Проклятье Сокольей заводи

Бранос Августус, лучший и все еще единственный некромант королевства, омега прекрасный настолько же, насколько гнусный характером, но уже состоящий в законном браке, что добавляло ему некоторого уважения в академических кругах, его же самого удовлетворяло все больше, причем в самых разных смыслах, трусливо топтался у крыльца черного входа дома в Сокольей Заводи. Дело было не в том, что ему предстояла встреча с королем-даровавшим-жизнь (хотя именно в этом, если брать глобально), а в том, что ему предстояло отдать этому хмырю предмет, который тот заказал у него, объяснив в деталях, что именно хочет и как, причем этот предмет предположительно предназначался для самого что ни на есть интимного пользования его омежьего величества. Бранос в точности следовал указаниям Ралинда Адельгиза, вовлек в дело супруга, ловкого в обращении одинаково с трехпудовым молотом и с крохотным гравировальным зубилом, они в полной мере воплотили пожелания Ралинда, но Бранос, полный благоговения, восхищения и благодарности за все гадости, которые тот предпринял в его отношении, не удержался — добавил кое-чего от себя. Он был уверен в мастерстве Тарниса почти настолько же, насколько в своем, был категорически уверен, что слабенького совсем темномагического дара Ралинда не хватит ни в коей мере, чтобы при инспекции предмета ощутить гадость, которую вложил в предмет: Тарнис — в силу своего ремесла, а также по причине постоянного очень тесного контакта с некромантом развивший в себе некоторые способности именно этой направленности — двадцать раз заверил Браноса, что не чувствует нифига, еще пять раз отмахнулся и наконец послал в пекло оглушительным баритоном, от которого взвились в небо летучие мыши на две версты вокруг. Батюшку супруга своего, герцога Теодийского, Бранос к проверке привлекать не решился, потому что был уверен: тот пришел бы в восторг и экстаз, немедленно загорелся бы желанием ввести сей интимный предмет в моду что в столице, что в своем герцогстве — нет ничего лучше, чем умиляться неудобствам других; главное же: этот гнусный упырь наверняка бы дал Ралинду знать, что очень хорошо осведомлен об очень скрытых деталях его туалета, возможно даже, растрезвонил бы об этом знании по всем дворе, движимый самыми подлыми родственными чувствами, и… они бы обменялись гадостями с приятнейшей улыбкой, остались бы довольны собой, Ралинд наверняка сообразил бы, откуда в лапы Теоди попали такие пикантные подробности, и в качестве мести сослал Браноса куда подальше да с заданием почти невыполнимым, а по его возвращении и герцог Теодийский придумал бы нечто не менее неприятное для него. Так что приходилось надеяться на удачу и верить, что испытания пройдены успешно. Сзади за Браносом раздались тяжелые шаги. — Чего стоишь, как пень, и не входишь? — спросил у него за спиной полковник Гейрунд и остановился рядом. — Погода хорошая, — огрызнулся Бранос, поморщился, но смог-таки натянуть на лицо дружелюбный оскал и повернулся к нему. Гейрунд видел всякое. Он самого Ралинда Адельгиза созерцал, когда тот обещал проредить патлы на пустой голове кое-какого омеги, смевшего флиртовать с его августейшим супругом, и даже не морщился, когда тот в порыве страсти визжал громче симилитюды, перемалывавшей гранитные плиты на крошку. Что ему пытающийся притворяться вежливым некромант? В любом случае, Гейрунд все же сделал предусмотрительно три шага назад и задумчиво уставился вдаль. Полковником Гейрунд был не больше двух недель, но брюшко под полковничий мундир заимел за добрых два года до этого. Он был все так же по-альфьи, основательно привлекателен, уверен в себе; заимев полковничьи эполеты, носил себя с непоколебимым достоинством и выглядел довольным жизнью, даже когда был зол на весь полк разом и на каждого солдата по отдельности. Отношения его с герцогом Теодийским давно походили на секрет, который беспечные слуги прятали в дырявом мешке, все знали, где он проводит каждую минуту свободного времени (его было что у одного, что у другого не так чтобы много, но друг для друга находилось всегда). Они, отношения эти утратили начальную страстность и тот пыл, с которым двое этих самцов бросались в объятия друг друга после затянувшихся разлук; Теоди не без напряжения изображал из себя заботливого дядюшку трех королевских отпрысков, Гейрунд старался не слишком часто отлучаться из столицы, а если что случалось, требовавшее его присутствия, так гонца слали напрямую в столичный дом герцога или в его имение. Иными словами, его жизнь походила на полноводную равнинную реку, почти полностью лишенную омутов, подводных камней и прочей дряни. Отчего-то именно поэтому Бранос захотел устроить ему какую-нибудь особенно извращенную гадость. — Два месяца в Тарденийских землях, раздери их жевастик, до этого как последний говнюк зачаровывал горных троллей, это вместе сколько делает — дофига времени, да? И что ждет меня, когда я спешу домой? — Бранос воздел руки к небу и зло покосился на второй этаж дома, словно надеясь наградить маловредной, но очень неприятной порчей виновника. Тут, правда, Ралинд Адельгиз был не особенно при чем, пусть и не без его поддержки в гильдию поступали очень прибыльные контракты. Бранос, между прочим, себе летающий остров желал в собственность заиметь, а такая штуковина немалых денег стоит, вот и брался за все подряд. — И что же ждет тебя такого, что ты топчешься на черном крыльце? — мелахнолично поинтересовался Гейрунд и сложил на груди руки. — Опять клиента сверх контракта ободрал, а его счетоводы раскопали? Гейрунд кивнул головой в крыло, где обитал со всевозможными удобствами Ралинд, имея в виду его счетоводов. Они, конечно, были ловки и внимательны, но и им не всегда удавалось уследить за изворотливостью Браноса. В конце концов, ему сам Теоди помогал, что против такого пройдохи какие-то рядовые казначеи. Так что Бранос гордо задрал нос и не счел необходимым отвечать. Гейрунд торжествующе ухмыльнулся, словно в расторопности главы некромантской гильдии в денежных вопросах была прежде всего его заслуга. Они поговорили еще немного: папа́ собирался устраивать небольшой семейный праздник аккурат перед новым годом, рассчитывал, что на нем будет присутствовать его ненаглядный сыночка, кровиночка, золотце и корундик, а также супруг его, змей пещерный, куда без него-то. Гейрунд жаждал сделать подарок Тарнису и интересовался, что удивит и обрадует крошку. На предложение Браноса подарить ему пару трехпудовых кузнечных молотов с инициалами Тарниса и Браноса он отчего-то обиделся, решив, что над ним издеваются. Бранос же был вполне серьезен: еще гравировальные причиндалы из особым образом закаленного металла были бы хороши, но они простому полковнику совсем не по карману. Он сам хотел было спросить, что подарить Теоди, но решил, что не хочет слышать бахвальств Гейрунда об их замечательной совместной жизни, взаимном удовлетворении и понимании, царившим между ними, так что предпочел сбежать. Ралинд Адельгиз ждал его. Он был по-прежнему прекрасен собой, несмотря на трех детей и заметно округлившийся от четвертого животик. Бранос уже не пугался так сильно от подобных видов, тем более сам колдовал над серией заклинаний, чтобы его Тарнис смог понести — и выносить — спиногрыза от него, омеги. Он даже смог спросить, как у Ралинда самочувствие, и голос его звучал почти непринужденно. К несказанному облегчению, Ралинд сказал коротко: «Фигово. Блюю, чешусь, дристаю. Опять прыщ сводил. Где эта хрень?». Бранос без лишних разговоров протянул деревянный ящичек и отошел подальше. Ралинд злорадно посмотрел на него, торжествующе на ящичек и открыл его. — А-а-а, — удовлетворенно протянул он, доставая хрень. — Прекрасная работа, восхитительная. Размер какой? Бранос надулся: — Универсальный. Договаривались ведь. От тощего до самого пышного. — Что, и на Тарниса налезет? — прищурившись и просверлив его взглядом, спросил Ралинд. Бранос поежился. — Но-но! — возмущенно воскликнул он. — Ладно, ладно, — примиряюще сказал Ралинд. — Налез бы? Бранос пожал плечами. — Расставить немного пришлось бы, больно задница у него хорошая… в смысле сочная… в смысле… — он прикусил язык. По щекам его медленно разливался обжигающий румянец. — Сочная, — согласно проворковал Ралинд, издевательски глядя на него. — Упитанная. Пышная такая задница. Под стать щечкам. Бранос обиделся, развернулся к стене, задрал подбородок и начал изучать карниз под потолком. — Внушительная такая задница, — удовлетворенно закончил Ралинд и звонко захлопнул ящик. — Но одаряемый в любом случае не так богат телом, как наш юный мальчик. Я позволил себе парочку подарков. Тебе и ему… родственничку, Теоди, чтоб его. Кем бы он мне ни приходился. Бранос не удержался, поддался любопытству и посмотрел на него через плечо. Ралинд, подвижный, несмотря на громогласные заявления о не совсем хорошем самочувствии, уже унесся в мастерскую. Через несколько минут он вернулся. — Это тебе, — просто сказал он, протягивая небольшой футляр. Бранос подозрительно посмотрел на него, на что Ралинд только закатил глаза. Пришлось открывать. Внутри были очень искусно сделанные и вполне безобидные заколки для волос. Бранос еще раз посмотрел на Ралинда и нахмурился, мучимый мыслью, что такой невинный взгляд у него ой как неспроста. Но заколки были хороши, а к ним прилагались еще и жгуты, и шпильки. С помощью этих пыточных инструментов можно было убирать волосы в случае необходимости во вполне симпатичные пучки или что там еще, и приблуды эти делал человек, знающий о функциональности предметов красоты все и чуть-чуть больше. Против своей воли Бранос растрогался. Глаза у него защипало, он шмыгнул носом и буркнул: «Спасибо». Затем, правда, деловито уточнил: — А для Тарниса будет? Невинность и чистота, ясный, бесхитростный свет во взгляде Ралинда умножились многократно. — Я уже отправил с гонцом, — охотно сообщил он. У Браноса недобро заныло внутри. Зима воцарилась на просторах королевства, основательная, суровая и приветливая одновременно. Поначалу вьюга наметала снега на бескрайние поля и набивала сугробы в леса и овраги. А потом облака иссыпались снегом на землю, и солнце светило беспрепятственно на ослепительно-синем небе. А по снежным пустыням мириады летучих мышей несли кибитку единственного некроманта королевства, при этом изобретательного бытовика и сильного амодальщика Браноса Августуса, магистра многих наук и кавалера всевозможных орденов. Он был хмур и мрачен, и если бы за стенами кибитки выл снег и хлестала ледяную крошку о ее стены безжалостная метель, эта погода подошла бы его настроению куда больше. Бранос изучал причиндалы для волос, пытаясь понять: что за гадость присобачил туда Ралинд. В чистоту его помыслов Бранос верить отказывался категорически: не тот человек был этот длинноносый хмырь, чтобы не сделать какой-нибудь пакости, этот стервец пойдет околицами, даже если к цели будет вести один-единственный огороженный и заставленный фонарями широкий и прямой тракт. Ну ладно, волосы у Браноса, пострадав несколько раз во время ученичества, убирались потом при необходимости очень тщательно, он еще и придумал специально несколько бальзамов, чтобы и защищать, и ухаживать за ними было проще. Причем Ралинд, змеиная душа, присоединил к подарку помимо обильно украшенных еще и простые заколки, иными словами, кое-что Бранос мог смело использовать во время полевых работ, а не только для праздных развлечений. Самым же подозрительным было, что от заколок не тянуло магией: они не были инертными полностью, как унемертвляющее плетение караллийских бытовиков-долбодятлов, а обладали слабым совсем магическим следом, полностью соответствовавшим личностным флуктуациям Ралинда Адельгиза. Бранос достал самую мощную лупу, изучил в голубом, красном, зеленом свете замки на заколках — ничего. В смысле, ничего подозрительного, все только и именно так, как было бы, если бы он купил эти заколки весом на каком-нибудь базарчике в глубокой адальранской провинции. И это было подозрительнее всего. Наверное, куда больше, чем предполагаемая пакость от Адальгиза вот в этих фиговинах для волос, Браноса тревожила только мысль о подарке, который тот сделал Тарнису. Тут-то этот хрен коронованный не мог не придумать нечто совершенно уничижительное — в первую очередь, разумеется, для самолюбия Браноса. Да, как ни странно признаваться, брак был заключен между ним и Тарнисом больше из упрямства и в пылу необычайной похоти и непривычного удовлетворения от интимных экспериментов юного, дорвавшегося до охочего омеги девственника. Потом правда оказалось, что если держаться от папа́ подальше, а к Тарнису относиться со вниманием и как к равному, жизнь с ним была очень даже приятной. Тарнис не робел перед темномагическими экспериментами Браноса, напротив, был увлечен, даже пытался помогать; он не испытывал ни страха, ни благоговения перед Браносом, даже когда тот был обвешан всеми своими орденами да регалиями — ему ли удивляться такой мишуре, когда сам он тоже мог похвастаться кое-чем. А вдобавок к этому Тарнис мог быть сентиментальным, мечтательным, мог пустить слезу над особенно сопливым любовным романом, а потом пристать к Браносу, чтобы проверить экспериментально, правда ли, что если применить такие и такие ласки, то будет то и то, а если поискать такую точку, то будет то. Искал он, надо сказать, а также применял с тщательностью, основательностью и выносливостью, характеризующими его и в ремеслах, в которых Тарнис был очень горазд. Собственно, даже опасения Браноса, что со временем их отношения сгладятся, притупятся, потускнеют, оказывались беспочвенными. Наличие супруга, как выяснялось, имело немало достоинств. Хотелось еще, чтобы и гадость Ралинда не разрушила хрупкую и уязвимую, трепетную и очень беззащитную гармонию их отношений. Летучие мыши несли Браноса к имению папа́, как несложно было догадаться. Тем более приближался праздник вершины года со всеми присущими ему радостями. Поначалу, разумеется, семейными, когда и подарки дарились, и брюхо набивалось без оглядки на посторонних; затем уже можно было подумать и об общих празднованиях с танцами, песнями, чем угодно еще. Тарнис ждал этого времени с детским восторгом, уже подготовил добрых полсотни подарков больших и малых, сделал несчетное множество игрушек и гирлянд, а в замке папа́ еще со старых празднований хранилось их раз в пятнадцать больше. Теоди только плечами пожимал: чем бы ребенок ни тешился. Бранос подозревал все же, что это новогоднее помешательство у них семейное и в чуланах Теоди уже припас горы подарков. Бранос, между прочим, рассчитывая на это, сделал не один намек о желаемом: дарственной на одну симпатичную гору, которую присмотрел себе в качестве основания для острова. Кажется, даже Теоди, бывавший иногда вопиюще глухим к нуждам несчастного и беспомощного, нуждающегося в снисхождении и всяческой помощи омеги Браноса (и пусть симфонический понос проберет тех, кто смеет сомневаться в этом!), не смог не проникнуться неизбежностью такого дара, особенно если учесть ни с чем не сравнимую настырность Браноса. Новогоднее умиротворенное, доброжелательное настроение действовало на Браноса тем сильнее, чем ближе к замку подносили кибитку мыши. Он даже отодвинул занавеску, привалился щекой к раме и выглядывал огни, которых было в имении куда больше привычного — опять же Тарнис постарался, наковал всякой фигни, а Бранос зачаровывал светильники. Лицо сама собой растягивала глупая улыбка, и Бранос предвкушал, как ввалится в дом, как Тарнис будет заламывать руки вблизи, дожидаясь, когда Бранос избавится от мантии и верхнего платья, как затем сдавит его в медвежьих объятьях и понесет в спальню, как помчится потом за ужином, а потом… А потом будет проверять на нем, правда ли то, что пишут о реакциях тела в том ужасном любовном мусоре, которое Тарнис поглощал по весу, соответствующему собственному. Увы. Энгус, верный и незаменимый дворецкий герцога Теодийского, был единственным, кто встречал Браноса в замке. И — тишина. Казалось, в имении спали все, даже те, кому спать положено не было. Отсыпались перед завтрашними гуляниями. Или отдыхали после сегодняшних. Бранос бросил на пол саквояжи и вслушался: тишина. Он неожиданно улыбнулся. — Новый год скоро, — негромко произнес он, не обращаясь ни к кому, рассматривая украшения, которыми было, казалось, обвешано все. И елки уже стояли, обмотанные разного цвета лентами: поди, с манжет герцогских камзолов кое-чего наотковыривали, того богатства так и на весь лес хватило бы. — Истинно скоро, ваше магейшество, — шепотом ответил Энгус, уже поднявший саквояжи. Бранос расстегнул мантию. — Его светлость уже спать изволят? — спросил он. — Отдыхают-с, — подтвердил Энгус. Бранос ухмыльнулся. — Уже? С Гейрундом, что ли? — Ихнее благородие еще не прибыли, но уже отослали почтовый листок с уведомлением, чтобы их завтра к вечеру и ждать. Дела-с. Энгус произнес это с гордостью, да еще и нос задрал. А ведь поначалу недолюбливал Гейрунда страх как — едва ли не больше, чем тот его. Или это новый год на них так действует? — А мой разлюбезный супруг? — спросил Бранос, идя к лестнице. — В ваших супружеских покоях, ваше магейшество. Убирали поначалу все вокруг, украшали, притомились вот. Решили, так сказать, вас подождать в приятной близости от супружеского ложа. Они также распорядились насчет обильного и разнообразного ужина для вашего магейшества. Он плелся следом, что-то еще рассказывая: уже доставили подарки из королевского дворца, лучшие столичные музыканты подтвердили желание развлекать утонченного герцога и его близкого друга, лучшего некроманта королевства, почта все прибывает, герцог собирался за завтраком зачитать кое-какие поздравления, в парке залиты каток и горка, их еще подровняют немного, и завтра можно будет кататься. На кухне готово много, а будет готово еще больше, и так далее, и так далее. Бранос осторожно спросил: доставили ли подарок от Ралинда для его милого супруга, и Энгус охотно подтвердил, что едва ли не первым делом с утра, да еще и с запиской, от которой молодой маркиз полыхал в смущении, как в камине огонь, а затем отнес подарок в комнату и спрятал, на настоятельные вопросы батюшки молчал, как молчит каменная стена, как утес над рекой, как камень в брусчатке. Подозрения охватили Браноса с утроенной силой. Они дошли до комнат, в которых молодой маркиз и его супруг обитали, когда гостили у папа. Энгус попытался спрятать руки с саквояжами Браноса за спиной, чтобы донести их до гардеробной — а там попытаться разнюхать, что же неустанно дарующий жизнь король-омега подарил Тарнису. Он преданно смотрел в глаза Браносу, упорно не замечая рук, которые тот протянул, чтобы забрать саквояжи, и продолжал рассказывать, что именно Тарнис делал в доме и вокруг, что притомился больше, чем у себя в кузнице. Бранос стоял спиной к двери, категорически отказываясь открывать ее, пока Энгус околачивался поблизости. Ему все же надоела и пустая болтовня, и назойливость лакея, в конце концов, ему просто хотелось оказаться вдали от посторонних глаз, поплеваться ядом в адрес Ралинда, просто узнать, с чем придется иметь дело. Поэтому он нахмурился и настороженно посмотрел на потолок. Энгус вмиг заткнулся и задрал голову, тут Бранос и вырвал у него сумки. Еще пара мгновений — и дверь распахнулась за его спиной, он впрыгнул внутрь, и дверь с грохотом захлопнулась, едва не отрубив Энгусу нос. Увидеть получилось только стол, накрытый слугами, и что в комнате царит приятный и многообещающий полумрак. Энгус потоптался еще немного, даже почти решился приложить к двери ухо. Удержало его одно: знал, стервец, что слишком любопытные потом долго страдали проблемами пищеварения, неопасными, но очень неприятной направленности, а хуже всего — такие чары Браносу наложить ничего не стоило, активными они оставались многие месяцы и снять их мог только он, что делать соглашался только после громаднейшего давления со стороны избранных лиц. Энгусу было обидно, но пришлось убираться, несолоно хлебавши. Бранос стоял у двери, вслушиваясь в происходившее за нею. Убедившись, что настырный слуга убрался прочь, он выронил саквояжи и сбросил мантию, затем пальто под нею и теплую кофту, остался в жилетке да сорочке. На пути к столу он избавился и от сапог и распустил пояс штанов, сунул в рот цукат и прислушался. В комнатах царила зловещая тишина. Бранос сунул в рот несколько засахаренных орешков и закрыл глаза, вслушиваясь в нее, изучая чары в комнате, прицениваясь ко всему чужому, потенциально опасному или просто досадному. Ничего. Не определялось ничего ни обычными средствами, ни хитровымудренными. Темномагические и изомодальные сканирующие плетения возвращались неизмененными, улавливался совсем слабый отголосок чужой темномагии, соотносимый с Ралиндовой — но опять же, именно что отголосок, как если бы этот хмырь просто полапал что-то и отложил. Это могла быть открытка, а от нее Тарнису, обладающему недюжинным здоровьем и очень устойчивым тонким телом, не было бы просто ничего. Так что Бранос удовлетворенно кивнул и схватил печенье — они при дворе герцога Теодийского были невероятно хороши, этот жеманник действовал весьма решительно, когда речь шла об удовлетворении телесных потребностей. Поваров он сманивал очень изобретательно, платил им щедро, и они старались на славу — одна из причин, по которым Бранос охотно задерживался в гостях у Теоди подольше и упорно не замечал попыток выставить его нафиг. Печенье было восхитительно хорошо, таяло на языке и наполняло рот нежными и очень гармонично сочетавшимися вкусами, среди которых были и неожиданные, пряные и острые. Умяв полдюжины, Бранос спохватился: стол был накрыт действительно хорошо, а Тарнис где? Обычно он подхватывал Браноса на руки и осыпал его поцелуями, восторгами или упреками, как только тот переступал через порог, и? Где? Бранос рассеянно вытер руки о скатерть — тончайшего льна, между прочим, да еще и с вышивкой, Теоди не отказывал себе в удовольствии и в таких мелочах щелкнуть молодежь по носу — и прислушался. Тарнис по каким-то причинам затаился в ванной. Что Бранос уже вернулся, он знал, был напряжен и внимательно вслушивался в происходившее за пределами ванной комнаты, но навстречу к любимому супругу нестись не спешил. Бранос попытался открыть дверь в ванную — куда там, Тарнис подпер ее плечом изнутри, — подумал шибануть по нему парализующим и левитирующим заклинанием, но это значило бы обиды и оскорбления в лучших романтических традициях, а еще — остаться без супружеских ласк, сама мысль о чем приводила Браноса в ужас. Поморщившись, закатив глаза и показав двери язык, Бранос заворковал: — Возлюбленный мой, милый и кроткий Тарнис, котик мой, щеночек, случилось что? За дверью что-то зашелестело. Тарнис шмыгнул носом, но ничего не ответил. — Я летел к тебе на крыльях любви, преодолел немало верст, мне пришлось покорить глухие леса и безжалостные горы… — затянул привычную песню Бранос: не один год они женаты, а Тарнис как в первый раз уши развешивал, зачарованно слушал и блаженно вздыхал, да еще и глаза его подергивались этакой многоговорящей пеленой слез. Он обычно уже на третьей минуте от поцелуев рук переходил к щекам, а там и губам, ну и все остальное. Тут же — Бранос начинал хрипнуть, стал повторяться (что, между прочим, наносило его самолюбию неслабые такие царапины), Тарнис нетерпеливо топтался за дверью и жалобно вздыхал, что-то шелестело, но дверь оставалась закрытой. А Бранос, между прочим, на полу босой стоял, да еще полураздетый, так и простыть недолго. Поэтому он перешел к радикальным действиям: — Тебя кто обидел, золотце мое? Неужели гнусный Теоди? Так мы немедленно покинем эту недружелюбную хижину, и я этого засранца враз прокляну! — Нет! — возмутился Тарнис. — При чем тут папа? — Гейрунд, смердяк этот? Не вопрос, я ему в два раза отставку устрою, еще и без пенсии, говнюку этому. — Нет, — надувшись, ответил Тарнис. — Он вообще еще в столице. — Тогда что? Забрюхатеть ты не мог, я еще дофига не доделал. Или… — Бранос скрипнул зубами, когда ему в голову пришло ужасное подозрение, и очень сильно разозлился. — Забрюхател, но от какого гвардейца?! Да я вас обоих!.. — Нет! — в ярости рявкнул Тарнис, распахнув дверь. — Я тебе сейчас шею сверну, если ты мне такое заявлять будешь! Бранос в гневе смотрел на него, но тут его взгляд спустился ниже, и он сначала онемел, а затем блаженно выдохнул и подался навстречу Тарнису. Дверь тут же с грохотом захлопнулась, в замке повернулся ключ, а Тарнис еще и за ванну спрятался. — Сокровище мое, мальчик мой маленький, — заныл Бранос, растирая ушибленный дверью нос, — несравненный прелестник мой, волшебное облачко, красотулечка, Тарнисик, открой дверочку, позволь мне полюбоваться на тебя, ненаглядного! Ты такой красивый, такой весь из себя смачненький и справненький, такой прекрасненький и удивительный! Это тебе папулечка такую прелесть воздушную подарил, папулечка, да? Тарнисик, зайчик мой, ну открой дверь, ну хватит тебе уже от меня прятаться, покажись мне, а? Не потому, что вблизи от законного супруга, с которым его вдобавок кровная клятва связывала, не потому, что в Тарнисе было достаточно от альфы, чтобы заставить чистейшей натуры омегу Браноса пылать жаром, а по иной причине тело его начинало плавиться, кожа — гореть, руки зудеть от желания ощутить под ладонями кожу, а иные члены, спрятанные обычно под ворохом одежд и не особенно знакомые с волей, подниматься под тканью и наливаться кровью, дабы по совершении многочисленных и приятных весьма прелюдий познать соприкосновение и наполнить бренное тело слабого и похотливого (по утверждениям старых пердунов из всяких там академий) омеги блаженством и негою. Причина эта, кажется, шелестела по половым плиткам ванной комнаты, когда Тарнис, здоровенный детина, крался на цыпочках к двери, жадно слушая бестолковые и глупые слова Браноса. Тот же страдал — и упивался собственными страданиями — и обещал Тарнису избавление от них — и страдал дальше от его жестокого сердца. — У тебя такой замечательный папулечка, который дарит такие замечательные подарки, Тарнисик, ну покажись, золотце! — продолжал ныть Бранос. — Не папа, — обиженно буркнул из-за самой двери Тарнис. Бранос попытался заглянуть в замочную скважину. Тщетно — в ней торчал ключ. Магическое зрение так и вовсе было не к месту, потому что определило бы только контур, а не то, во что Тарнис был замотан. — А кто? Кто еще полон такого удивительного, замечательного вкуса и такого прекрасного понимания природы наслаждений? Тарнис помолчал немного, но все же признался смущенно: — Дядя. — Ралинд?! — от возмущения голос Браноса сорвался на фальцет, а зрение сменилось на магическое. И правда: тряпка на Тарнисе как раз и несла на себе слабые совсем темномагические флюиды. Иными словами, это как раз и был подарок короля-дарующего-жизнь племяннику. И что совершенно доконало Браноса: подвоха в нем не было. Из-за двери раздался обреченный вздох, и Бранос взвыл, заподозрив, что Тарнис решил избавиться от такой невероятной штуки. Так что он запричитал, извергая восхваления прекрасному вкусу всех подряд и Ралинда Адельгиза в том числе, а так же невероятной и щедрой натуре Тарниса, открытого самым разным предприятиям. — Так выйди же ко мне! — возопил Бранос, отступая от двери и простирая к ней руки. — Порази сердце мое жемчужными твоими ланитами, нежным и кротким взором, порази осязание мое бархатной кожей твоею, порази члены мои параличом восторга… порази зрение мое прекрасной статью твоею, возлюбленный мой супруг! Дверь приоткрылась на два пальца, и в щелку выглянул Тарнис. — Ты точно не будешь смеяться? — спросил он. — Я?! — возмутился Бранос. — Да знаешь ли ты, невинный прелестник мой, как прекрасно то, что на тебе, как почитают такие вот вещи искусные и изобретательные! — М-да? — Я только понаслышке знаю, — тут же решил уточнить Бранос, чтобы Тарнис не вздумал подозревать его в личном опыте, да еще совсем свежем. — Рассказывали клиенты, когда я их от последствий обильного блядства лечил. Дверь приоткрылась чуть шире. Тарнис прятался за нею, но выглядывал все смелей. — Если позволишь мне, щедрый и любвеобильный супруг мой, — замурлыкал Бранос, медленно скидывая жилет и отступая все дальше к кровати, — если даруешь мне возможность любоваться тобою бесконечно, непрестанно, беспрепятственно, — он стянул сорочку и швырнул ее подальше, затем медленно расстегнул крючки на штанах и стянул вниз. Дверь открылась еще шире. Бранос ухмыльнулся многообещающе и заскользил пальцами по коже там, где между бедром и лобком была совсем нежная кожа. Тарнис зачарованно следил за его рукой — но дверь не открывал. Бранос упал спиной на кровать и сбросил штаны, поднялся на локтях и шумно выдохнул. — Не мучь меня, смарагд сердца моего, открой же дверь, жемчуг моих чресел, — торжественно произнес он. Дверь снова захлопнулась, за ней что-то пошелестело, и наконец она распахнулась. Стервец потушил в ванной все светильники и стоял пусть в раскрытой двери, но все еще в темноте, и света из спальни было слишком мало, чтобы разглядеть все в деталях. А если Браносу активировать их в спальне, то цвет будет очень неприятным, от него Тарнис куда больше будет походить на кусок бурой слизи, что обильности утех не поспособствует. К счастью его, Тарнис был решительным малым, так что после нескольких мгновений ступил вперед, окунаясь в неяркий, но любопытный свет свечей. Бранос обмяк весь — за исключением главного в ночи члена, запульсировавшего с удесятеренной силой, в предвкушении, в восхищении, в восторге. Природа все же щедро одарила супруга его, а его — супругом. Тут, следует заметить, речь идет не о той щедрости, которая заставляла особенно самолюбивых и ленивых альф прибегать к протезам, дабы сымитировать размер, а не утруждать себя обучением. В этом ракурсе Тарнис был скорее глубоко в середине, что, как отлично знал Бранос, усердно компенсировал энергией. Собственно, ракурс этот прятался в многочисленных складках нежнейшей, воздушной и почти прозрачной ткани, из которой сшита была сорочка, в которую был облачен Тарнис, и о степени возвышенности его судить получалось больше на основании опыта, чем визуальной оценки — и Бранос готовился к лучшему. Что же шелестело по плиткам пола в ванной? Оборки внизу ночной сорочки, не просто собранные из многих вершков все той же прозрачной, невесомой почти серебристо-голубой ткани, а еще и отделанных золотыми кружевами. Рукава сорочки были длинными, завершались такими же оборками, на запястьях их перехватывали серебристые атласные ленты, и такие же держали сорочку вокруг шеи. Она была украшена вышивкой — изящной, тонкой, от воротника вниз летели птицы, от подола к ним поднимались цветы, и серебристыми искрами вспыхивали капли дождя. Мало этого великолепия переполненному восторгом сердцу Браноса, а Тарнис делал маленький шажок и замирал, поправляя кудри на голове, делал еще один и медленно проводил пальцем по брови, еще один — и касался мочки уха. И каждый раз рука взлетала в облаке ткани, кружева стекали с кисти, и опускались с тихим шорохом ленты. Взгляд его становился все уверенней, улыбка — дерзкой, а жесты — медленнее, плавнее, словно задачей их было не столько показать, как легка ткань, а зачаровать Браноса еще сильнее. Как будто ему это нужно было — он полулежал, открыв рот и затаив дыхание, и взгляд его полыхал куда ярче, чем люстра на несколько тысяч свеч в парадном зале королевского дворца. — Нравлюсь ли я тебе, супруг мой? — с напускной застенчивостью спросил Тарнис, пряча лицо за волосами и стреляя из-под ресниц горячим взглядом. Бранос застонал, затряс, закивал головой и попытался сесть, запутался в ногах, рухнул на кровать, но снова вскочил. Тарнис подошел вплотную к кровати и стал вполоборота, робко поглядывая на него, ковыряя изножие кровати и стараясь спрятать торжествующую улыбку. — А что тебе дядя в письме писал? — первым делом спросил Бранос, когда к нему вернулась речь. — Что не всегда и не все следует снимать, — охотно ответил Тарнис, неторопливо развязывая ленты на шее, высвобождая совсем чуть-чуть плеча, и этого уже достаточно было, чтобы Бранос подскочил на кровати и едва не вцепился в рубашку, чтобы вернуть ее на место. — А еще что можно так стоять, что другие лягут, — и он повернулся спиной к Браносу, и тот блаженно заурчал, любуясь едва просвечивавшей сквозь ткань округлой, упругой, крепкой задницей; Тарнис повел плечами, и ткань заволновалась на его спине, отчего Бранос едва не зарыдал, вожделея распластаться на ней, покрыть поцелуями, ощутить под губами не только горячую кожу, но и прохладное шитье, — и повернуться совсем немного, но вокруг распространить сокрушительный вихрь. Дабы проверить верность дядиных слов, Тарнис крутнулся и опустился на кровать. Ткань сорочки опустилась следом, ленты на подоле скользнули и по ногам Браноса. — Хороший у меня дядя, правда? — радостно улыбаясь, спросил Тарнис. — Самый лучший! — страстно воскликнул Бранос. Тарнис в ответ ухмыльнулся и попытался избавиться от сорочки, но Бранос возопил: «Не снимай!» — и даже схватился за ткань на плечах его, чтобы помешать. Спать в такой сорочке было не слишком удобно — но только человеку, вынужденному путаться в ней. Бранос же дремал сладко, сжимал ее в пригоршнях, чтобы, взбодрившись, снова развлечь себя самыми разнообразными ракурсами и диспозициями; Тарнис только вздыхал тяжело и ерзал, чтобы устроиться половчее, отдыхая. В любом случае, ранним утром, когда ленивое зимнее солнце только начинало выглядывать из-за горизонта, обрызгивая комнату легкомысленными розовыми лучами, Бранос заснул окончательно, положив голову на плечо Тарнису, обхватив его ногой, запутавшейся в сорочке и запустив руку под вырез ее на груди. Тарнис лениво перебирал его волосы, удовлетворенно улыбаясь, да так и заснул. Обед в семейной столовой прошел вполне мирно, потому что герцог Теодийский был за ним один. Дети (три ха-ха) свои покои не покидали, вели себя вроде прилично, а еды им с вечера было доставлено столько, что хватит и на неделю. Еще и полковник Гейрунд обещался прибыть скорее к полуночи, что несколько печалило герцога. Впрочем, погода была хороша, в преддверии праздников хлопот и суеты было на порядок больше обычного, и ужин пришел незаметно. Бранос и Тарнис составляли за ним компанию герцогу, но все их поведение вопило, что сия обязанность невероятно тяготила их и они жаждали как можно скорее вернуться к развлечениям, от которых волосы их были взъерошены, взгляды пьяны, губы опухши, а щеки румяны. Более того, дети (трижды три ха-ха, один всего лишь немного меньше жеребца, но силен почти так же, если не больше, второй влегкую способен разнести не одну роту хорошо вооруженных солдат) при первой возможности пожелали папа́́ приятного вечера и спокойной ночи и убежали. Ужин был неплох, но Тарнис настоял, чтобы слуги обеспечили их еще одним, полуночным, что было всецело одобрено Браносом. Он же настоял, чтобы Тарнис снова надел сорочку, но делал это перед его глазами; и сначала свечи изливали на кожу Тарниса свой теплый, неяркий свет, затем по ней скользила нежная ткань, шелестели ленты и кружева, Бранос дрожал от вожделения, а Тарнис двигался плавно, с изяществом, которого никак не ждешь от такого размера детины. Где-то около полуночи прибыл полковник Гейрунд, подкрепился с дороги, наслаждаясь отменной кухней герцога, а затем направился в его покои уверенной походкой, и ноги его ступали твердо и решительно, Гейрунд же был горд собой куда больше, потому что для этого существовало вполне определенное и убедительное для него обстоятельство. Оно же и послужило причиной некоторым событиям, которые можно было бы воспринять как неприятные, но, к счастью, разрешившимся вполне благополучно. Где-то около трех часов ночи в дверь покоев «детей» негромко, неторопливо и очень настойчиво постучали. Стук застал «детей» в несколько неудобном положении: Тарниса на спине, с задранной до подбородка подарочной сорочкой, а Браноса на нем, потного и очень оживленно до этого двигавшегося. Несчастные супруги посмотрели на дверь, переглянулись и затаились. Стук повторился — уже громче. — Не уйдет ведь, — пробормотал Бранос и чмокнул Тарниса в подбородок. Герцог Теодийский действительно не собирался уходить. Он стучал и стучал, так что Бранос натянул штаны, накинул кофту и пошлепал к двери. Тарнис сполз с кровати, подкрался туда же и затаился рядом. Открыв дверь, Бранос от неожиданности икнул: герцог Теодийский, будучи у себя дома, позволил себе не скрывать, каких усилий ему стоило поддерживать привлекательную и относительно юную внешность. Волосы его были накручены на папильотки, на лицо наложен густой слой некой отвратительной зеленой субстанции, за исключением областей вокруг глаз и рта, губы, кажется, тоже умащены какой-то подозрительной оздоравливающей фигней; одет был герцог в атласный халат яркого голубого цвета с вышитыми райскими птицами и темно-фиолетовыми, отделанными золотым шнуром отворотами, а под халатом была надета простая и невзрачная белая фланелевая ночная рубашка до пят. Теоди не без высокомерия осмотрел Браноса и спросил скучным голосом: — Дорогое дитя, это ведь вы обеспечивали моему венценосному кузену в отношении одной интимной вещички магическую поддержку? Бранос протянул растерянно: «Э-э-э...». Тарнис подкрался ближе, что не осталось незамеченным для герцога: половицы скрипели, еще и сорочка шуршала. Теоди склонил голову, пытаясь разглядеть его, но Бранос предусмотрительно прикрыл дверь. — Впрочем, можете не отвечать, — взмахнул рукой Теоди. — Ваш почерк трудно не узнать. В таком случае, коль скоро вы зачаровывали этот пояс целомудрия, а мой дорогой сын, — тут он повысил голос, и за дверью пристыженно затаились, — вам пособничал, так, может, вы изволите снять его? Бранос уставился на Теоди чуть ниже талии, затем виновато пожал плечами, сдерживая восторженный смешок. — Не с меня, дорогое дитя, — процедил тот. Бранос оторопело уставился на него. Теоди мрачно смотрел куда-то вдаль над его плечом, затем скосил на него надменный взгляд и подтвердил: — С Гейрунда. В голосе его не угадывалось неловкости совершенно, скорее глубокое, искреннее удовлетворение. Впрочем, неудобства, неким образом связанные с поясом целомудрия, были действительно очень сильны, чтобы Теоди решил стянуть Браноса с постели. С собой пришлось брать и Тарниса — замочки и ключики ковал он и в механизмах разбирался всяко лучше Браноса. Тарнис ограничился тем, что набросил на себя первый попавшийся под руку предмет — дневной плед, лохматое шерстяное чудовище ослепляющего красного цвета в зеленую и синюю клетку — и они направились в герцогские покои. Там их нетерпеливо ожидал Гейрунд, расхаживая по спальне. Одежды на нем было немного, не считая злосчастного пояса: рубаха, незастегнутый мундир и носки на подтяжках. В руках он держал внушительный бокал, наполненный вином наполовину, и выглядел скорее озадаченным, чем огорченным или злым. — Прошу вас, — величественно сказал Теоди, подливая вина себе в бокал. Стол был заставлен яствами куда скромнее, чем у Браноса с Тарнисом, и это были больше приготовленные на пару овощи и птица, чем колбаски, которые очень уважал Тарнис, или жаркое, обильно политое ягодным соусом, которым Бранос набивал брюхо с огромным удовольствием. Бранос сумел удержать на языке комментарии по этому поводу, тем более нужно было переходить к причине, по которой они находились в личных герцогских покоях в столь позднее время. В ответ на вопросы Браноса Гейрунд охотно сообщил, что получил подарок от его величества короля-дарующего-жизнь в дополнение к королевской премии и в благоразумном удалении от любопытствующих глаз, счел подарок восхитительным (а он был сопровожден пояснением Ралинда Адельгиза, что вещь, разумеется, избыточная, но некоторым образом приятная для совести и имеющая глубокую символическую силу) и надел, как только оказался в своей спальне после дежурства. Бранос фыркнул тихонько и покосился на Теоди — и тут же нахмурился снова, потому что герцог смотрел на него испепеляющим взглядом, обещая многочисленные кары, если последуют какие бы то ни было комментарии. В словах Адельгиза был смысл, возможно даже, что вполне искренний, а если учесть отношение Теоди — не к самому подарку, а к тому факту, что Гейрунд надел его сразу и не раздумывая, так и в цель попал. Бранос, потеребив волосы на затылке, помявшись и поколебавшись, сказал, испытывая неожиданную и раздражающую неловкость: — Надо осмотреть. В комнате воцарилось зловещее молчание. Бранос поднял глаза к небу в безмолвной мольбе о вдохновении и пояснил: — Я знаю, что мы с Тарнисом туда нафигачили. Дело в том, что Адельгиз мог решить, что подарок из простых материалов мог не подойти… приятелю герцога, ну и соответственно малость его модифицировал. Драгоценные камни на поясе были? Гейрунд вопросительно посмотрел на Теоди. Тот же хладнокровно кивнул. — Были. Гранаты и изумруды и золотые инициалы, которые, я позволю себе предположить, были нанесены немного позже ювелирными инструментами. Не рука Тарниса. Бранос, откашлявшись, пробормотал, стараясь глядеть куда угодно, но не на них обоих: — Я смотрю, инструкцию по применению вы изучили. — И даже попытался применить, что и позволило мне установить некие нарушения в задуманном механизме, — скупо улыбнувшись, снисходительно ответил Теоди. Тарнис втянул голову в плечи и зажмурил глаза. Шея и уши его сравнились по цвету с красной шерстью на пледе. — Зараза, — задумчиво буркнул Бранос. — Из-за этих хреновин заклинание и искажается. Посмотреть можно? Он обратился к Теоди. Получилось неосознанно, и он приготовился уже к вспышке Гейрундова гнева, но — тот тоже смотрел на герцога. — Разумеется, — надменно ответил тот и неторопливо поднес к губам бокал с вином. Следующие полчаса Бранос и Тарнис пытались разблокировать пояс целомудрия, распутать нарушенные заклинания и поправить механизмы; они благополучно избавились от первоначального замешательства и принялись за дело увлеченно и с азартом, Тарнис повязал плед на манер тоги и даже сбегал за инструментами, громко шлепая босыми ногами. Гейрунд тянул шею, пытаясь разглядеть, что именно они творят у него под брюхом, давал дурацкие советы и требовал, чтобы Теоди подал ему чего-нибудь пожевать или подлил вина, и тот с царственной снисходительностью исполнял его капризы, когда же «дети» в рабочем пыле царапали кожу, или когда волосы на коже Гейрунда оказывались защемленными где-нибудь, утешал и успокаивающе гладил по голове. Это не мешало герцогу, впрочем, отпускать едкие замечания мастерству «детей», а также туманно и многословно высказывать свои пожелания по функционалу пояса. Наконец Бранос встал и отряхнул руки. — Готово. Принимайте работу. Теоди неспешно разложил лорнет и наклонился, после непродолжительного изучения новособранного замка на поясе выпрямился и сухо бросил: «Благодарю». — Следует проверить, как работает замок, — наивно улыбаясь, сказал Бранос. — Нужны испытания, папенька. Теоди тщательно отлорнировал его и резко схлопнул лорнет. — Я категорически намерен провести их, милое дитя. Вы же наверняка устали. И… вас совершенно определенно ждут добрые сны после нескольких приятных кульбитов в этом… — он указал лорнетом на Тарниса, — одеянии, полном соблазна и искушения. Тарнис попытался спрятаться за спиной Браноса под угрожающим взглядом герцога. — Ну правда, пора, — зашептал он. — У меня ноги замерзли. И я есть хочу. — Так в чем же дело? — воскликнул Гейрунд, схватил их обоих под руки и потащил к двери. — А еду нужно смотреть на кухне, тут молодым организмам на полтора укуса, а на кухне всего много, чтобы Энгус да не позаботился? Их бесцеремонно выставили из комнаты и захлопнули дверь. Ключ в ней повернулся и, кажется, Гейрунд еще и столом подпер. Тарнис топтался на холодном полу босыми ногами, но не ныл, что хочет под одеяло, а ждал Браноса, сидевшего на полу, приложив лоб к двери, и вслушивавшегося в происходившее за ней. — Разомкнул, — хихикнул он. — И снова сомкнул. И снова разомкнул. Какой ответственный подход к испытаниям! Все же я гений. Слюна любовника в качестве размыкающего заклинания — ну разве я не молодец? Тарнис поежился, не в силах справиться с неловкостью, без лишних слов поднял Браноса и взвалил его на плечо, когда тот попытался вырваться, хлопнул его по заднице и пошел к себе в комнату. Там сгрузил на кровать, натянул толстые шерстяные носки и забрался под одеяло. Бранос избавился от одежды и юркнул туда же, улегся у него на груди и подложил руки под подбородок. — А забавная штука получилась, — довольно сказал он. — Надо будет на поток поставить. Кстати, а давай тебе заведем? Лицо Тарниса окаменело; он сгреб волосы Браноса на затылке и сжал в кулак. Тому стало очень неуютно. — Не хочу, — ласково сказал Тарнис. — Хорошо, — тут же согласился Бранос, не на шутку сдрейфив. Тарнис расслабился. Бранос уткнулся лбом ему в грудь и перевел дыхание. После полудня Гейрунд принялся руководить возведением небольшой сцены в парке рядом с дворцом, Тарнис вертелся рядом, помогая ему. Бранос наблюдал за тем, как подаренный предмет вел себя в движении, в очень энергичном движении и в случае резких единичных движений ногой, сиречь пинков. Вел себя, да еще как. Бранос, правда, сделал пару заметок, что следовало бы немного изменить, но в целом решил использовать именно эту конструкцию для производства серийных товаров. Он не заметил, как рядом с ним оказался герцог Теодийский, а заметив, широко улыбнулся, закрыл книжку и спрятал ее в карман мантии. — Адельгиз совершенно неожиданно сделал мне прекрасный подарок, — любезным тоном сообщил Теоди. — Это ведь его идея была? — Угу. Правда, я был уверен, что это как раз для него хрень, а размыкать ее должен король. Теоди многозначительно молчал. — Или кто там, кому Адельгиз решит доверить себя, — поправился Бранос. — Не суть. Техзадание было общим, типа чтобы срабатывало от прикосновения партнера. Наверное, он и в записочке к подарку указал что-то такое. Я решил пойти дальше и добавить безопасности: прикосновение-то можно подделать, наложить считанную ауру на кожные флюктуации, приглушить заклинание и все такое. А слюну так не подделаешь. Я, правда, не был уверен, что король позволит себе пасть так низко, но тем хуже для Адельгиза. — Он злорадно засмеялся. — А вы, я смотрю, быстро обнаружили нюанс. Теоди улыбался самодовольно и сыто. — Так что хорош подарок получился, — с неожиданным теплом сказал Бранос. — Бесспорно. И сделан очень… элегантно. Кстати, я замечал за моим малышом склонность к ярким цветам и причудливым элементам в одежде, но никогда не думал, что такое изящное, нежное даже белье так будет идти ему и делать столь… прелестным. — Очень! — воскликнул Бранос и поправил булавки в волосах. — Адельгиз определенно отнесся к подаркам с огромным тщанием и вниманием к личности одариваемого. Теоди и Бранос посмотрели друг на друга и снова перевели взгляды на суетившихся перед ними людей. — Ты все еще горишь желанием завести себе остров? — спросил Теоди. — Больше, чем когда-либо. — Мы можем обсудить это еще раз. Послезавтра ко мне прибывают стряпчие. С документами. Бранос медленно облизал губы. — А взамен? — осторожно спросил он. — Взамен… — Теоди вздохнул. — Ты едва ли позволишь себе такой опыт. Адельгиз же находит в чадородии некое особенное удовлетворение. Он исключительный родитель, в этом не сомневается никто, и дети обожают его. К сожалению, эти процессы очень ослабляют тело. Внутренние органы, спину, все остальное. Я уже говорил с Тарнисом, он добавит к основе, которая уже готова, несколько жестких элементов, потому что талия следует в списке предметов гордости моего милого кузена как бы не сразу после детей. — Но зачем говорить об этом со мной? — Затем, что ты, хоть и некромант, но и бытовик неплохой. Наверняка ведь знаешь пару приемов, чтобы облегчать состояние в такие времена. Бранос задумался. — Думаю, смогу подобрать что-нибудь, — медленно сказал он. Теоди поблагодарил его и направился к Гейрунду. Бранос достал записную книжку. Заклинаний он и правда знал немало: облегчающих жизнь омег в самые разные периоды, в основном собственные жаркие дни, но кое-что и для непраздных времен, пусть и только из книг. Он тем более мог придумать что-то, особенно подходящее Адельгизу, что темный маг человека с темным даром понимал получше других. И насчет облегчения. Бранос уселся прямо на снег, подпер рукой голову и начал наблюдать за Тарнисом, сколачивавшим трибуны. Он представлял Ралинда Адельгиза, которого двое лакеев держали за ноги, чтобы он не улетел, и направляли к карете, в дом, из дома, представлял Ралинда Адельгиза, дрейфующего по воздуху из комнаты в комнату, и широко улыбался. Осиная талия такой легкости совершенно не помеха!