Гимназистка

Начало марта 1887 года, Карийская каторга. Заключенные выведены на работу, на промывку золота. Осужденная Александра Щербинина, семнадцатилетняя девушка, отложила сито и начала всматриваться вдаль, наблюдать за просыпающейся природой после сна. Сегодня, пятого марта, ей исполняется семнадцать лет. «Всегда так ждала этого дня, своего дня рождения, а сейчас… Какой сейчас день рождения, обыкновенный день», - подумала Саша и, не желая искушать судьбу, неторопливо продолжила работу. Девушка зачерпнула новую порцию почвы и начала вспоминать. «На прошлый день рождения мама испекла нам чудесный торт. Мы с мамочкой и Дусенькой, сестренкой моей, пили чай, потом были подарки… Как сейчас помню, голубое платье на лето и книжка с какими-то рассказами. В этом платье меня и арестовали потом…» - подумала девушка, зачерпнула еще одну порцию почвы и продолжила вспоминать, - «Папу я не помню, папа умер от чахотки, когда мне было семь лет, а Дусе пять. И бедной маме пришлось искать себе другую работу, так она иногда шила на заказ, а теперь ей пришлось пойти работать в ателье. Целыми днями мамочку не видели, работала с утра до ночи, чтобы на троих денег хватило. Папа в конторе неплохое жалование получал, а мама… Что мама, мама неграмотная, мама умеет только свое имя писать, чтобы не ставить за получку крест, как на погосте. Поэтому она всеми силами старалась, чтобы мы с Дусенькой школу окончили, педагогические классы гимназии. Я учебу окончила, вот только поработать по специальности не довелось…» Решив, что в свой день рождения она может не работать, Саша отложила сито и начала смотреть на первые проталинки, которые протопило довольно яркое солнце. «Я неплохо окончила гимназию, четверок было меньше половины, а троек не было совсем. Учителя вытянули на четверки, особенно, по биологии и математике. Математик практически ни за что ставил мне четверки, чтобы за год не было тройки, спасибо за это ему большое. А потом, когда надо было уже себе место работы искать, я вдруг осознала, что учительница из меня никакая. Не смогу я деткам ничего объяснить, если сама половину не понимаю. Решила попробовать найти себе место в конторе. И, надо же было такому случиться, с агитаторами познакомилась. Предложили работу в конторе, для прикрытия, а в свободное время агитировать среди рабочих. И сразу вспомнилась мамочка, которая своих детей не видела, с утра до ночи работала, родители Любки, с которой я училась первые годы, а потом, в двенадцать лет, она пошла работать на фабрику, потому что родители сказали, что непозволительная роскошь для взрослой девицы сидеть дома и только учиться. Кое-как окончила Любка семилетнюю школу при фабрике и окончилось на этом ее образование. А потом, практически в первый же год работы, на нее упал тюк с хлопком и придавил ее насмерть. Родители остались без дочери, а я без подруги. Руководство фабрики выплатило им пятьдесят рублей, хотя лошадь семьдесят стоит… Дешевле лошади человеческую жизнь оценили», - подумала Саша и вытерла слезы. - Дешевле лошади человеческую жизнь оценили! – воскликнула девушка и разрыдалась. Ничего не делающая и плачущая арестантка привлекла к себе внимание жандарма. - Прекратила реветь, принялась за работу, - услышала Саша и, понимая, что спорить будет себе дороже, взяла в руки сито. День близился к своему окончанию. Саша, как и все заключенные, пошла сдавать намытое золото. - Здесь даже половины от нормы нет, воруешь, что ли? – недоверчиво спросил жандарм. - Не могу работать, - ответила Саша, чье душевное состояние было очень тяжелым. - Не можешь работать – заставим, - сказал жандарм и распорядился обыскать Сашу. Ни при личном обыске, ни в вещах девушки, золота обнаружено не было. - Лентяйка, значит, - сказал жандарм, - Я тебя предупредил, не можешь работать – заставим. Не вынуждай меня воплощать свои слова в жизнь. За ужином, сидя за столом и вяло ковыряя ложкой баланду, Саша снова разревелась. «Была бы я дома – мама бы тортик испекла», - подумала девушка, - «Хотя она, наверное, теперь меня знать не захочет – судимая, пятно на честь фамилии бросила…» - Шурка, чего ревешь? – спросила девушку одна из каторжанок, - Рыжий никогда в добрых речах не был замечен. Подумаешь, распорядился обыскать. Да пусть ищет, было бы что найти. - Уже успокаиваюсь, - ответила Саша, вытирая слезы и не желая говорить о том, что она плачет по своему прошлому. - Ешь давай, иначе завтра сил не будет, - сказала женщина, - Тебе сколько лет, ребенок? - Семнадцать, - ответила Саша. - А выглядишь на пятнадцать в лучшем случае, - ответила женщина. - Всегда худая была, а теперь, с короткими волосами, вообще малолетка, - ответила Саша, - Волосы жалко, всегда длинные были. - Потом отрастишь, - ответила женщина, - В длинных волосах на каторге зоопарк заведется. Кое-как против воли доев баланду и отдав хлеб соседке, которая смотрела на него голодным и слегка завистливым взглядом, Саша потихоньку прошла и уселась на нары. «Осталось здесь находиться восемь с половиной лет…» - подумала девушка, - «Говорят, года через четыре можно будет попробовать выйти на поселение. Вернуться бы тогда к маме легально, а не сбежав… Да кто разрешит в Тверь вернуться…» - Шурка, запевай, - вывел из задумчивости девушку голос одной из каторжанок. - То не ветер ветку клонит, - начала петь Саша, - Не дубравушка шумит… - То мое сердечко ноет, - подхватили мелодию другие женщины. Саша пела, вкладывая в пение всю свою боль от последних дней, от неотпразднованного дня рождения и девушке попеременно становилось то легче, то тяжелее. «Четыре года – не двенадцать, продержусь, найду в себе силы как-то жить», - подумала Саша, смахнула с лица слезы и сказала: - Давайте теперь что-нибудь повеселее споем. Пригладив волосы, девушка начала пение: - Угрюмый лес стоит вокруг кругом…