Шелестящее полотенце скользнуло с его острых плеч, словно белая птица, которая резко начала пикировать, и неаккуратно упало на маленькие ступни, точно полёт ограничился лишь на маленькой неудаче. На светлой махровой ткани проступали серые, кое-где даже чёрные пятна, имеющие множество и других холодных тёмных оттенков. Если оглянуться, то практически везде можно увидеть тёмные, иногда зеленоватые разводы, похожие на слёзы: на полу, на зеркале, чьё стекло покрывает не один слой пыли, на бордовой рубашке, которую можно выкинуть, да даже на краях мебели. Она была повсюду. Чёрная кисточка, небрежно брошенная на стол, запачкала его и одиноко досыхала на самом краю, едва ли не падая.
Если оглядеться, то первое, что вообще можно заметить — неприбранная комната, которая, будто находится в состоянии хаоса. В каждом углу валялось многочисленное количество тюбиков краски, различных кисточек и прочих уже растраченных приборов. Можно подумать, что это была комната художника, но в этом случае — вы ошибётесь.
Воздух был сухим и жарким, и в комнате, что невесть когда последний раз проветривалась, постепенно раскалывалась голова. Человеку, который по нелепой случайности забрёл в эту хижину, через какое-то время покажется, что весь песок, вихрящийся вокруг ненадёжного дома, забирается в лёгкие и царапает их, а затем, после мелкого и приятного дождя, оседает на них смольной грязью. Впрочем, если жить здесь достаточно долго, то постепенно привыкаешь к подобному и иногда даже любишь выходить на улицу в ветреную погоду. Песок хлещет по лицу, плечам и телу, но он не раздражает, а лишь успокаивает, словно морские волны. Из-за яркого солнца всё вокруг утонуло в золотисто-оранжевом цвете, не менялись лишь красные запачканные рубашки да небеса голубые. Ночи здесь ранние и тёплые, а при рассвете серый песок под ногами резко вспыхивал пурпурно-красным и блестел, словно усеянный мелкими драгоценными камнями.
Единственный минус этой пустынной романтики только в одном — постоянная нужда организма в воде. Не попьёшь — заработаешь обезвоживание и
умрёшь. Будешь пить слишком много — прочистится организм и закончится вода —
умрёшь. Законы пустыни всегда были довольно суровы, но, вскоре, жителям пришлось свыкнуться с ними и теперь они живут не хуже, чем в любом Мегаполисе.
Особенно часто нужно было мыть волосы, потому что от песка они вечно путались и затвердевали, как будто смазанные глиной. Хуже всего, конечно, было красить их. От едковатого запаха в жаре вскоре кружилась голова, и глаза начинало щипать. Спустя час, когда уже нужно было смывать зеленоватую чернь с прядей, начинало першить в горле, как от отравления. Сейчас, например, даже ком подкатил, сбивая дыхание и будто бы разливая что-то горячее под кожей на щеках. Было огромное чувство тошноты. Ресницы слипались, по бледному пыльному лицу катились слёзы.
Юноша стоял в самом центре полупустой и словно бы заброшенной комнатушки, сжимая в дрожащей руке круглое зеркало. Всей душой он хотел бы поверить, что отражение не принадлежит ему.
Это не он, это не он, это не он…
Кит уже не впервые красит волосы, но почему-то сегодня ему делать это горше всего. Пряди под пальцами кажутся ломкими, словно солома, и какими-то неестественными, выжженными. Юноше даже страшно представить, что с ним будет лет через шесть или восемь, если он не одумается и не перестанет вредить свои волосы. Но, разумеется, он даже не подумает останавливаться. Киту плевать на раздражённые от запаха чёрной краски лёгкие, на покрасневшие руки, на тёмно-зелёные пятна на столе и полу. Всё это кажется такой пустой и смешной ценой за простой шанс хотя бы казаться
нормальным.
Чёрные волосы стали почти такой же обыденностью, как и непонятно почему чёрные брови и ресницы. Они уже не вызывают недоумений и неодобрительных взглядов, все к ним привыкли. К тому же, в повседневной жизни Кит старается носить и совмещать чёрную и красную одежду вместе, и во всём гарнизоне он ассоциируется именно с этими цветами. Никакой белой проседи, никаких странностей. Юноша часто молчит, и потому о его зубной патологии практически никто не знает. А если и знают, то списывают это на особенности организма, так называемые «безвредные мутации» или модификации, которыми увлекается каждый второй фрик. Все считают Кита обычным и мрачным. Одиноким волком, совсем не имеющего своей стаи. Таковым его и
нужно считать.
Но всё же испачканные в краске пальцы —
ненормально. Как и усеянный мелкими ранками кончик языка, которым Кит пытается при любой удобной возможности прощупать свои клыки, словно проверяя, на месте ли они. Не то что бы ему так этого хотелось, но вдруг всё это — сон? И когда он вдруг не почувствует клыков во рту, со слезами счастья он поймёт, что наконец проснулся. Проснулся от всего того кошмара, что преследует его каждую минуту.
Киту уже осточертело всё: и это зеркало, и эти волосы. Как, однако, жаль, что нельзя обрезать пряди своим ножом, заставить почернеть, а рукоятью же разбить это противное зеркало с
неправильным отражением. Либо же сделать хоть что-нибудь, чтобы избавиться от постоянной зависимости скрываться при любой возможности.
Как-то горько было на душе. В оранжевых тенях, вытянувшихся по стенам и полу, осторожно шелестели злостные страхи да шепотки детские, к которым Кит всё никак не может привыкнуть. Шёпот этот эхом отскакивает от стен и окутывает, словно пелена, стягивая тревожное сердце. Голоса вихрились, как песок у стен хижины, и потому казались осязаемыми. Разумеется, это было не так, но как же Киту хотелось, чтобы его страхи обрели материальную форму! Тогда не пришлось бы прижимать покрасневшие ладони к ушам, надеясь лишить себя слуха, тогда не пришлось бы жмуриться, чтобы не видеть этих силуэтов. Можно было бы схватить нож и сразиться с монстром, надеясь раз и навсегда срезать его
мерзкие губы, искривлённые в
лукавой улыбке.
Много раз Кит задумывался над тем, не слишком ли это преувеличенный страх за себя. То бишь, почему в его детских синевато-аметистовых глазах когда-то замерли перешёптывающиеся ребята, прячущие смешок и страх за маленькой ладонью? Почему, например, не изнурённый отец, треплющий его
белоснежные волосы, запомнился его воображению? Почему именно страхи и тревоги, берущие свои истоки с этого глупого ребяческого «ты странный и не похож на нас» окружают его?
Как же, всё-таки, хочется спрятаться от этих мыслей.
Они без дела отвлекают разум своими обрывками. Кит всё никак не может собрать целостную картину — в последний момент все доводы и теории рассыпались, как карточный домик, и приходилось снова размышлять. Даже, наверное, не столько размышлять, сколько предаваться грёзам и задавать себе один и тот же надоедливый вопрос, раздирающий острыми когтями горло.
«Кто же я, чёрт подери?!»
Киту свойственна некоторая мягкость и сдержанность в действиях, но в своих мыслях он волен и резок. Он не боится разгрызать себя изнутри, глупо надеясь, что так он сможет уничтожить собственную сущность, спрятанную где-то внутри. Конечно, бесконечно печальное и несколько строгое лицо юноши ничуть от этого не меняется, лишь приобретает тень холода. Когда-то давно Кит научился прятать не только клыки и белёсые волосы, но и собственные, такие ненужные ему сейчас эмоции. Он умирает от сгрызающей его боли, но не кричит. Пустота его не услышит, а кроме неё здесь и нет никого.
«Здесь никого нет, так что никто и не услышит твои раздирающие крики о помощи. Никто не придёт…»
Одиноко ему в комнате. И голова как-то кружится. Он продолжает ощупывать почерневшие волосы, пока не находит ту самую прядь.
Прядь, которую он никогда не может покрасить вместе с остальными волосами. То ли невнимателен, то ли не дотягивается, сейчас это не важно. Ком, подкативший к горлу, вмиг взорвался и рассыпался в глотке и лёгких бурными обжигающими искрами, от которых вмиг и слёзы стали горячее.
Вот оно, свидетельство того, что все эти мысли, словно фантики бесцветные, такие же блеклые и пустые.
Не стать, не стать ему нормальным, никогда. Скорее, от раздирающего всё внутри запаха краски он умрёт быстрее, чем сражаясь с напарником плечом к плечу. Не суждено, не суждено ему подобного. Его удел — порхать по своей пустыне кирпичного цвета, расправлять белёсые вороньи перья и лишь надеяться на то, что никто не посмеет к нему приблизиться.
Ведь Кит —
не человек. Кит —
сверхъестественная тварь, которая когда-нибудь захочет крови. Он
ненормален, и потому нельзя ему привязываться к обычным людям. И от этого желания
оттолкнуть людей ранее, чем они оскалятся на него, Кит ломается, как усеянный шипами стебелёк красивого цветка. Такого цветка, который всегда одарят любопытными взглядами, но любовью — никогда.
Кит считает, что обречён на бесконечное
одиночество. По-крайней мере, до тех пор, пока в его волосах останется хотя бы одна неокрашенная прядь.
Его разрывает боль наряду с подступающей истерикой, но он знает, что всё это бесполезно. Он одинок, одинок навеки. Не позволит Вселенная такой твари найти свой дом и быть счастливым, с любимым человеком. Его удел — скрывать себя и ненавидеть, потому что на большее он не способен. Глотай слёзы, Кит, и сокрушайся над тем, как же сильно тебе хочется простого человеческого понимания.
К Киту
никто не придёт. А если и придёт, то он прогонит его и захлопнет дверь, выплёскивая злость на всех и самого себя. Он не позволит себе быть счастливым, потому что в таком случае могут пострадать другие. Такой твари как он гораздо проще научиться
скрываться, чем
полюбить и
довериться.
Это, пожалуй, единственная причина того, что сейчас, захлёбываясь слезами, Кит не падает на пол и не проклинает Вселенную, а всего-лишь взглядом ищет давно засохшую кисточку.
Хотя, конечно, обрезать прядку хочется гораздо сильнее, чем выкрасить.
