my dream is my destiny

То, что случается буквально на следующие сутки, на некоторое время выбивает Чжухона из его жизни. Ему думается, что это случается потому, что вся его жизнь последнее время имеет только одну цель: Им Чангюн. Все его внимание устремлено практически только на него одного, этого забавного и загадочного мальчишку с ореховыми волосами и такими же насыщенными, глубокими, умными глазами. У Чангюна какие-то по-девичьи бледные и нежные, словно хрусталь, руки. Необъяснимая тяга к старшему, которую они оба стали ощущать все сильнее. И, пожалуй, каким бы флегматиком он не казался, немного нестабильное нервное состояние из-за сопутствующих обстоятельств в жизни. У Чжухона безграничное желание защитить, сделать счастливым, взявшееся непонятно откуда, но по совместительству с этим вспыльчивый нрав, который время от времени приходится укрощать, словно дикого хищника и, по-видимому, совершенное неимение мозгов и здравого смысла, что позволяет ему винить самого себя в произошедшем тем вечером. На улице уже несколько часов льет такой сильный ливень, заполняющий дороги водой почти до самого бордюра, что индийский городишко Черапунджи, в котором больше всего осадков, позавидовал бы такому изобилию влаги. Чжухону, что вертится у окна и нервно ходит туда-сюда по дому, кусая заусенцы на пальцах, кажется, что языческие Боги точно существуют и насылают на их город аномалию, за провинившегося непутевого Ли. Вообще-то они сегодня оба были не в лучшем расположении духа: Чангюн по своим неизвестным Чжухону (?) причинам, а Чжухон из-за перепалки с отцом по телефону, который известил сына о том, чтобы в скором времени встречал своих родителей и готовился к работе в его офисе. С обеда Ли ходил как на иголках, сам не свой и очень-очень напряженный. А когда играющий в спальне на гитаре Им решил спросить, что случилось и вступить в небольшой спор, Чжухон понял, что ненавидит себя куда больше, чем всегда предполагал. Все случилось как нельзя быстро: откинутая в сторону гитара, напряженные струны которой могли поцарапать стены из-за мощного броска сильной чжухоновской руки; испуганный Рич, прыгнувший с колен Чангюна за ножку кровати; опешившей и впервые рассерженный на Чжухона младший. Их первая ссора, которая могла никогда бы и не начаться, если бы не идиот Хон, как он сейчас считал, быстро брошенные колкие слова, топотание спешащих ног по лестнице вниз и первый приглушенный хлопок входной двери. Второй, специально более громкий, был спровоцирован самим Ли, когда он понял, что случилось нечто нехорошее. Лишь через несколько минут терзания ни в чем неповинной входной двери, когда боль на сбитой руке усилилась и из свежих царапин показалась первая кровь, Чжухон стал остывать, как нагретая сталь. Он долго разглядывал свой сжатый кулак, покрасневшие косточки на котором так и кричали ему о том, что во-первых, он облажался, во-вторых, нужно как можно скорее все исправить и желательно обработать свою руку, чтобы не шипеть по-змеиному от неприятной боли. А в мыслях у парня застрял лишь один образ: не миловидного юного паренька с книжкой в руках, мягкой улыбкой и развевающимися на легком ветру волосами, а расстроенное выражение лица подростка, который не ожидал предательства со стороны определенного, близкого ему человека. Глаза Чангюна были преисполнены влагой, но в большей мере Чжухон видел лишь осуждение и печаль, негодование. Чжухон очень не хотел бы стать разочарованием не только своих родителей, но и Чангюна, ведь Чангюн — не такой, как они все. Чангюн напоминает ему солнце, в котором неизмеримое желание жить и сиять этому миру, но постоянная облачность в небе не дает ему этого сделать, не дает показать свои теплые и приятные лучи людям. И хоть Чжухону было немного (много) ревностно — ведь до этого только ему светило это личное солнышко — он всей душой желал, чтобы Чангюн не встречался с большим количеством трудностей на пути, не знал горести и обид, чтобы Чангюн провел свои лучшие годы жизни и все остальные года в счастье и радости, в понимании и среди людей под стать ему: искренних в своих намерениях, образованных и понимающих. Когда Чжухон понял, что измерения комнат широкими шагами есть непростительная трата времени и сил, минутная стрелка часов над кухонным столом уже перевалила за половину десятого. От накатившей тоски становилось труднее дышать, в неведении приходилось бить себя кулаком по груди, словно это как-то могло помочь. Но Чжухон лишь чувствовал, как волнуется и изводится резвым плясом его сердце, как внутри назревает противная, гадкая червоточина. Мысли его заходятся лишь об одном: он не может простить себе, что своим необдуманным поведением показал свою плохую сторону, оттолкнул от себя младшего, обидел его и осквернил его душевный свет своей льющейся грязью. Чжухону тошно. Сначала он думал, что Чангюн просто выбежал на улицу, чтобы не находиться с пренеприятным обидчиком, злоупотребляющим сквернословием, в одном доме, но когда парень не вернулся после нескольких же минут, а поиски в округе дома результатов не дали, Чжухон нервно хмыкнул и поднялся в комнату за забытым телефоном. Тогда и выяснилось, что мобильник Чангюн, видимо, первым делом хватать не привык (за что Чжухон еще пуще волновался и злился, ведь несмотря на их ругань они договаривались, что Чангюн всегда будет на связи — мало ли что могло случиться. Стоит ли говорить о позднем времени?). Горько и глубоко вздохнув, Чжухон высунулся в окно, чтобы разглядеть заветный свет в окне соседнего дома — комнате Има, но тщетно. Свет в доме семьи Им горел только на первом этаже. Это, конечно, не вселяло совершенной уверенности в том, что Чангюн не находится в своем доме (Чжухон уже привык делить с ним свой дом), но ноющее чувство в груди не давало покоя, а разум, вернувшийся к нему, так и шептал о том, что проводить свое время в компании старшего брата, с котором он очень не в ладах, Чангюн не стал бы. Когда Чжухон решился на поиски, еще тысячу раз обматерив себя и свое словесное холерическое недержание, было уже почти десять часов вечера. Дождь все не унимался, лишь стал лить немного слабее, но треклятые синоптики в телевизоре и интернете не утешали прогнозами: всю ночь будет лить, как из ведра. Звездочки на ночном небе пробивались своим тусклым сиянием сквозь местами рассасывающие тучи, словно желая утешить парня и вселить в него силы и надежду на то, что он непременно скоро найдет своего младшего, он простит его и они вернутся домой, и все станет как прежде. В 22:01 Ли настойчиво стучался в двери соседнего дома, принадлежавшего семьи Им, успев вымокнуть в своей черной, плотной кожанке, пройдя всего пару метров. Дома остался Рич, которому строго наказывалось следить за включенным светом в доме, чтобы Чангюн мог вернуться, за мобильником младшего, лежащим прямо под носом, в самом видимом месте, и за запиской с немудреным содержанием «Не дуйся, пожалуйста. Позвони, если ты вернулся!», нашедшей свое место там же. Дверь Чжухону открыли быстро, но явно очень нехотя, словно Хосок, по всей видимости скучающий в непогоду в доме один, только что отпрянул ото сна. Он проморгался, не без удивления разглядывая незваного гостя, стоявшего в полумраке из-за недостатка света. За спиной Чжухона практически сплошной стеной лилась вода. — Что за херня? — как всегда «очень дружелюбно» подал голос Хосок. — Чангюн не дома? — вопросом на вопрос отвечает Чжухон, и в глазах его в это время незаметно мечутся молнии, которые полны не то страхом, не то необоснованной злостью. Видя явное непонимание на лице собеседника, Чжухон решается на самое трудное — правдивое пояснение своих слов: — Мы поругались. Он ушел от меня, и я не знаю, где его можно искать. Хосок в такой ситуации, конечно, время тянет не нарочно (хотя черт его знает), но конкретно так подвисает, покусывая губы. Как бы иронично не звучало, но Хосок сейчас был единственной надеждой, единственным маяком для Чжухона, который уже по пятому кругу совестно корил себя за то, что недостаточно хорошо узнал младшего, чтобы самостоятельно предполагать возможные места его нахождения. Он бы вряд ли обратился к Хосоку, если бы случай его не вынудил. — Ты что совсем там охренел? — вместо долгожданного ответа руганью погремел Хосок, видимо, по привычке цепляясь одной рукой за косяк, взглядом прожигая Чжухона. — Что ты сделал? Ты хоть в курсе, что отвечать за мелкого в любом случае мне, даже если он тусил с тобой? — Я в курсе, — Чжухон безнадежно опустил голову, вздохнул и зажмурил глаза, потирая переносицу пальцами. — Поэтому я и пришел к тебе: я не знаю, где его искать. Ты можешь знать, куда он мог пойти? Хосок заметно напрягся, о чем свидетельствовал факт того, что он стал намного интенсивнее облизывать и покусывать свои губы, находясь в раздумьях. — Какого черта мне знать, куда делся этот молокосос? Дома его нет. Как истинный хиккарь он мог пойти в библиотеку, чтобы спрятаться ото всех за огромными лабиринтами с книгами, или запереться где-то в другом безлюдном месте. — В такой час? Ты серьезно? — Чжухон шумно выдохнул носом и хлопнул себя по карманам джинс, где звякнули ключи: кажется, машина отца очень пригодится ему сегодня. — Хосок, давай не выебывайся и говори мне все, что можешь знать. Спустя несколько секунд Хосок ушел куда-то в комнату, из которой горел свет, оставив входную дверь открытой, а после вернулся оттуда с квадратным стикером и ручкой, вертящейся на ловких пальцах. На листке бумаги Чжухон смог разглядеть какой-то адрес, но Хосок на всякий случай огласил его вслух, и Чжухон вопросительно взглянул на него. — Это кладбище, — пояснил тот, говоря уже более тихо и размеренно. — Он уже сбегал пару раз из дома, его находили на могиле его матери. Чжухон нервно закусил щеку изнутри, молча выслушал и кивнул. Спрятав листок в карман куртки, он наспех поблагодарил немного больше, чем просто соседа за столь любезно предоставленную информацию и участие, и поспешил за отцовской машиной. — Бывай, — крикнули ему вслед. — Оповести, если найдешь этого мелкого засранца. — У меня нет твоего номера! — и не нужен, подумал Ли. Ему стало как-то неприятно из-за того, что Хосок так называл Чангюна, ведь он даже не до конца понимал: сделал ли он это, чтобы прикрыть свой наглый, совершенно бесстыдный зад или действительно мог волноваться? Ведь Чангюн еще по сути ребенок. — В телефоне мелкого забит контакт! — из-за шума ветра и дождя голос парня был слышен плохо и приходилось кричать. Как только в доме Им закрылась дверь, у Чжухона почему-то немного отлегло. Он посеял внутри надежду на то, что ничего плохого не успело произойти и не успеет, потому что он знает адрес, и Чангюн обязательно должен оказаться именно там, чтобы Чжухон смог вымолить у него прощение и забрать домой. Домой. Вместе. Но как бы не старался он себя утешить, всю дорогу до кладбища было неспокойно и боязно, и он думал лишь о том, что сейчас происходит с Чангюном. От мыслей о том, что где-то там в совершенном одиночестве, среди памятных камней и какого-нибудь ужасающего склепа, может сидеть под дождем его младший, у Чжухона мурашки бежали по телу. От таких жутких вещей замирало его собственное сердце, он совершенно не понимал, как это может оказаться правдой, потому что Чжухон умер бы от страха на месте — хоть далеко ходить не надо. Еще больше его беспокоило, что по словам Хосока Чангюн не впервые прибегает к таким мерам, что несомненно говорит само за себя о том, что мальчику приходится несладко, что ему не хватает понимания и он вынужден был убегать от всего мира к покойникам, чтобы хотя бы так побыть рядом со своей погибшей матерью, по которой очень скучал. Дорога выдалась как никогда сложная и нервная: из-за плохой погоды на городских дорогах случались автомобильные аварии и где-то царило столпотворение машин, мучительные пробки заставляли торопящихся домой людей нервничать по-своему. Чжухон ехал на свой страх и риск — для него было главным поскорее добраться до младшего, удостовериться, что все хотя бы в относительном, но в порядке, забрать его домой, а все остальное уже как-нибудь приложится. Хоть где-то Чжухону за сегодняшний морально тяжкий день улыбнулась удача: свернув по навигатору на короткий путь, он смог добраться до нужного места назначения достаточно быстро при таких условиях. Перед входом на кладбище он некоторое время не решался выходить из машины, желто-белый свет фар освещал железный забор и пару метров от него, дворники на лобовом стекле работали непрестанно. Взяв большой зонт отца, что всегда таился за передним сиденьем, Чжухон глубоко вздохнул и, наконец, решительно вышел из машины, хлопнув дверью. Обувью он сразу угодил в какую-то вязкую грязь и, морщась, побрел вперед. Стараясь не давать волю своей фантазии, что грозилась напридумывать всяких монстров и призраков, как в фильмах ужасов, Ли следовал по большой территории, отведенной для упокоения душ, в поисках своего единственного младшего. Он запинался о камни, которые словно специально летели ему прямо под ноги, затрудняя путь, хлюпал ботинками по лужам и грязи. Раскрытый зонт, честно сказать, спасал мало чем, но это давало хоть какую-то защиту от влаги. Защиту, которая в следующую минуту чуть не выпала у Чжухона из напряженных рук, когда он увидел содрогающееся под дождем юное тело. Сначала он испугался, подумал, что он обознался или еще чего, да только сердце так больно щемило в груди, что Чжухон был готов упасть на колени прямо перед ним. Нашел. Нашел! Нашел такого маленького, забитого, словно уличный котенок, беззащитного и такого разбитого, одинокого, что Ли хочется убиться к чертям собачьим. Чжухон думал, что как только увидит его, то сразу же сгребет в охапку, заключит в сильное кольцо рук, но сейчас даже подойти на шаг боится. Он просто встал на месте и застыл, словно столб, не в силах пошевелиться. Боязно. Боязно и виновно настолько, что кажется, будто Чангюн прозрачный: притронься к нему хоть пальцем, а он — раз! — и исчезнет насовсем. Чжухон к такому совсем не готов. Дождь звучит громко, и парень сам не силах понять, как он смог различить сквозь посторонние шумы еле-еле разборчивое бормотание Има. — Он не плохой, мамочка, он лучше всех на этом свете. Надеюсь, он тебе нравится, потому что мне он очень нравится. Даже если это неправильно, я так сильно его люблю. Он хороший, мамочка, он хороший… Они все хорошие, только я плохой… Чангюн плакал. Чангюн плакал у могильной плиты своей матери и каялся так, как должен был каяться любой человек в его жизни, но только не он. Он — еще безгрешное дитя, человек, который несмотря на все зло, что люди причиняли ему, имел в себе силы и великодушие простить им их грехи и отпустить их. Чжухон знал Чангюна именно таким: светлым, добрым, никогда не держащим ни на кого зла. Наверное, именно поэтому он был чист и свеж, как утренняя роса или весенний цветок, и тьма и злоба никогда не очерняли его, не делали мрачнее, как это случалось с самим Чжухоном. Чангюн для Чжухона, как поистине свежий глоток воздуха и шанс на новую жизнь. У старшего подкашиваются ноги и уши леденеют не от холода и страха, а от услышанных слов, что донеслись из уст младшего, пусть и таким образом, пусть и при таких обстоятельствах. Чжухон стоит и просто держит этот никчемный зонт над головой Чангюна, пока плечи того содрогаются то ли от холода, то ли от слез. Нечего таить: он давно понял, что Чжухон здесь. Потому Им совсем не пугается, когда обессиленный духом хен, сам весь промокший не меньше, чем Чангюн, буквально падает рядом, к его ногам, и сгребает в свои объятия, настолько крепкие, что у Има что-то хрустит в спине и вот-вот переломится, но он не смеет вырваться. Чжухон что-то забывчиво шепчет, явно просит за все прощения, извиняется, а Чангюну больно не от стиснутых движений, а от того, что он почти не дышит, а всхлипы настойчиво просятся наружу, больно давя на тело изнутри. Легкие прорезает. Чжухон пахнет домом. Худющий, как щепка и весь ледяной, промокший до нитки Им, на которого Чжухон наспех натянул свою кожанку, содрогается на руках у хена, цепляется за шею и плечи, как за единственный спасательный круг в открытом море. Помощник из младшего никакой, поэтому Чжухон продолжает удерживать еще и зонт. Их обоих хоть выжимай, а он думает лишь об одном: хоть бы Гюн не заболел, хоть бы не слег, иммунитет ведь нулевой. С волос юноши стекает вода, прямо на шею Чжухона, но тот может отличить дождь от чангюговских слез: последние теплее. В машине тепло, и Чангюн, накрытый курткой старшего, начинает кемарить из-за усталости. Чжухон поглядывает на него не без волнения, ему не очень хочется, чтобы младший уснул, не приняв горячий душ и не выпив чаю, но, кажется, его организм этого напористо требует. Домой младшего тоже приходится нести на руках — слишком слаб, да и заснул в машине. Чжухон будит его в прихожей, шипя и ругаясь на шум, который создал, уронив при входе маленькую железную вешалку-сушилку для зонтов. Чангюн разлипает глаза и совсем не хочет отстраняться от тела старшего. Его хоть и морозит немного, но он чувствует сильный жар, и не потому, что болеет простудой, а потому, что уже длительное время болеет Ли Чжухоном, его хеном. А поднявшись на второй этаж, тот учтиво не дает Чангюну завалиться на кровать в мокрой одежде: непреклонно прогоняет в душ. — Иди погрейся. Я пока загоню машину в гараж, — шепчет куда-то в висок, а Чангюн напрягается от затылка до копчика. Преисполненный волнением, он кусает губу, чтобы случайно не охнуть, не издать тихого стона, не выглядеть перед старшим не весть как. Чжухон невесомо касается теплыми губами все того же участка кожи и добавляет на ухо еще тише, интимнее: — И, пожалуйста, больше не смей от меня никуда убегать. Старший самостоятельно стягивает прилипающие к телу кофту и футболку Има, а тот не особо чувствует какое-либо стеснение. Да и Чжухон сделал это не для того, чтобы как-то смутить, а чтобы Чангюн не останавливался на половине пути, взял полотенце и ушел мыться, поэтому он ненадолго оставляет его одного. По возвращении, уладив дела с машиной, Чжухон поднимает разбросанные в доме вещи, по пути стягивая с себя грязную одежду и скидывая ту в стирку, куда следует отправить и чангюновскую. Он не слышит шума воды в ванной комнате, надеется, что Чангюн уже принял душ. Не понадобившаяся записка смятым клочком летит в мусорный бак, а сам Чжухон, устало погладив котенка Рича, поднимается принять душ. Спустя минут десять, когда час уже поздний, а намаявшийся младший не спит и встречает его распаренного после ванной в одном полотенце, Чжухон все-таки замечает проскользнувший румянец на щеках спешно отвернувшегося Чангюна. Старший быстро натягивает на себя белье и домашнюю одежду, вешает полотенце на крючок в шкафу. Одежды Има не наблюдается: видимо, он успел закинуть все в корзину. Чангюн с рядом лежащим Чжухоном притвориться спящим даже не пытается. Он лежит под одеялом, в уютном халате, вымытые волосы юноши разбросаны по подушке уже почти сухие, а сам взгляд приходится на ключицы хена. Каждый в эти минуты, проходящие в их комнате, думает о своем, и делать это немного мешает лишь непростительная близость, которую хочется сократить не то что до минимума — до нуля. — Прости меня, что так получилось, — наконец, выдыхает Ли, мягко поглаживая младшего по бархатной щеке. Его, по секрету, хочется зацеловать. Им молчит, не говорит ни слова, только смотрит расфокусированно, но, кажется, понимающе и так по-родному, что Чжухон максимально старательно сдерживает себя, чтобы не свернуться баранкой у него под боком, словно брошенка одинокая. Лучше бы Чангюн хоть что-то сказал или хотя бы кивнул, думает Хон, но младший лишь прикрывает глаза, хватается несильно за предплечье хена и прижимается ближе, усерднее, словно читая его мысли. Чангюн мягкий, притягательный до безумия, а вот лоб у него горит, и Чжухон не может успокоиться, все время трогая его ладонью. — Чангюн, у тебя, кажется, температура, нужно… Им совсем не ощущает, чтобы его лихорадило, а потому не дает хену договорить, чтобы тот случайно не сорвался с места за градусником, таблетками или еще чем-нибудь таким. Даже если — плевать. Чангюну нужны не лекарства, а он, Чжухон, являющийся его личной и единственной панацеей. Парень теряется, когда Чангюн вскидывает свою голову, смотря в глаза, словно в надежде на то, что Чжухон разрешит себе повиноваться своим желаниям. Этой ночью Чжухон позволяет себе взять намного больше обязательств, чем просто дружеские, платонические отношения между донсэном и хеном. Этой ночью он дает себе волю дарить Чангюну его первые поцелуи и нежные касания, а тот с нескрываемым, словно долгожданным удовольствием их принимает. Чжухон становится проводником в некотором роде мир взрослых, но от этого Чангюн в его глазах не выглядит ни оскверненным, ни падшим ангелом, запятнавшим свою честь, а как раз-таки наоборот — он отдается ему одному, по любви, словно возносясь и вознося самого Чжухона к небу.

У любви нет понятия «неправильно».

Перед тем как уснуть Чжухон думает о том, что его Чангюн очень похож на свою мать и не исключительно внешностью (с рассказов самого младшего), а складом характера. Такой же милый, такой же снисходительный и стремящийся к лучшему, такой же сильный, богатый духом и просто необыкновенный. Чжухон это знает. Чангюн все же заболевает и первую часть ночи спит не достаточно спокойно, несколько раз погоняв хена за водой и жаропонижающим. Ближе к четырем часам они спят сладко, вместе, будто смотрят один сон на двоих. Только вот утром приехавшие родители Чангюна забирают младшего сына со скандалом, почти не дав сонному чаду возможности адекватно собраться и забрать большую часть вещей. Чжухон не может с этим ничего сделать и лишь сжимает кулаки, да зубы, провожая взглядом виновато опустившего голову Чангюна с негодующим отцом, колючей и рассерженной мачехой и братом. Просто братом, потому что Хосок не говорит ни слова, не сдает с поличным или что-то еще, а просто ждет по приказу матери у входа и покидает дом Ли самым последним, со странным взглядом оставляя Чжухона одного. На губах неостывшие поцелуи и руки еще таят на себе частички ночного тепла тела младшего, которого он непременно себе вернет, отвоюет у собственной семьи, если потребуется, но не даст в обиду больше никому. И сам обидеть не посмеет.