою мёртвую сестру, а от постоянных истерик и слёз матери начинало тошнить. И хотя он ушёл уже на довольно далёкое расстояние, плач немногочисленных, но звонкоголосых родственников и подруг Аланы порой доносился даже до его ушей. Решив, что на таком мелком кладбище от этого всё равно нигде не спрячешься, Колден плюнул на это и умостился на ближайшей лавочке, повыше натянув торчащий из-под пальто воротник. В двух метрах от него, в окружении высоких сорняков, стоял одинокий, потрёпанный временем надгробный камень с сокрытым за зарослями именем покойника, но видной и яркой датой смерти. Пятое марта, без недели до ста лет. Откинув голову назад и закрыв глаза, Колден попытался сосредоточиться на чём-то, чтобы больше не слышать плача и не видеть могилу столетней давности. Он пытался прислушаться к шуму голых и беззащитных веток клёнов, представить в голове какой-то далёкий от реальности образ хоть чего-нибудь, но всё без толку. Ничто не могло вытеснить из памяти скорбные рыдания матери, периодичные всхлипывания отца, синхронные голоса подруг, а перед глазами так и стояли могильный камень, датировавшийся февралём этого года, и траурные тёмные одежды. Уже скоро священник должен был закончить свою обязательную нудную речь в память о погибшей. После этого гроб опустили бы в землю, а перед закапыванием каждый из пришедших на похороны бедной Аланы кинул бы туда по одному ярко-алому цветочку и тихо прошептал бы слова прощания. Цветы всем раздали заранее, и Колден, по-прежнему будучи с закрытыми глазами, вертел свой в руках, иногда небрежно перекидывая из одной в другую. Самой Алане и родителям такое отношение наверняка бы не понравилось, особенно уход Колдена с большей части церемонии прощания, но ни одной, ни других здесь не было. – Эй, вот ты где. С неохотой разлепив веки, он прищурился и огляделся по сторонам. Неожиданно даже для самого себя, Колден перестал перекидывать цветок и сжал его с такой силой, как будто он был для него самой большой и дорогой сердцу ценностью. Но, заметив приближавшегося к нему Дрейка, тоже облачённого во всё чёрное, немного расслабился. – Я присяду? Колден бросил мимолётный пустой взгляд на место рядом с собой и кивнул. – Почему ты ушёл? Все беспокоятся. – Беспокоятся? – Ага, – подтвердил Дрейк, облокотившись на колени. Перед глазами он начал крутить свой цветок, не отрываясь, поворачивая его то в одну, то в другую сторону, словно находил лучший ракурс для фотографии. – Все родственники там, даже самые далёкие, а тебя, её единственного и любимого младшего брата, нет. Да и сама Алана наверняка хотела бы, чтобы ты был рядом до самого конца. – Конец уже настал, – пробормотал Колден, гипнотизируя взглядом почти столетнее надгробие. – Он пришёл тогда, когда Алана умерла. А всё это… – он помолчал, но Дрейк явно понял, что тот хотел сказать, и тихо усмехнулся. – Бессмысленно. Её нет, вот и всё. Зачем вся эта панихида? – Так ты думаешь, что один из древнейших обрядов человечества не имеет смысла? – Так и думаю. – Немного поразмыслив, он продолжил: – Я не против захоронений, но эти траурные одежды, цветочки на могилку, последние слова… Зачем? Человек мёртв, он больше ничего не чувствует, не видит и не слышит. А значит и церемонии бессмысленны. – Я даже не знаю, как бы другие отреагировали на твои слова, – задумчиво произнёс Дрейк, опустив цветок и переведя взгляд на небо. Невольно Колден поддался этому и последовал примеру друга, вновь откинув голову назад, но, в отличие от Дрейка, удовольствия от этого не получив. Абсолютно безоблачный, неповторимо чистый, бесконечный и могущественный небосвод давил на него, угнетал, давал понять, какой Колден на самом деле жалкий, маленький и бессильный против него и всего остального мира. А от всей этой идеальности создавалось ощущение, будто всё происходящее – обман, затишье перед уничтожающей бурей, какой ещё не знало человечество. – С одной стороны, ты разговорился, – внезапно продолжил Дрейк после некоторой паузы. – Но с другой – покусился на тысячелетние, давным-давно устоявшиеся традиции и порядки. – Ну и чёрт с ними. И с традициями, и с людьми. Плевать и на то, и на то. Найтингейл повернул голову и удивлённо приподнял брови. – Помнится, нечто подобное ты говорил года полтора назад. Как же ты тогда назвал людей… «Неразумные паразиты, зараза, болезнь нашего мира», да, вроде так. Разве твоё отношение к людям не поменялось за это время? – А почему оно должно было измениться? – Чувак, я, может быть, сейчас тебя задену, хотя уже сомневаюсь в этом, но у тебя сестра умерла. И умерла она от никому не известной болезни, страдая и видя галлюцинации с демонами. А в школе до сих пор ходят слухи, что она просто была конченной наркоманкой и сдохла от передозировки, хотя даже её врач опроверг эту всеобщую догадку. Обычно, когда даже в край отбитые социопаты или мизантропы теряют кого-то близкого и уж тем более когда слышат о них такое, им становится как-то не по себе, а их ощущение мира и мнение об окружении претерпевает некоторые изменения. Но ты хочешь сказать, что твоя позиция нисколько не изменилась? Даже после смерти родной сестры, которая в тебе души не чаяла? – Да. Алана была тем же отравляющим мир человеком, как и все мы, умерла, отжила свой срок. На одного паразита меньше. А её чувства ко мне – её, не мои. Дрейк рассмеялся и поднялся с места. С лёгкостью миновав все заросли сорняков, казавшиеся непроходимыми, и подойдя к столетней могиле, он поставил прямо на неё ботинок. С него по плитке потекли тонкие, грязные струйки, а кое-где и вовсе остались небольшие комья влажной земли, один из которых попал точно на дату смерти того неизвестного мертвеца. Между тем Дрейк, не обращая никакого внимания на могилу, всматривался куда-то вниз, позади неё. – Ты очень странный, Колден Сантелл. – Он снова поднял на уровень глаз ярко-красный цветок – самое яркое пятно во всём кладбище, маленькую пылающую звезду, чей жар мог спалить кого угодно, кроме Дрейка и его собратьев. Потому что такие как он невосприимчивы даже к огню: они питаются им и всем, чья жизнь похожа на пламя. Зажигается, разгорается, достигает пика и рано или поздно затухает. – Но мне это нравится. Это делает тебя очень интересным случаем, который хочется понять до самого конца, раскрыв загадки и поняв все аспекты. Поэтому… Он отвлёкся от цветка и посмотрел прямо в глаза Колдена. Сколько Дрейк себя помнил, всегда считал этот взор нечеловеческим и потусторонним, из-за него иногда даже предполагал, что Колден на самом деле был таким же, как и он, а может даже более могущественным. Всегда он боялся этого молчаливого и угрюмого громилу, чувствовал исходящую от него силу, непоколебимость и некоторую отрешённость от мира сего. Но в тот момент Дрейк впервые по-настоящему понял, что во взгляде друга никогда не было ничего сверхъестественного. Всё это – фарс, одна из тех обычных, пусть и довольно качественных, масок, какие носил каждый чёртов житель этой планеты, за которыми прятал свою подлинную натуру и омерзительное лицо. – Мне очень любопытно, останешься ли ты при своей вере, когда сам окажешься при смерти. Снимать с других эти маски – наивысшее удовольствие и честь. И, не глядя, бросил цветок в реку. *** С похорон Аланы минуло три дня, а со смерти – пять, но родители по-прежнему так и не могли отойти от шока. Мать снова не пошла на работу, заперлась у себя в комнате и, уткнувшись в уже насквозь пропитанную горькими слезами подушку, изо всех сил сжимала в руках последнюю фотографию Аланы. Рыдания стихли сразу после возвращения с кладбища, и теперь женщина не произносила ни звука: не было слышно ни всхлипов, ни фанатичного шёпота. Отец же, хотя и был в состоянии ходить, работать и питаться, пребывал в настолько подавленном состоянии, что, подобно Колдену, за весь день ограничивался лишь парой лишённых эмоций фраз, а всё свободное время проводил в гараже – самом далёком месте в их доме от комнаты Аланы. Завтрак в доме семьи Сантелл теперь проходил в полнейшей тишине. То же было и с обедом, ужином, дорогой на работу, которая была по пути в школу Колдена. Никто не включал музыку на полную катушку, не смотрел телевизор, не готовил и не убирал, а по вечерам почти нигде не горел свет. Со смертью Аланы словно сломалась одна из немногих деталей, благодаря которым поддерживалась работа механизма всего дома. Из-за этого всё пошло наперекосяк, привычный ритм безнадёжно сбился, а остальные детали грозили вот-вот так же выйти из строя. И всё из-за одного человека… Но Колден вполне мог подстроиться под новый ритм. Он был единственным, кому это было вполне по силам, потому что с испорченной, изъятой из механизма деталью он не контактировал ни напрямую, ни через посредников. Всегда работая обособлено ото всех, его нисколько не беспокоило то, что происходило вне его области, поэтому он всегда мог продолжать работать, что бы ни случалось там, внизу. В школе к нему практически никто не лез, ни ученики, ни учителя, так как обе категории понимали, что с ним уже всё потеряно: ни нормальной речи, ни добросовестного подхода к учёбе не добиться. А из-за мгновенно разлетевшейся новости сперва о болезни, а затем и о смерти Аланы, многие стали избегать её брата ещё больше, а некоторые предпочли и подавно оставить в покое навсегда. В самом-то деле, кому захочется иметь дело с нелюдимым братом погибшей псевдо-наркоманки? Хотя стоило признать, что всё же находились те люди, которые всё-таки набирались смелости, выискивали Колдена во всей школе и, находя, пытались посмотреть ему в глаза и произнести банальные слова сочувствия. Но, не получив ни малейшего отклика с его стороны, пыл их скоро утих, и всё вернулось на круги своя. Почти. Дрейк в школе больше не появлялся. Постепенно пошли слухи и о нём, которые, как правило, были связаны с Аланой. Кто-то давал кисть на отсечение, но клялся, что всё это время он был тайно влюблён в Ал, а теперь пытался прийти в себя после утраты. Другие предполагали, что он продавал ей те самые наркотики, а третьи думали, что они были из одного притона. Ходили и другие версии, которые в основном были приукрашенными старыми, будто Колден, к примеру, прознав о торговле между Дрейком и Аланой, избил его до полусмерти, и теперь бедолага валялся в больнице. Эти сплетни, как ни странно, забавляли Колдена. Обычно распространение новых версий событий или пересказ первых начинались тогда, когда все присутствующие убеждались, что Кол засунул в уши наушники, включил музыку и не реагировал более ни на какие звуки. Но теперь звук в наушниках он включать перестал и лишь делал вид, будто периодически ставил новую песню. На самом деле Колден прислушивался к слухам об Алане, Дрейке и нём самом, воспринимая это всё как мрачные сказки или не очень красивые легенды. Было интересно понимать, на что способно взбудораженное людское воображение, дай только ему самую простую пищу для размышлений. И потом, без всегда пытавшегося его расшевелить Дрейка Колдену в самом деле становилось немного скучнее обычного, а тут хотя бы какое-то разнообразие было. – Колден… Отвлёкшись от сказок, он только понял, что не заметил, как к нему подошёл один из его одноклассников, чьё имя, кстати, Кол не знал. Увидев, как Колден в упор глазел на него, парень сглотнул, но остался стоять на месте и жестами попросил снять хотя бы один наушник. Что ж, может он был одним из тех несведущих добрячков, которые пытались выразить соболезнование, наслушавшись различных слухов и веря каждому сказанному слову. – Тут такое дело… Парнишка помедлил, но не особо торопившийся Колден не стал его подгонять, терпеливо ожидая окончания мысли. – У тебя кровь, – закончил он, указав на щёки. – Чего?.. Медленно Колден провёл по указанному месту, а затем с немалым удивлением посмотрел на собственные пальцы. Все подушечки были в свежей крови. – Ты бы сходил к медсестре. Со второй щекой оказалось то же самое. Опустив взгляд на парту, Колден обнаружил и на ней несколько капель крови. Приложив одну руку к щеке и еле слышно выругавшись, он парочкой лёгких движений побросал в рюкзак учебники и телефон с наушниками и заспешил, насколько мог, прочь из класса, даже ничего не сказав тому парню. Остальные одноклассники, заметившие несвойственную активность из «угла Колдена Сантелла», тут же перестали обсуждать причины и последствия смерти Аланы. Кто-то, явно увидев кровь на его щеках, взвизгнул, со всех сторон начали распространяться новые шепотки и возгласы: «Кровь… У него кровь… Из глаз?.. Может травма?.. Что происходит?.. Опа, тоже нарик?.. А от наркоты может пойти кровь из глаз?.. Господи, это кровь?!» Хлопнув дверью кабинета, Колден как можно ниже натянул капюшон на лицо и всё ещё придерживал руку у щеки. Идти к медсестре было самым идиотским вариантом из всех существующих: как уже усвоил Кол, что в средней школе, что в старшей медсестра являла собою скорее некое абстрактное понятие, нежели была чем-то материальным. И даже если бы она и вправду существовала, он очень сомневался, что та хоть раз на практике имела дело с подобным случаем и могла сделать что-то большее чем отправить домой. Помимо этого, после болезни и смерти Аланы Колден утратил и без того небольшую веру в местных врачей. Немного поколебавшись, он всё же решил сперва зайти в уборную, чтобы хотя бы самому иметь представление о положении дел, а там уже можно было что-то решать и предпринимать какие-либо действия. Чтобы добраться дотуда, Колдену пришлось врезаться в каждого второго попадавшегося ученика, а некоторых случайно и испачкать кровью. Но, к счастью, когда он находился уже в двух шагах от уборной, прозвенел звонок на урок, и оккупировавшей коридоры и туалет толпе волей-неволей пришлось рассосаться. Отлично. Меньше внимания и суматохи вокруг него – лучше… Лучше потому, что тогда никто не увидел его в ужасе распахнутые, налитые кровью глаза и раскрытый в немом крике рот. Никто не слышал, как дыхание его спёрло, а сердце стало биться с таким гулом и скоростью, что грозило вот-вот разорвать на кусочки грудную клетку. Никто не знал, какой резкий и тошнотворный запах он почувствовал в тот момент, как резко и болезненно его скрутило. Но кто-то из учеников уже после одного вида его глаз был уверен, что обратный отсчёт жизни Колдена Сантелла подходил к своей конечной цели. И этот кто-то был чертовски прав. То же гласила и кровавая надпись на зеркале: «Первый день из пяти, Колден». *** «2/5». Аккуратно написанные, насколько это было возможно сделать кровью, цифры застали его и на следующий день, в его собственной небольшой ванной. Поначалу Колден не смог разглядеть их: кровь из глаз не переставала течь, пускай и не очень спешно, чтобы он ни делал. Из-за этого утром Кол смог разлепить веки лишь после тщательной промывки, а затем, посмотрев на себя в зеркале, по-настоящему ужаснулся. Он ожидал налитую кровью склеру, подтёки на щеках и кошмарные синяки под глазами. Всю ночь Кол никак не мог нормально уснуть: когда он принимал лежачее положение, глаза начинало жечь до такой степени, что тот несколько раз едва не срывался на мучительный крик боли. Тогда Колден попытался поспать на стуле у компьютерного стола, но от жуткого неудобства и нещадно бьющего в нос запаха металла из-за скопившейся на лице крови постоянно просыпался. Около пяти раз за ночь ему приходилось вставать и вслепую идти в ванную, промывать глаза, лицо и страдать от ноющей боли в спине и плечах. Поэтому надежда на то, что к утру всё самой собой пройдёт, у него не возникала ни на секунду. Кол знал, что это только начало, но к такому уж точно не был готов. Кожа его побледнела до такой степени, что Кол стал похож на ходячий труп. На руках, ногах и частично на груди проступили яркие венозные сетки. По лбу стекал ледяной пот, а сам Колден чувствовал, как его начинало бросать то в жар, то в холод, а в конечностях ощущалась некоторая слабость. При попытке почистить зубы Кол обнаружил, что кровь теперь была и в слюне. А ещё ему ни капельки не хотелось есть, хотя с момента внезапного возвращения домой он не брал в рот ни кусочка чего-нибудь съестного. Что бы это ни было, но оно прогрессировало пугающе быстро. И из всех болезней, которые Колден знал или про которые гуглил вчерашним вечером, он не нашёл ни единого похожего случая. Хотя вчера он мог ещё что-то предполагать и строить какие-то теории, но сейчас, стоя перед зеркалом, Колден одним махом отмёл все вчерашние догадки. Ни одна не подходила. Как будто в нём смешался какой-то набор симптомов из абсолютно разных, никоим образом не связанных между собой заболеваний. И неизвестность эта страшила его больше всего. И цифры, выведенные в верхнем углу зеркала, но так, чтобы любой дурак мог их заметить. Два из пяти. Вчера в школе они и вправду напугали Колдена, но тогда, чуть позже, он решил, что кто-то просто над ним подшутил. Ведь некоторым кажется забавным и лёгким напугать человека, который не так давно потерял члена семьи, верно? Вот только шутники так и не объявились, а на Ютубе и сайте школы по-прежнему не высвечивалось позорное видео с этим розыгрышем. И неужели никто другой, заходивший до и после Кола, не заметил этой огромной надписи во всю длину зеркала и не поднял шум? Это ведь невозможно. Но сейчас Колден убедился, что эта кровь настоящая, ещё и относительно свежая. В комнату к нему проникнуть не мог никто, особенно при его регулярных хождениях из угла в угол или от стула до ванной и обратно. Тогда откуда это взялось? И почему никто ничего об этом не знал до сих пор? То был лишь второй день из пяти. А что ждало его дальше?.. *** «Три из пяти, Колден, три из пяти. Тебе остаётся жить всё меньше, так каковы будут твои последние слова? Что ты напоследок скажешь миру перед тем, как сдохнешь от неизлечимой и неизвестной болезни?» «Ничего. Я не умру». «Да правда что ли? Ты даже встать больше не можешь, потерял уже порядком литр крови, твой организм из-за нехватки питания и воды опустошён, отторгает любую пищу и уже начал сжирать сам себя, а тело скоро станет разлагаться. И всё, что могут сделать для тебя врачи, – дать очень мощные и опасные антибиотики или погрузить в искусственную кому. Хотя какой смысл? Ты всё равно сам в неё впадёшь через пару минут, плюс-минус». «Какие ещё врачи?» «Открой глаза, пока есть шанс. Ты же хочешь побывать в том мире в последний раз, прежде чем встретишься со мной?» Нет, он не хотел, потому что понял, что за мир ему придётся узреть: мир, ограниченный четырьмя белыми или синими стенами, в котором Кол – ещё более мелкое, жалкое и беззащитное существо, оказавшееся здесь против воли. Ну конечно, больница. Колден оказался в полулежащем положении, а на глазах его, видимо, была какая-то мокрая тряпка, от которой пахло чем-то горьковатым и режущем обоняние похуже запаха крови. Голова болела как после сильного удара, а равномерно пиликающий кардиомонитор только подливал масла в огонь. Кол не мог пошевелить ни единой мышцей лица: всё словно парализовало от засохшей, по-прежнему вытекающей крови из глаз. Во рту по-прежнему ощущался металлический привкус, а во всём теле – такая же слабость, как и в конце второго дня, когда Колден уже физически не мог часто ходить в ванную и умываться. Всё что он делал – сидел у стенки, периодически размазывая первой попавшейся футболкой кровь по лицу. Осипшим голосом пересчитывал проступившие ярко-синие вены, которые к ночи охватили уже всё его тело и даже лицо, проводил по ним пальцем, играя в этакое подобие лабиринта, как на коробке из-под хлопьев. Но разница была в том, что лабиринт Колдена, в отличие от того, какой обыкновенно предлагали производители, был бесконечным и безвыходным, равно как и его положение. Сам того не подозревая, но Кол наверняка случайно пошевелился или издал тихий стон. Услышав какое-то движение, измождённым разумом он так и не смог понять, откуда точно раздался звук, но незваный гость уже успел оказаться рядом с ним. Колден хотел было снять повязку и швырнуть в него, но стоило ему напрячь мышцы руки и представить, какой неожиданностью это стало для неизвестного, как ничего не произошло. Его правая рука смогла лишь ненамного приподняться над кроватью и слегка пошевелить пальцами, а затем бессильно упала обратно. – Только молчи и не шевелись, – приказал этот кто-то. – Не волнуйся, Кол, всё хорошо. Ты в больнице, а я – твой врач. Сейчас я ненадолго сниму с тебя повязку, чтобы ты мог в этом убедиться, хорошо? Попробуй кивнуть, если не против. Неохотно, но Колден, насколько мог, кивнул. – Отлично. Только пока что закрой глаза и потом раскрывай их не спеша. Тут приглушённый свет, но твои глаза сейчас всё равно очень чувствительны. Осторожно доктор, что-то пробурчав себе под нос про кровь, снял повязку с Кола, едва коснувшись его самого. Повязка та была явно довольно тяжёлой, однако Колдену с её отсутствием легче не стало, лишь холоднее. По указаниям врача он не торопясь пытался открыть глаза, но каждая предпринятая попытка не увенчалась успехом: рефлекторно его веки, стоило им пропустить лишь тоненькую полоску света, тут же опускались. Каждый раз Кол шипел и еле заметно вздрагивал, и врач, заметив это, велел ему прекратить. – Я понимаю, это морально тяжело, но не стоит себя изводить. – На глаза Колдену снова легла тряпка, но, видимо, уже новая. – Твои родители здесь были и не отходили от тебя всё это время. Сейчас они пошли перекусить и скоро вернутся. Колден снова попытался заговорить, но не смог выдавить из себя даже слога. Врач немного резко одёрнул его. – Либо кивай, либо качай головой. – Мысленно выругавшись, Кол что было сил завертел головой. – Что? Не хочешь присутствия родителей? – Кивок, сопровождаемый вздохом доктора. – Хорошо, я им передам. Я, кстати, доктор Лот. Мы сейчас находимся в больнице, куда тебя привезли по звонку твоих родителей в 911. Помнишь что-нибудь об этом? Качание головой. – Колден, – несколько сурово начал доктор, видимо борясь с желанием отчитать Кола по полной программе и необходимостью не давить на больного. – Тебе не стоило скрывать своё состояние от родителей. Ты приехал сюда едва дышащий, хирургам потребовалось около трёх часов, чтобы вытащить тебя с того света. А сейчас в твоё горло вставлена специальная трубка, через которую в твой организм в срочном порядке поступает пища. Ты понимаешь, как сильно всех напугал? – Доктор Лот снова вздохнул и на несколько секунд замолчал, проверяя капельницу и воткнутую в вену Кола иглу. – Но ты жив, и это главное. У нас пока нет конкретного диагноза, но мы знаем, что делать. Ты справишься, ведь ты очень крепкий парень. Крепкий, но не настолько, чтобы побороться с засевшим в нём паразитом, который был в разы сильнее любого человека на Земле. Колден Сантелл медленно кивнул и навсегда закрыл глаза. *** – Добро пожаловать, дружище, в свой последний день. Можешь уже смотреть. Но Колден опять не хотел открывать глаза. Он всеми фибрами души и каждой клеточкой тела чувствовал, что находился уж точно не у себя в комнате и не в больничной палате, а голос тот никак не мог принадлежать доктору Лоту. Высунул руки, которые каким-то образом оказались в карманах откуда ни возьмись появившегося на нём пальто. Он управлял ими, мог поднимать, опускать и вертеть как угодно. Притронулся к щекам и потрогал у глаз – ничего, ни единого намёка на кровь. Принюхался. Отовсюду исходила приторная цветочная вонь с примесью запаха ила с речки. Встал на ноги. Идеально. Он, как и до болезни, прекрасно контролировал своё тело, и никакой слабости не ощущалось в помине. Так вот каков был четвёртый день? Лёгкость и свобода? Прощальный подарок перед смертью? Это пугало Колдена гораздо больше, чем если бы он по-прежнему, как беспомощный овощ, лежал в больнице рядом с работающим кардиомонитором, капельницей и трубкой в горле. Его бросило в дрожь. Неужели всё закончится так? Или уже закончилось? Или, может, ничего из того вообще не было? С ним ведь всё нормально, даже замечательно… Колден решился и взглянул на мир, который его окружал. Они вновь оказались на том самом кладбище, где прошли похороны Аланы, даже на том же самом месте и в тех же позах. Колден и Дрейк – лучшие друзья с раннего детства, практически братья, одноклассники, соигроки, помощники. Один из них – всегда загадочный, устрашающий, циничный и неразговорчивый. Другой – заводила и двигатель их дуэта, преданный, весёлый и чуть-чуть вспыльчивый. Но здесь и сейчас каждый из них предстал перед другим совершенно не таким, каким был до сего момента. Здесь нечего было скрывать, ведь этот мир – нереальный, невидимый и несуществующий, поэтому каждый из них мог наконец раскрыть свою душу и узреть истинный лик другого. Алый цветок выпал из руки Дрейка и полетел навстречу ледяной воде Саванны. Сам Дрейк ещё пару секунд стоял в той же позе, но потом плавно опустил руку и перевёл взгляд на Колдена. Он улыбнулся ему во все зубы, и от этой улыбки руки Кола стали дрожать ещё сильнее. – На третий день ты, ко всеобщему удивлению, впал в кому. Сейчас идёт четвёртый. Я бы даже сказал, что заканчивается, – проинформировал он, спустив ногу с могилы. – А на пятый ты умрёшь. Всё практически как у Аланы, не находишь? Только симптомы дал тебе другие, чтобы всё совсем не совпадало: так было бы уже неинтересно. – Дал симптомы? Неинтересно?.. Дрейк рассмеялся так громко и звонко, что этот смех наверняка бы услышали и на другом конце маленького кладбища. Если бы кто-то, кроме них, тут был. – Ну что, Колден, каковы твои ощущения перед смертью? – Их нет, – процедил Кол, хотя сам не был уверен на все сто в своих словах. – Я не умираю. – Да ну? – Тебе этого мало как доказательства? – спросил он, подняв руки и указав на себя. – Мы на кладбище, сейчас где-то там хоронят Алану. Я двигаюсь, говорю, у меня не идёт кровь из глаз. – А ты слышишь там, в отдалении, плач ваших родственников и подруг Аланы? Вот и я нет. И знаешь, Кол, – растягивая слова, как неумелый актёр, пытающийся передать драму, проговорил Дрейк. Он вышел вперёд из зарослей и присел на корточки вблизи той самой почти столетней могилы, – я берёг это под конец нашего разговора, чтобы как можно пафоснее закончить, но руки у меня зачесались сделать это сейчас. Дрейк ухватился за сорняки и без лишних церемоний дёрнул, вырывая их с корнем и предоставляя Колдену полюбоваться на выгравированную на камне надпись. «Колден Риз Сантелл, 17 ноября 1999 – 5 марта 2016». – «Люди – это неразумные паразиты, зараза, болезнь нашего мира, – процитировал Дрейк, поднимаясь с земли. Он не столько видел, сколько чувствовал охватившее Колдена замешательство и всё нарастающую панику, упивался ими и наслаждался тем, как медленно, но верно с лица давнего друга спадала его маска, открывая Дрейку всю правду и ложь, расставляя всё по своим полочкам. О да, стена, гордо носящая имя Колдена Сантелла, вот-вот должна была рухнуть, и Найтингейл со сладостным предвкушением ждал этого момента. Поэтому он не собирался останавливаться. – Они не заслужили жизни, поэтому лучше бы всё человечество, даже я, сдохло в муках». Разве эти слова не принадлежат тебе, Кол? Разве ты не хотел умереть? Колден молчал, сжимал и разжимал кулаки, истекал потом, часто дышал. А Дрейк положил руку на его могилу, барабанил по ней пальцами, как будто дразня и напоминая об этой совсем незначительной детали. Страх Кола напитал атмосферу вокруг них, принося поистине невероятное наслаждение Найтингейлу. Его тело впитывало все выплёскивающиеся эмоции и чувства Колдена, которые насыщали его организм и придавали столько сил, сколько он не ощущал даже при убийстве Аланы. И ведь кто из них, на первый взгляд, больше всего стремился к жизни? А Кол даже не догадывался, что страх только укорачивал время между его жизнью и смертью. – Да кто ты такой?! – Когда-то я был Возмездием, нёсшим справедливость и убивая неугодных. А твоя сестра думала, что я просто демон, хотя это лишь отчасти правда. Но теперь я просто тот, кто любит обличать людей и демонстрировать им их же пороки. Твои главные: гордыня, эгоизм и обман. Всю жизнь ты ставил себя выше людей и считал всех своими должниками, которые не имели права указывать тебе, а саму жизнь – твоей рабыней, которую ты подчинил и единолично контролировал. Ты придумал себе убеждение, будто люди – ничтожные, недостойные жизни создания, говорил это всем на каждом шагу, но, как оказалось, сам же в него никогда не верил. Ты струсил, оказавшись лицом к лицу со смертью, всей твоей уверенности моментально пришёл конец, ты тут же забыл все свои слова о собственной мучительной гибели. Таких как ты, – между тем непринуждённо продолжал Дрейк, – на самом деле бесчисленное множество. Подавляющее большинство людей на всей Земле глубоко в душе такое же. Но мало кто заявлял об этом так открыто, поэтому я и решил тебя проверить, для начала убив Алану. Тогда тебе удалось по-настоящему меня удивить: тебе было абсолютно плевать на её смерть, ты снова начал заводить ту же шарманку о людях-паразитах и всеобщем вымирании. Должен признать, что ты меня почти убедил. Вот только словам я никогда не доверял, а предпочитал всё проверять на практике. И, как казалось, не зря. Твоим убеждениям конец, как и тебе, а твоя вера обнажена. Прощай, Колден, ты был интересным случаем, но лишь на первый взгляд. – Постой! – завопил Колден, когда рука Дрейка уже взметнулась вверх. – Какое ещё Возмездие? Почему я должен умирать по твоей прихоти, чёртов Найтингейл?! – Потому что я установил дату твоей смерти именно на пятое марта и даже могилу с видом на Саванну тебе подготовил по старой дружбе. Если дата и время были выбраны, то уже ничего не попишешь, против судьбы не попрёшь. И потом, пятый день уже наступил, а я насытился. Колден что-то прокричал, но стоило Дрейку щёлкнуть пальцами, как крик в ту же секунду резко оборвался. Бездыханное, ещё тёплое тело Кола упало на землю к его ногам, и это стало последним звуком в мире перед наступившей, более никем и никогда не нарушаемой тишиной. – Твоя жизнь была так же скоротечна, как полёт кометы над Землёй. Но жаль, что этот полёт произошёл так быстро, что люди Земли тебя и не заметили. А где-то там, вне сознания Колдена Сантелла, известием о свершившемся стали остановка сердца пациента и долгий протяжный писк кардиомонитора.