Проклятье Сокольей заводи

В некоторое недоумение, неторопливо переродившееся в желание навертеть кое-чьи волосы на раскаленный железный прут, Браноса Августуса, лучшего некроманта королевства, бессменного главы самой богатой магической его гильдии и консультанта во многих нестандартных колдовских предприятиях привела записка, начертанная рукой все того же кое-кого, в последнее время находящегося в столице при своем венценосном кузене очень часто, а помимо этого тщательно меняющего собственную репутацию со скандального герцога, обитающего у подножия Теодийских гор, на государственного альфу, примерного дядю наследного и прочих принцев и важного участника международных политических свершений. Для записки той была использована атласная бумага приятного персикового цвета с золотым обрезом, в качестве чернил прекрасная субстанция, а перо зачаровывали лучшие придворные бытовики особенным антикляксным заклинанием. Запах тоже был, но на его определение у Браноса не хватило доброго настроения, тем более до встречи с герцогом Теодийским, по совместительству родственником-в-браке и, как ни печально ему было признавать, дедом будущего наследника славного дела Браносов, оставалось не более трех минут. Бранос решительно шагал по коридорам городского дома герцога Теодийского, на попытки лакеев придержать его, чтобы величественно пройти в кабинет герцога и торжественно доложить о госте, отвечал гневным фырканьем, и к тому моменту, как рука его легла на дверную рукоятку, придумал не менее семнадцати злобных и слабонейтрализуемых обычными бытовиками заклинаний, как то: антизавивающее для волос, ускоряющее их рост по телу; пунцовящее для носа; скрипящее для обуви, оказывающейся на его ногах; создающее сквозняк в помещении, в котором он находился; грязи под ногтями и отсутствия блеска на них при любой тщательности полировки; похрустывания суставов, особенно когда герцог садился; окрашивающую верхнюю одежду в унылый мышиный серый цвет, с особенной рьяностью ненавидимый герцогом Теодийским. Последнее привело Браноса в особенный восторг, он даже застыл на месте, похлопал себя по карманам, обнаруживая записную книжку, и набросал примерные схемы, чтобы как следует обдумать и воплотить их при первой возможности. Данная заминка дала возможность лакею вскочить в кабинет вперед Браноса (что не способствовало улучшению настроения последнего) и проорать: «Королевский некромант Бранос Августус, супруг Тарниса, маркиза Теодийского, внук Браноса Иринеуса». Более того, к усугублению раздражения Браноса, лакей, обученный многими годами службы у герцога и связанными с этим многочисленными стычками с Браносом, ловко отскочил к креслу, рядом с которым стоял Теоди, и застыл оловянной статуей, благочестиво глядя в потолок. Теоди выглядел удовлетворенным тем, что формальности были соблюдены, что в случае с Браносом далеко не всегда было данностью, но несколько разочарованным тем, как именно они были исполнены. Впрочем, он обладал значительной мудростью и умиротворенным взглядом на жизнь и решил не придавать слишком много значения такому пустяку — в сравнении с иными делами. Бранос же завопил, гневно потрясая бумажкой: — «Любезный Августус, немедленно явитесь ко мне, запятая, Теоди»? Это так со мной разговаривать можно? Как с придурковатым молочником?! А если у меня опыт в разгаре, а если я на боевой позиции? Я что, тоже должен бросать все и нестись к вам, папа?! — Право, — умиротворяюще произнес Ралинд Адельгиз, выступая в центр комнаты. — Не стоит обращать все свое негодование против человека, всего лишь последовавшего моей просьбе. Бранос захлопнул рот, и зубы его клацнули с такой силой, что в ушах присутствовавших зазвенело. Сам он ухватился за челюсть, пошевелил ее, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, и угрожающе уставился на Ралинда. Тот кротко улыбнулся и приветственно кивнул головой, сделал несколько комплиментов здоровому цвету лица Браноса и изящной укладке волос (после не совсем удачной деконтаминации пещер в основании будущего летающего острова его волосы торчали в разные стороны и вились самым неожиданным образом) — при этих словах лицо Теоди приняло отвратительно самодовольное выражение, — поинтересовался самочувствием милого и кроткого супруга (тут Бранос поневоле поежился, потому что у милого супруга была тяжелая рука, и он не гнушался ее кротко использовать против него), а также намерением продлить род Теоди-Браносов — тут герцог и Бранос переглянулись и отвели глаза друг от друга, наполненные самыми разными чувствами, и наконец замолчал. Выглядел Ралинд неплохо для омеги, совсем недавно разрешившегося от бремени; корсет, который Бранос преподнес ему в подарок, пришелся кстати, талия Ралинда была узка, как не у каждого юноши, только вступающего в жизнь, а разные дополнительные последствия использования вроде критического облегчения массы тела носителя были сняты раз и навсегда после многократных зверских штрафов, наложенных на некромантскую гильдию. Отношения Ралинда и Браноса не ухудшились особенно, оба они относились друг к другу с понятной настороженностью, но были любезны и не слишком сомневались в надежности друг друга. С другой стороны, присутствие Ралинда в доме герцога Теодийского, да так, что никакие внешние знаки вроде флагов и факелов не указывали на присутствие высшего королевского лица, да так, что герцог выглядел суровым и озабоченным, а также сосредоточенным и не желающим ввязываться в ссору с Браносом, для последнего значил только одно: что-то они задумали, что расхлебать должен он. Ему-то, понятное дело, достанется что-нибудь в виде какого-нибудь почетного, но очень тайного ордена, возможно даже, клиента удастся развести на гонорар втрое, а при чрезвычайном усердии и вшестеро больше стандартного королевского, но публичные похвала и восторги достанутся этим… длинноносым. Бранос, одолеваемый самыми разными чувствами, запахнул мантию и тяжело опустился на стул. — То есть какая-то фигня нужна вам, а не ему? — прямо спросил он Ралинда и покосился на стоящего со скрещенныи руками Теоди. Помолчав немного, поерошив волосы, Бранос добавил задумчиво, изучая талию Ралинда: — И фигня эта, похоже, не такая уж для вас и фигня и должна оставаться тайной. И во что это мне обойдется? — Мой дорогой друг, я не могу не удивляться вашему отрицательному отношению к людям, — печально вздохнул Ралинд. Возмущаться, что Бранос осмеливался сидеть в его присутствии, он великодушно не желал. Опять же, как бы себе дороже не оказалось: случится место для мелочной просьбы, ему бы его мелочность и припомнили. От Браноса какой только гадости ждать не приходилось. Теоди решительно кивнул и позвонил в колокольчик. Лакеи принесли чай и сладости. В качестве уважения к некромантическому искусству подавали питье и съестное на фарфоре, окрашенном в приятный синий цвет, глубокий настолько, что в темноте вполне мог сойти за аксамитный черный. Бранос долго изучал чашку с чаем на свет, затем глубокомысленно молчал; Ралинд и Теоди обменивались беспокойным взглядами, потому что когда Бранос ругался, топал ногами и обещал наслать проклятья, можно было оставаться спокойным. Когда же он молчал и согласно кивал головой, следовало задуматься, с какой стороны он нашлет гнусное заклятье, с которым не разберутся никакие, даже самые опытные и искусные маги. Поэтому Ралинд начал лить елей: Бранос, будучи самым замечательным магом, обладающим значительным, как бы не самым увесистым весом при дворце, имея любопытный и острый ум, увлекающуюся и настойчивую натуру, принес королевству, во главе которого имеет честь и благословенную обязанность стоять и сам он, несомненную и весьма значительную пользу, а каковую выгоду принесет еще, остается только предполагать. Ему подпевал Теоди, восторженно глядя на Браноса, воспевая оды его талантам и способностям, изобретательности и находчивости. В итоге Бранос всерьез задумался составлением последнего письма к возлюбленному супругу своему Тарнису, в котором бы признался во всех прегрешениях, чтобы уходить в сумеречный мир с духом, необремененным никакими проступками, и в сопровождении легкой улыбки на прекрасном лице его. Наконец Ралинд замолчал, жадно пья чай, и Теоди заткнулся, облизывая губы. — Так в какую дыру вы решили меня отправить? — мрачно спросил Бранос. Ралинд посмотрел на Теоди. Тот — возвел глаза горе и тяжело вздохнул. — Друг мой, прелестное дитя, вы слишком грубы, — с легким упреком произнес он в ответ. — Так все еще хуже, чем я предполагаю? — уточнил Бранос, устраиваясь поудобнее. Подумав, он, впрочем, стянул со стола блюдо с печеньями. — Отчего же, — мягко вмешался Ралинд. — Я категорически уверен, что при самом худшем раскладе вы блистательно справитесь с этим обстоятельством. Бранос смотрел на него, прищурясь, и неторопливо жевал печенье. — О смертельном исходе речи не идет ни в коем случае, — раздраженный его молчанием, добавил Ралинд. — Что, и о смертной казни тоже? Ралинд покачал головой и ободряюще улыбнулся. — Платит кессалийский княжеский банк, — деловито добавил он. Бранос поднял брови. — По факту выставленного счета, — скупо улыбнулся Теоди. Тут Бранос закатил глаза. — Эти стервецы выкатят формуляры какого-нибудь поросшего мхом года, по которым любая услуга оплачивается повременно, а время оплачивается по смешным ценам, уборщики в захудалом провинциальном трактире и те получают больше. Он громко поставил блюдце на столик, стряхнул крошки с мантии и встал. — Можете высылать стряпчих против меня, ваше величество, — надменно сказал он и направился к двери. — Стоять, — приказал Ралинд. — Сначала прочитай договор. В поисках поддержки Бранос покосился на Теоди. Тот едва заметно кивнул ему, Бранос мрачно покосился на Ралинда и взял свиток. Договор состоял из трех страниц и ничем не отличался от составляемых им самим. Цена за услугу не была установлена, но место для нее оставлено, и вписать в него сумму, приятную для него, не составило бы труда. Загвоздка была в одном: услугу следовало оказать деверю карралийского князя, дальнему родственнику Адельгиза и, соответственно Теоди. В договоре подозрительно не указывалась ни причина помощи, ни хотя бы общие ее характеристики. Бранос подумал немного и решил начать с самого главного — суммы. Он неторопливо покопался в карманах мантии, нашел самопишущее перо и вписал в пробел цифры, затем передал пока еще не подписанный договор Ралинду. Теоди следил за движениями пера и одобрительно ухмыльнулся. Ралинд только скрипнул зубами. — Сумма… несколько… оптимистичная, — выдавил он из себя, старательно избегая взгляда Теоди. — Это несколько выходит за рамки моих полномочий, но… Он откашлялся. — В эту цену должна входить и полная конфиденциальность. О причине, по которой иноземные государи обращаются к вам, нашему лучшему магу, обладающему бесспорным и открытым покровительством королевской семьи, не должен знать никто. Это понятно? Последние слова он произнес звенящим от холода голосом. Бранос поежился и кивнул. — Подписывайте тогда, — приказал Ралинд. Бранос подчинился. — Отлично, — заметно подобрев, произнес Ралинд. — Признаться, услуга очень щепетильная, мы имеем дело с семьей будущего супруга нашего драгоценного Ирмо, связи с которой столь же выгодны нам, как и им, и не хотелось бы заполучить нехорошие настроения после угробленных на этот союз переговоров и подарков. Я очень, очень рассчитываю на вас, дорогой Августус! Он прижал к листам, на которых был напечатан текст договора, еще один — магическую доверенность, очевидно, и рядом с подписью Браноса появилась еще одна, да еще снабженная королевской печатью. — Я горжусь вашим государственным мышлением и верностью короне и населяющим ее людям, дорогой Августус! — воскликнул Теоди и схватил его руку. — Я рад, что король и драгоценный Адельгиз могут рассчитывать на вас! Бранос только фыркнул, прикидывая: насколько расширительно можно толковать пункт о «прочих расходах», удастся ли подтянуть гонорар еще на пару сотен золотых. Он нисколько не сомневался, что на карралийских землях в принципе не может случиться ничего невероятного, что могло бы стоить ему имени или свободы. Через несколько часов летучие мыши несли его по заснеженным горам к карралийским землям. Путь обещал быть длинным, зима была даром что солнечной, но неожиданно морозной и снежной, и даже мышам, укрепляемым и подпитываемым особенной магией Браноса, приходилось непросто. Он же мрачно изучал мантию, которую в приступе дурного настроения испачкал ягодным киселем обожаемый супруг, маркиз Теодийский Тарнис, когда узнал, что Браносу предстоит отбыть по государственным делам в соседнюю страну. Но мантия ладно, с ней чего только не случалось, и даже пятна, если не удастся их вывести (а самому дрянному бытовику известно, как тяжело и нудно выводится с шерстяной ткани ягодный сок) могут сойти за подтверждение мужества и геройства лучшего некроманта королевства; куда неприятней — и обидней — было прикладывать к синяку на скуле охлажденную бронзовую бляшку. Обижаться на самого Тарниса, причины, по которой образовалась эта травма, получалось плохо: характер его был не самым сладким, подкрепляемым и злорадными словами папеньки его, герцога, и собственной самоуверенностью, а сейчас был усугублен пикантным физиологическим состоянием, практически совершенно невозможным у альф, за которых Тарниса принимали почти все время, и очень, исключительно редким у дельт, которым Тарнис являлся на самом деле. Говоря прямо: Тарнис понес. Не самый простой путь вел к этому состоянию, благословенному и для Августуса, последнего из Браносов, и для Тарниса — единственного наследника Теоди, посему признанного короной законным, пусть его отец, альфа Аральгиз, никогда не состоял в законном браке и не испытывал ни малейшего желания изменить это положение. Предсказуемо Бранос воспользовался всем своим красноречием, чтобы убедить Тарниса понести, а затем применил все свои знания, умения и мастерство, чтобы это удалось. И — удалось, не будь Бранос Браносом! Тарнис был тяжел, широк и объемен; положение не сделало его, впрочем, малоподвижным, и на тяжести рук не сказалось никак, пусть ему пришлось отставить в сторону средние и большие кузнечные молоты. Ему оставалось три месяца до разрешения от бремени; ему надоело, и характер его испортился не только сам по себе, но и потому, что Тарниса баловали все: Бранос, папенька, прислуга и даже Гейрунд. По причине его испортившегося характера Бранос не гнушался брать подряды подальше от дома и подольше — тишина воспринималась как благословение, даровала возможность восстановить силы перед очередным скандалом, который Тарнис, к сожалению, устраивал все чаще. Синяк на скуле был таким же последствием скандала, как и испачканная мантия. От получения иных повреждений умудренный интенсивным опытом Бранос удрал с впечатляющей скоростью. Впрочем, перед ним простирались снежные пустыни, горы были мирны (не без его заслуги, скромно отметил Бранос и даже обратился к тетради с мемуарами, чтобы кое-что подправить и добавить), преступники знали кибитку, несомую летучими мышами, слишком хорошо, чтобы держаться от нее как можно дальше, а темномагические феномены существовали в этом мире, чтобы Бранос их побеждал. Так что путь до имения князя Кессалийского был наполнен глубокими размышлениями и благостными раздумьями о своих великих свершениях, а помимо этого не случилось ничего, достойного внимания или занесения в тетрадь с мемуарами. Бранос приблизился к имению ранним утром, еще не рассвело. Ему навстречу выскочили слуги, после долгих пререканий согласились пропустить к дому, но категорически потребовали следовать к заднему входу. Бранос был привычен ко внезапно просыпавшейся в клиентах чрезмерной щепетильности, а за указанную в договоре сумму так и вообще готов был пройди в дом через кухонный вход, но надежды его на обильный и сытный завтрак не сбылись. Лакеи тут же повели его к князю Кессалийскому, родственнику карралийского князя, человеку, играющему значительную роль при его дворе, а также обладающему весомыми связями при дворе короля Базилиана. Князь Кессалийский был высок, тощ, сутул, сед, одет в мундир, у которого оба рукава были украшены цветными шнурами от многочисленных орденов, и простые брюки приятного серого цвета. Глаза его были остры и внимательны и прятались под густыми бровями. Он стоял у письменного стола, спрятав одну руку в карман, второй опираясь о него. Бранос бросил саквояж на пол и скрестил руки на груди. — Магистр темной и амбивалентной магии Бранос Августус, — коротко представился он. Князь коротко кивнул. Слуги тихо закрыли дверь. Бранос молчал и беззастенчиво изучал его, прикидывая, на нем ли лежит некая порча, для которой понадобился он, но уже через несколько секунд убедился: альфа здоров, порчи на нем нет, он просто обладает плохим аппетитом и паршивым характером. Так что Бранос переключился на кабинет. — Вы молоды, — обвиняюще сказал князь. — Это пройдет. Тем более еще лет пять назад было еще хуже, — невозмутимо ответил Бранос. — В отличие от физиологических и идиосинкразических недостатков, которых даже у августейших лиц хватает. Князь хмыкнул и прошелся за столом. — Вы действительно делали все то, о чем рассказывали мне августейший Базилиан и супруг его, даровавший жизнь наследнику Ирно? — Все то, о чем они рассказывали, они сочли достойным для хвастовства. Некоторые вещи я как маг считаю несравненно более значительными, но они куда менее интересны для непрофессионалов. Что именно интересует вас? Князь постоял, побарабанил пальцами по столу и снова прошелся по комнате. Затем, осмотрев Браноса холодным, режущим взглядом, он устроил ему суровейший допрос: насколько успешен омега в сложных и изматывающих случаях; насколько успешны заклинания, которыми он пользуется; насколько верна оценка ситуации, особенно неожиданной и усложненной внешними воздействиями. И так далее, и тому подобное. Бранос злился, но отвечал, стараясь не быть многословным, не огрызаться и ни в коем случае не показывать все возраставшего раздражения. Князь, кажется, остался удовлетворен. Правда, на голову Браноса свалилось еще одно испытание, а именно лекция о необходимости крайней сдержанности и молчаливости в связи с исключительной щепетильностью и необычностью того, м-м, затруднения, в связи с которым князь Кесссалийский был вынужден просить помощи у некроманта, мало того — омеги. — Альфы не справились, что ли? — понятливо спросил Бранос. — Неудивительно. Им бы все речи толкать да ордена собирать. На поле боя их вечно фиг найдешь. Князь косо посмотрел на него, но промолчал. Видать, возразить было нечего. Еще через пять минут Бранос шел за князем в один из флигелей. По пути князь бросал ему короткие фразы, из которых следовало, что сын его, второй ребенок и старший альфа, которого князь готовил себе в наследники, был хорош всем: ростом, физической крепостью, внешностью, здоровьем. Он был смел и решителен, умен и не чужд выдержке, достиг значительных успехов и в науках. Бранос от его слов настораживался все больше, с утроенной силой сканировал здание, но не обнаруживал ничего подозрительного, что бы соответствовало его профилю. Он вообще не обнаруживал ничего подозрительного. Князь же продолжал: сына его, старшего альфу, ждала блистательная карьера, и у карралийского князя были в его отношении значительные планы. Но тут рассказ на полуслове был прерван устрашающим, оглушительным, истеричным визгом, равного которому Бранос не слышал ни в каких ситуациях, ни от омег, ни от альф. Из флигеля выскочили вусмерть перепуганные слуги, князь Кессалийский замер, и рука его двинулась было, чтобы приложить ладонь ко лбу, но была удержана усилием воли. Бранос стремительно проверил природу опасности, удивился, что ничего не обнаруживается в принципе, и помчался в сторону источника крика. Он ворвался в комнату, на пальцах его трепетали несколько заклинаний, готовых по первому движению его воли обрушиться на угрозу, огляделся, всмотрелся, даже заглянул под стол — ничего. Совершенно, полностью и решительно ничего. Он огляделся: за креслом у стены прятался здоровенный детина, пытавшийся сжаться в комок, обхвативший голову руками и дрожавший так, что зубы клацали. Бранос сел на пол и подпер голову рукой. Очевидно, этот вот альфа, прятавшийся под столом, и был источником крика. Внешностью этот истеричный вьюнош был совершенно определенно похож на князя, поверхностное сканирование указывало на очевидное родство, на альфовость натуры, и при всем этом — истеричный ор, равного которому Бранос не слышал, даже когда медведь-зомби по ошибке забрел на чаепитие в саду, организуемое Ралиндом для придворных омег. — Ты чего орал, придурок? — спросил он у бедняги. Альфа поднял на него лицо, залитое слезами. Челюсть его дрожала, самого юношу трясло немилосердно, он пытался выдавить ответ — совершенно безуспешно. «ы… ы… ы…» — только и мог расслышать Бранос. — Свыбодный дых? — предложил он. — Зымный пугал? Зымей? Юноша только тряс головой и продолжал: «ы… ы… ы…». Бранос задумчиво потер лоб и осторожно напустил на него слабенькое успокаивающее заклятие. Юноша постепенно успокоился и даже смог посмотреть на него мокрыми глазами; Бранос ободряюще улыбнулся, и в ответ рот юноши расплылся в улыбке. — Так что нас напугало? — участливо спросил Бранос. Юноша снова зарыдал. — Мы-ы-ышь! — взвыл он. — Там котик! Я его позвал, он на окошко, а потом спрятался, а я его погладить, а он прыгнул, а потом раз — и мы-ы-ышь!!! Челюсть Браноса невежливо отвисла. Он беспомощно оглянулся: у двери стоял багровый от стыда князь и угрюмо смотрел в пол. Он украдкой глянул на Браноса и, когда их взгляды встретились, тяжело вздохнул и сделал шаг в комнату. Юноша вздрогнул и попытался спрятаться под кресло. Учитывая его размеры — ну да, они с Тарнисом проделывали это с равным изяществом. Бранос встал и уставился на князя, безмолвно требуя объяснений. — Это случилось две недели назад, магистр, — тяжело вздохнув, загробным голосом заговорил князь. — На охоте лошадь Валериана испугалась чего-то и понесла, он упал и ударился головой. Три дня пролежал без сознания. Лекари помогли ему вернуться к жизни… и вот. Браносу не понравилось, как было произнесено это «лекари», и он насел на князя. Тот долго негодовал, что лекари, которых он допустил к своему наследнику, были замечательны и рекомендованы самим князем карралийским. В конце, правда, признался, что речь шла не совсем о лечении, Валериан был совсем плох, несколько раз было опасение, что он умер, и его возвращали к жизни разными, в том числе экспериментальными средствами не только обычные лекари, но и маги. — Они категорически настаивали на безопасности проводимых обрядов! — тут же уточнил князь. Бранос покосился на юношу, подползшего к ним, прятавшегося за его спиной и с опаской выглядывавшего из-за плеча на отца. Тот же смотрел на сына с раздражением и даже неприязнью. — Экспериментальные средства, значит? — переспросил Бранос. Он думал много чего нехорошего о магах, а особенно — о их легкомысленном отношении к безопасности. Некоторые эксперименты в недавнем прошлом привели к тому, например, что сотни квадратных миль до сих пор не могли восстановить прежний уровень витальности после карралийской чумы, несмотря на совместные усилия магов из нескольких стран. Кто его знает, что за обряды они провели, князь не мог дать толкового объяснения, кроме невнятных слов о том, что они попытались покрепче привязать тонкое тело Валериана к его физической оболочке. «Э», — задумчиво почесал затылок Бранос. Если князь был прав и мальчишка и на самом деле был так смел, мужественен и альфист, как желал думать гордый папаша, то не намудрили ли карралийские маги и не переусердствовали с фиксацией тонкого тела, так что привязано оказалось его негативное отражение? С этими мыслями он развернулся к юноше и еще раз просканировал его более подходящими заклинаниями, затем долго молчал. — Как вы вносите в родовые книги записи о детях? — вставая, спросил он. Валериан снова спрятался за ним, встал и жадно следил то за Браносом, то за отцом — последнего он, впрочем, боялся сильнее даже, чем, очевидно, мышей. Бранос, неожиданно растрогавшись, потрепал его по щеке и погладил по волосам. Валериан захлюпал носом и схватил за руку. Князь, сухой и надменный хмырь, с трудом сдержал судорогу, отвернулся, брезгливо морщась, и направился прочь из флигеля. — Следуйте за мной, — бросил он через плечо. Бранос подчинился. Валериан категорически отказался выпускать руку, так и увязался следом. По пути — вертел головой и рассматривал картины, обои, шторы, мебель, паркет, резьбу на дверях с огромным интересом и шепотом восторгался прямо на ухо Браносу. Трещал как сорока, иными словами, когда они дошли до библиотеки, у него начала ныть голова. — Родовое древо, — величественным жестом указал на гобелен князь. Бранос встал перед гобеленом и скорчил почтительную физиономию. — Обратите внимание на древность нашего рода и порядочность браков, — гордо произнес князь. — Никаких болезненных огрызков в родстве, младшие дети обзаводились сильными партнерами и создавали собственные сильные боковые рода. Мы все сильны и преданы семье и ее членам. Тут его скривило, и он не сдержался — покосился на Валериана, и тот втянул голову в плечи, заморгал глазами, и по щекам его поплыли потоки слез. — Гобелен магический? — спросил Бранос. — Хех, не дед ли мой его зачаровывал? Он склонился к правому нижнему углу и всмотрелся в инициалы, написанные размашисто и очень просто. — Точно дед, — пробормотал он и продолжил изучать гобелен. — Еще и кровной магией заклинал, да? Хороша работа, надежнее ничего нет. Заклинания больно щедро нанесены, но в принципе продержится, пока будет существовать род. Он поцарапал ногтем почерневший и сморщенный лист на ветви, поверх которой витиевато было написано: «Вальдиан». — Вы, что ли? — ткнув пальцем в имя, спросил он, а затем снова переключился на скукожившийся, оторвавшийся от ветки лист, поверх которого не менее витиевато было написано «Валериан». — Что это значит? — глухо произнес князь Кессалийский Вальдиан, недоуменно глядя на листок. — Что-то напортачили эти тупицы с заклинаниями, что еще, — пожал плечами Бранос и повернулся к Валериану. Тот, за мгновение до этого восторженно рассматривавший гобелен (если быть точнее, бахрому и вышитые золотом бордюры на нем), в испуге отскочил, споткнулся о стул и грохнулся оземь. Ожидаемо (с точки зрения Браноса) заныл, встал на четвереньки и начал тереть ушибленные ягодицы. — Он не принадлежит более моему роду, — с мертвенной обреченностью в голосе произнес князь. Бранос сел на корточки рядом с Валерианом и погладил его по голове, надеясь, что тот успокоится. Относительно получилось: юноша зарыдал, но больше из благодарности, и даже попытался прижаться к Браносу. — Но сыном-то вам он остался, — мрачно заметил тот, подозревая, что этим аргументом князя Кессалийского не проймешь. — Я не могу назвать моим наследником… — князь долго смотрел на рыдавшего Валериана, тот под его взглядом попытался подавить рыдания. Получилось хуже: он начал икать. Князь закатил глаза и повернулся спиной к ним, отошел к окну. — Найдите причину этой аномалии, восстановите родовую связь, магистр, — глухо произнес он. Бранос встал и потянул за ухо Валериана, чтобы встал и тот. Валериан поднялся, прижал ко рту обе руки и задержал воздух в груди, одновременно выпучив зачем-то глаза. Попытка была прервана серией иканий. Бранос прищурился и создал крохотное облачко черного тумана, из которого затем сформировал маленькую и очень симпатичную по его мнению мышку с крохотными синими глазами. Валериан заорал так, что в окнах задрожали стекла, отскочил, наткнулся на стену, упал и на четвереньках попытался выползти из библиотеки, но ударился лбом о косяк и взвыл от боли. Впрочем, икать он перестал. Бранос кивнул удовлетворенно и пошел искать слугу. Вечером он сидел в комнате, отведенной ему под опыты и проживание, и пытался разобраться в собственных записях. Валериан вертелся рядом — у зеркала, раздетый до пояса, изучая собственное тело, напрягая мышцы на руках, животе, пытался извернуться, чтобы разглядеть и спину. Затем долго рассматривал кожу на лице, недовольно восклицал, скреб щетину и обиженно бормотал что-то себе под нос. Поначалу наблюдать за ним было забавно, потом начало раздражать; когда Валериан возмутился, что у Браноса слишком грязная обувь, и предложил почистить, он отмахнулся и сказал, что для этого есть слуги, и Валериан обиженно замолчал и зашмыгал носом. Еще позже он восторгался мантией и предлагал заштопать дыры, и Бранос был поражен этим предложением куда сильнее, чем даже каким-нибудь темномагическим феноменом. Чтобы княжеский сын, альфа-наследник — и так справен в рукоделии? Бранос даже спросил у слуг: когда князь рассказывал о мужестве и ловкости наследника, был ли он честен или прихвастывал? Нет, в один голос говорили слуги, князь сам гордится своим происхождением и положением и сыновей своих, альф, а равно и омег воспитывает в соответствии с ним, и Валериан был именно таков, смел, решителен, отважен, с горячей головой — но это больше от возраста, перерос бы. Схема тонкого тела этого несчастья, которое рассмотрело у себя на плече прыщ и начало его выдавливать, негодующе восклицая, соответствовала — в общем — альфе, с родством тоже не возникало вопросов, и вместе с тем что-то в нем было не то. Как будто другой человек носит его, как, например, Бранос нынче мантию своего деда. По настоянию Браноса князь потребовал тех же лекарей и магов, которые несколькими днями ранее возвращали Валериана к жизни. Тех доставили из столицы очень быстро, и князь изъявил желание также присутствовать на разговоре с ними Браноса. Лекари уверяли, что сделали все возможное и невозможное, действовали в полнейшем соответствии с принятыми методиками и учениями и не предприняли ничего неправильного и неверного. Маги — тоже поначалу утверждали нечто подобное, но не с Браносом им тягаться. Он устроил им настоящий, очень суровый допрос, и чем дальше он развивался, тем чаще Бранос восклицал: «Тупицы! Придурки! Болваны!». По всему выходило, что лекари действительно старались исцелить травмы на теле и проморгали ушиб головы, после которого Валериан подошел опасно близко к грани смерти. Они и воззвали к магам, а те рады стараться, попытались удержать его дух в теле. Или — предположил Бранос — учитывая, что смерть все же призвала его, запихнуть обратно хоть какой-то, главное, чтобы звался Валерианом. — Иными словами, мы имеем дело со здоровым телом, которое принадлежало Валериану, но теперь является сосудом для иного духа, — хмуро подытожил Бранос. Лекари и маги сидели, обливаясь потом. Князь Кессалийский сидел, спрятав лицо в руках. — Эксперименты, значит, — глухо заговорил он наконец, поднимая на них пронизывающий ледяной взгляд. — Я вам устрою эксперименты. Я вам такие экспериментальные методики устрою, что до конца своих жизней экспериментировать не сможете. Я вам такие методики покажу, что вас по всему материку ни в одном селении не примут… Он много чего еще обещал им. Бранос не сомневался: князь свое слово сдержит. Жалеть этих тупиц было не с чего; с другой стороны, все любопытнее становилось, с чем — с кем они имели дело. Валериан обнаружился на кухне, одетый в симпатичную кружевную сорочку и бархатные темно-зеленые бриджи, обутый в бальные туфли, к которым приделал симпатичные розочки, сделанные из атласных лент. Повара хлопотали вокруг него, а счастливый Валериан уплетал пирожные и пил чай. Когда туда вошел Бранос, он просиял. Когда вслед за ним вошел отец, Валериан посмурнел и сжался, подозрительно глядя за ним. Бранос умыкнул у него пирожное и велел следовать за ними. В библиотеке он спросил: — Тебя как зовут? Юноша долго смотрел на него, на отца, снова на него. Глаза у него заблестели от слез. Наконец он выдавил: — Валериан. — А на самом деле? — невозмутимо произнес Бранос. Князь ждал ответа с самым мрачным видом. После долгих отнекиваний, возмущений и негодований, а также добрых двух ведер слез юноша признался: — Лера. Валерия. Дубовникова. Иными словами, обратно в это тело поместили дух человека, чье тело было непоправимо повреждено где-то в ином мире, но дух оставался вполне бодр. Что за мир, что за травмы, князя не интересовало особенно. Он начал требовать от Браноса вернуть ему сына, истинного Валериана, на что тот заметил: он некромант, а не участник ковена магов жизни. Все, что он может — это развоплотить дух Валерии Дубовниковой и сделать из тела зомби. — Качество гарантирую, — гордо добавил он. — Две сотни лет будет как новенький. За дополнительную плату сделаю самообучающимся и условно автономным. Валериан снова зарыдал, но Бранос и князь уже попривыкли и не обращали внимания. Тем более они были заняты куда более важным делом: выяснением рамок полномочий Браноса в соответствии с подписанным договором, что они проделывали громко, страстно и увлеченно вечер, половину ночи, расстались, чтобы поспать немного и позавтракать, а затем продолжили. Как раз прибыли стряпчие князя, готовые толковать договор самыми извращенными способами, но исключительно к его выгоде, а к обеду поддерживать Браноса прибыл посол Базилиана в Карралии в сопровождении трех консулов, и выяснение продолжилось еще четыре дня. По результатам этого выяснения князь признал договор выполненным в полной мере и заплатил искомую сумму. Более того, он согласился с предложением Браноса забрать Валериана с собой для дальнейшего исследования и даже оплатил его содержание на ближайший год. Вечером посол и три консула отбыли обратно в столицу, а вслед за ними отправился портшез Браноса, за которым следовала поставленная на полозья дорожная карета, несшая Валериана и шестнадцать сундуков с его добром. К удивлению Браноса, князя и слуг Валериан совершенно не испугался летучих мышей, заявил, что они «миленькие», и даже попытался погладить ближайшую к нему. — Они заколдованы темной магией и обучены убивать врагов, — мрачно предупредил Бранос, не на шутку задетый этим «миленькие». В ответ Валериан запищал от восторга и с таким рвением прижал к себе мышь, что чуть не сломал несчастной жертве его восторгов крылья. Путь не был отмечен ничем особенным. Вдали от сурового отца и в компании человека, столь любезного и добродушного, сколь и прекрасного внешне (Бранос всегда был справедлив в собственном отношении, что избавляло его от обременительной необходимости притворяться скромным) Валериан оказался милым, готовым помогать и согласным хлопотать вокруг Браноса, взял на себя заботу о бытовых мелочах. Болтлив был неимоверно, когда не осыпал его вопросами, трещал без умолку обо всем подряд: о том, как отмечал последний день рождения, как они готовились к новому году у себя, какие последние книги читал перед несчастным случаем, чего именно не хватает в этом мире и как намерен расширить свой гардероб. Когда они останавливались на ночлег в селении, утром следующего дня Валериана невозможно было найти в комнате, но в лавке с одеждой, украшениями, тканями или чем-то подобным — всегда. В результате в имение герцога Теодийского на крыше кареты Валериана прибыли девятнадцать сундуков и еще четыре тюка с новой одеждой. Тарнис мрачно отмолчал все то время, которое Бранос объяснял, с чем именно столкнулся в Карралии и почему Валериан будет жить у них. Попытки последнего подружиться гнусным образом проигнорировал, ушел в комнату сразу же после ужина, и когда Бранос около полуночи вернулся, устроил ему грандиозный скандал с обвинением во всех смертных грехах и даже битьем посуды, потом, правда, успокоился и даже снизошел до ласк. Валериан же был то ли непроходимо глуп, то ли невероятно хитер. Он громко и многословно восторгался прической, сюртуками и драгоценностями герцога Теоди и мундиром полковника Гейрунда; узнав о положении Тарниса, сначала прыгал от восторга и хлопал в ладоши, потом каждые пять минут рвался то положить подушечку под спину, то принести водички или чаёчка или соленое печенье, изматывал его вопросами об утреннем недомогании и болях в пояснице, но куда в большей мере — желанием помочь с обустройством детской комнаты для маленького Тарнисика. После новогодних празднований Бранос, Тарнис и он отбыли домой. Тарнис желчно заметил, что это безмозглое создание наверняка испугается прислужников-скелетов, и Бранос в ответ промолчал, уверенный, что все будет совсем наоборот. На самом деле: Валериан хлопал в ладоши от восторга и просил Браноса научить если не создавать привидений-служек, так хоть дать ему амулет, чтобы управлять ими. Он сразу заявил, что намерен заниматься кухней и домашним хозяйством, что примирило Тарниса с его обществом. Увидев чертежи острова, который Бранос намеревался закончить к концу следующего года, Валериан онемел от восхищения, затем довел его до бешенства, требуя рассказать, показать, взять с собой на постоянное проживание и назначить домоправителем. Островоправителем, если быть точнее. Первая неделя нового года была традиционно полна самыми разными празднествами, в том числе и в Сокольей Заводи. Бранос получил приглашение от Ралинда Адельгиза поучаствовать в некоторых («и не забудьте прихватить вашего нового домоправителя, любезный Августус, иначе я буду крайне опечален невозможностью познакомиться с ним», — не преминул указать он). Удовлетворив любопытство рассказом Валериана о своей печальной судьбе, с интересом понаблюдав за тем, с какой легкостью тот начинает рыдать и как быстро на его лице высыхают слезы, узнав от Браноса, что надежды на возвращение к прежнему положению дел нет никакой — в ином мире тело Валерии разрушено, в этом — ушел в небытие дух Валериана, Адельгиз спросил: — И что вы будете делать, когда закончится этот год? Бранос угрюмо молчал. Валериан подумал было начать всхлипывать, но, когда Теоди негромко откашлялся, с надеждой уставился на него. — То же, что и сейчас, — любезно произнес Теоди. — Не думаю, что родовое древо этого сухаря князя Кессалийского позволит ветви бедняжки Валериана прижиться обратно. Не думаю, что Тарнису будет просто привыкать обходиться без его помощи, особенно сейчас. Не думаю, что и наш незаменимый Августус согласится лишиться такого замечательного домоправителя. Адельгиз хмыкнул и посмотрел в сторону шкафчика с винами. Валериан тут же подскочил туда, налил вина ему и остальным и поднес. — Ну что ж, — задумчиво ответил Адельгиз. — В таком случае предлагаю тост за успешное завершение такой непростой задачи. — И за то, чтобы этот год, начавшийся так чудесно, был ничем не хуже предыдущего! — воскликнул Валериан и бросился обнимать его. Теоди и Бранос переглянулись и ухмыльнулись. Бранос отпил вина и подумал: если Валериан достанет его слишком сильно, то он от всего сердца порекомендует его этому длинноносому хмырю в смотрители темномагического зверинца. И тогда пусть Адельгиз сам радуется собственной успешности, а Бранос будет с огромным наслаждением смотреть на этот балаган с собственного острова, летающего где-то над облаками.