Сердце прекрасного юноши часто бывает уродливо. Есть сердца, где любовь не живёт.
«И хрен с этим поспоришь», — подумала девушка, захлопнув окно и рухнув на постель. У неё не было сил даже продолжать расчёсывать царапины на руках и шее. На них их так живого места не осталось. Жгучее покалывание не приносило чувства очищения. В эту же ночь ей приснился на удивление яркий сон. Она лежала в той же позе, в которой уснула — на животе, обхватив подушку. Мужские руки, тонкие, но сильные, мяли ей спину. Жёсткие губы прижались к её затылку. Всё было бы сносно, даже, пожалуй, приятно. Какое-то время она лежала неподвижно, принимая настырные ласки. Как и следовало ожидать, беспокойные руки незнакомца не задержались на её спине и принялись скользить по бёдрам и груди. — Эй, приятель, — пробормотала она в подушку, заёрзав, — сбавь обороты. Я не привыкла, чтобы так ко мне сзади подкрадывались. Незнакомец навалился на неё всем телом. — Сжалься, девушка! Люби меня! Это был голос МакАртура. Сумасшедший учёный, который до этого кормил её высокопарными речами и изящно завуалированными угрозами, добрался до её постели. Так вот к чему он готовился все эти дни! Негодование током пробежало по нервным окончаниям Хейзел. — О нет, как бы не так, добрый доктор! Странный запах плесени, не свойственный медицинскому учреждению, ударил ей в ноздри. Открыв глаза, Хейзел вдруг увидела, что жёсткий больничный матрас превратился в бесформенный тюфяк, покрытый кровавыми пятнами. Её окружали каменные стены. А что это у неё над головой? Распятие Христа вместо плаката группы Led Zeppelin. Какого чёрта? От нарколога почему-то веяло ладаном и растопленным воском. — Если бы ты знала, что такое моя любовь к тебе! — воскликнул он, сжав её в объятиях. — Это пламя, расплавленный свинец, тысяча ножей в сердце! Вот до чего доводит голодание. Всё-таки, нельзя ложиться спать с пустым желудком. Этот дурацкий сон служил наказанием за то, что она так издевалась над своим организмом. Всё же, ей ничуть не улыбалось быть изнасилованной МакАртуром, даже во сне. А в том, что он собирался выполнить свои намерения, не было сомнений. Ведь не для того же он пришёл, чтобы читать сонеты у неё в ногах всю ночь. Его ледяные дрожащие руки блуждали по её телу. Губы впивались ей в шею. — Пора с этим покончить, — сказал он, скрипнув зубами. — Действительно, пора, — прошептала девушка, умудрившись перевернуться на спину под тяжестью его тела. На мгновение показалось, будто она отвечает на его ласки, чем сбила его с толку. Можно было поклясться, что тонкие ножки обвились вокруг него. Этого короткого отрезка времени ей хватило, чтобы завладеть ситуацией. Её рука нащупала под подушкой холодный металлический предмет с рукояткой и лезвием. Она понятия не имела, как этот предмет проник к ней в постель, но он подвернулся ей в самый подходящий момент. Сделав последние усилие, Хейзел ударила им наобум. Незнакомец не издал ни единого звука, но девушка почувствовала, как тело, навалившееся на неё, вздрогнуло и обмякло, и его руки соскользнули с её тела. Что-то горячее и вязкое капнуло ей на лицо. Очнувшись, Хейзел увидела вокруг себя привычные больничные стены, украшенные плакатами. Она сидела на той же самой койке, сжимая в руке скальпель, который ей шутливо подарил доктор Томассен. На белых простынях виднелись свежие красные пятна. Присмотревшись поближе, Хейзел поняла, что кровь капала из пореза у неё на ладони. Очевидно, во сне её угораздило схватить лезвие.***
На следующее утро в наркологическом стационаре произошёл небольшой переполох. У юной пациентки в седьмой палате случился нервный срыв. Она валялась на полу и выла, «На помощь ко мне! Убийца! Вампир!» Такие эпизоды случались достаточно часто, так что медперсонал отнёсся к этому вполне спокойно. Потому как в тот день её нарколог был болен, к ней прислали хирурга, который когда-то оперировал её локоть, прислали, скорее, ради формальности. Доктор Томассен неторопливо зашёл в палату и тут же поморщился. — У тебя галлюцинации от кислородного голодания. Что за мода сидеть в духоте? Если у тебя заклинила рама, надо было сообщить. Или ты боишься, что к тебе ворвётся летучая мышь? Голос его звучал сонно и безразлично, но Хейзел заметила, что его руки, спрятанные в карманы халата, были сжаты в кулаки. — Не поверишь, — начала она, — но… я даже рада видеть тебя. Всё-таки, человеческое лицо. — Даже если оно не совсем человеческое? — усмехнулся Мартин. — Вроде, ты сидела в палате одна по собственному желанию. Тебе никто не запрещал гулять по стационару. — Я не это имела в виду. Я рада, что прислали именно тебя, а не… его. — Доктора МакАртура? Чем он тебе не угодил? Хейзел не видела смысла отвечать на этот вопрос честно. Но надо же было что-то сказать. — Меня бесит запах его одеколона. И то, как он хрустит суставами. Этого достаточно, чтобы у меня начался панический приступ. Мартин кивнул понимающе. — Передам. Скажу начальнику не душиться и не хрустеть суставами. Кажется, последнее время он тебя не так уж и доставал. В любом случае, он взял больничный. Хейзел почувствовала, как у неё закололи кончики ушей. — Ему нездоровится? Вот как… А что с ним? Если, конечно, это не секрет. — Мигрень, аллергия? Откуда мне знать. Он как-нибудь сам разберётся. Давай лучше поговорим о тебе. Так скажи мне, что случилось ночью? К тебе ворвался вампир? Сам Дракула пожаловал в гости? — Честно говоря, я уже не помню. — Хейзел провела пальцем по лбу и усмехнулась. — Плохой сон. Пустяки. — Значит, моя помощь не нужна? — спросил Мартин, оживившись. — Видишь, как всё просто. Как мало времени отняло. Тем более, что психиатрия — не моя специальность. Он уже собрался уходить, но Хейзел поспешно загородила спиной дверь. Ей не хотелось оставаться одной. — Погоди. У тебя есть ещё пару минут? — Ты знаешь, что для меня нет ничего приятнее, чем обсуждать твои полуночные танцы с вампирами. Однако долг зовёт. Помнишь того парня, который потерял пальцы? Ну вот, мне надо его обследовать. У Хейзел было подозрение, что малолетний пациент не существовал, и Мартин прикрывался им чтобы избежать разговора. Если бы хирург был занят в это утро, его бы не послали к ней. — Скажи мне одну вещь. Как на матрасе оказались кровавые пятна? — Этот вопрос скорее к тебе. — Я не про этот матрас, а про тот, что из моего сна. Такой старый, грязный тюфяк, который ты не принёс. На нём были следы засохшей крови. Казалось, Мартина ничуть не удивил вопрос пациентки, просившей его помочь ей растолковать её сон. Будто он обязан был знать такие вещи. — Меня избили, — ответил он невозмутимо, — или выпороли, а я потом отлёживался на этом тюфяке. Это случилось зимой. Если бы я знал, что придётся уступить тебе свою постель, я бы постарался отмыть пятна. Итак, он признался, что ему были знакомы её сны, потому что они его тоже посещали. — За что же тебя так? — За красивые глаза, наверное. Будто людям нужен повод, чтобы кому-то пустить кровь. Значит, у меня судьба такая. Каждый раз моё тело жуют и дробят. Хейзел вдруг ощутило нечто похожее не угрызения совести. Купаясь в собственных страданиях, она не задумывалась о том, что пришлось перенести юному хирургу. Хотя, разве можно спрашивать человека, почему у него лицо как восковая маска? Ей вспомнился чёрно-белый французский ужастик «Глаза без лица». Подчиняясь какому-то импульсу, она протянула руку и дотронулась до его щеки.Девушка, сосна не красива, Не так хороша как тополь, Но сосна и зимой зеленеет.
Реакция Мартина удивила её. Лицо его покраснело и стало более асимметричным. Единственный зрячий глаз вспыхнул. — Никогда больше так ко мне не прикасайся. Слышишь? Хейзел не отдёрнула руку, а плавно убрала её, на ходу как бы ненароком дотронувшись до его плеча. — Я просто хотела… — Почувствовать себя благодетельницей? Думаешь, тебя небеса наградят? Таким Хейзел его ещё не видела, по-настоящему разозлённым. Похоже, у него иссяк запас мрачных шуток, которыми от обычно отстреливался. От одного его взгляда у неё заныли запястья, хотя он к ней не прикасался. — Брось, — проговорила она тихо. — Я почти ничего о тебе не знаю. — Но это не мешает тебе делать выводы, угодные твоему самолюбию, не так ли? Твоё воображение нарисовало какого-то грустного монстра, изголодавшегося по ласке, который готов выпрыгнуть из окна, стоит тебе щёлкнуть своими грязными пальцами. Ведь я угадал? Ей стало жутко от того, как быстро и безошибочно Мартин прочитал её мысли, которые она сама себе стеснялась озвучить. Тем временем, хриплый голос из прошлого продолжал петь на заднем плане её сознания.Увы! Зачем тебе петь про это? То, что уродливо, пусть погибает; Красота к красоте лишь влечётся.
— Я читал те же книжки, что и ты, — продолжал он, — правда, в более юном возрасте. Они никакого отношения к моей профессии не имели, но начальник подсунул их мне. Ну, чтобы я имел представление о том, что задают в государственных школах. Ведь ты тоже где-то училась? — Училась… — Ну вот. Наверняка тебя в младших классах заставляли читать всякую ванильную хрень про красавицу и чудовище. И ты, конечно, как любая особь женского пола, примеряешь корону на себя. Вообразила, что тебе достаточно потрепать меня по щеке или затылку, и я буду вспоминать этот момент блаженства до конца жизни. Так? — Не совсем. Полностью отрицать подобные мысли Хейзел не могла. Мартин, похоже, был признателен ей за честность, потому что выражение его лица смягчилось. — Не хочу прокалывать твой розовый пузырь, но меня не так уж легко забросить на седьмое небо. Если бы мне сильно приспичило удовлетворить мужскую нужду, я бы мог найти себе женщину, не отходя от кассы. Не секрет, что я к своим неполным двадцати годам достиг того, чего большинство не достигает к тридцати. В нашем стерильном, чокнутом мирке, который ты называешь Освенцим, это кое-что значит. Под этой стеклянной крышей люди трахаются с равными себе по интеллекту. Тебя это удивляет? — Меня ничего не удивляет, помимо того, что я ещё жива и окончательно не свихнулась. — Так знай, что в этом институте достаточно женщин, которых не смущает моя внешность. Они с удовольствием лягут со мной в постель и не пожалеют об этом. Мои знания из области неврологии дают мне некоторые преимущества. Я знаю, на какие кнопки нажимать. Просто у этих женщин хватает деликатности не навязываться мне. Они ждут, пока я сам одну из них выберу. Зачем я тебе это, собственно, говорю? Чтобы ты успокоилась, в первую очередь. Я не так одинок и несчастен, как тебе кажется. Хейзел ему поверила без особого труда. Это сочетание хладнокровия, интеллекта и сарказма вполне могло зацепить. Действительно, какой чёрт её дёрнул лезть к нему с нежностями? Быть может, пришла пора признаться, что она нуждалась в них больше, чем он. Его искромсанное тело, пропущенное через мясорубку современной медицины, влекло её. — Хорошо, — сказала она. — Давай притворимся, что я одна из этих женщин. Представь, что я образованная, дипломированная, успешная, вся такая передовая из себя. Мартин прищурился и почесал подбородок. — Ой, не знаю. Мне придётся очень напрячь воображение. Закрыть глаза и залепить уши ватой, чтобы не слышать твоего вяканья. Но я постараюсь. Сцепив пальцы на груди, Хейзел медленно приблизилась к нему. После всех приключений, после всех унижений, которые она навлекла на себя, казалось глупым цепляться за остатки гордости. В худшем случае, он бы рассмеялся над ней. Ну и что с того? Над ней и так уже достаточно посмеялись. — Представь, что я сама затащила тебя в тёмный угол лаборатории. Как бы ты поступил, если бы мы вдруг оказались между полок с пробирками? — Хорошо, — сказал он с оттенком шутливой угрозы. — Я согласен с тобой поиграть. Я представлю, что ты стажёрка из Лондона. Но кого ты себе представишь на моём месте? Только не проси меня изображать Кена Хаузера. Я не учился в театральном. — Ты теперь всю жизнь будешь меня чморить его именем? — Не буду, обещаю. Хаузер — это новость недельной давности. Мне эта игра надоела. Давай поиграем в новую. — Давай, — ответила девушка, приблизившись к нему вплотную. — Мне этo по душе. Он прижал её нечёсаную голову к своей металлической грудной клетке. Хейзел чувствовала, как под этими титановыми прутьями сердито и настырно пульсировало сердце, назло всему миру.Красота совершенна, Красота всемогуща. Полной жизнью живёт одна красота.
Когда Хейзел наконец подняла лицо, её ждал подтрунивающий, призывающий взгляд. Обхватив её узкий торс рукой, Мартин слегка слегка подтянул её вверх. В этом поцелуе слились сотни других поцелуев, которые он видел на экране и которые он репетировал в своём воображении. Так не целуются в первый раз. Так целуются в последний раз. Перед судом, операцией, казнью, на тонущем корабле. После этого поцелуя все их предыдущие слова, все её глупости и его колкости, уже не имели значения. Красавица и чудовище получили второй шанс, пятьсот лет спустя. Что же? Лучше поздно, чем никогда. Больничная койка должна была стать их любовным ложем.Ворон только днём летает, Совы лишь летают ночью. Лебедь день и ночь летает.
Вскоре белый халат доктора оказался на полу. За ним последовала чёрная футболка с логотипом Black Sabbath. Под ней Хейзел не увидела ничего ужасного. Во всяком случае, действительность не дотягивала до того, что ей рисовало воображение. Ортопеды, которые по частям свинтили его скелет, позаботились о том, чтобы швы выглядели как можно глаже и ровнее. За исключением рубцов и лёгкой асимметрии, Мартин выглядел как обычный двадцатилетний парень. Мышечный рельеф на плечах указывал, что доктор Томассен не гнушался советом тренера. Упираясь ладонями ему в грудь, девушка некоторое время разглядывала его. Без тени смущения, Мартин тешил её любопытство. Пока она водила кончиками пальцев по рубцам, он, не теряя времени даром, развязал пояс её больничной сорочки. Освободив её от бесформенного ситцевого балахона, он смерял её худое исцарапанное тело взглядом хирурга. — Что ты думаешь? — спросила Хейзел испуганно. — Я думаю… как бы это так сделать с наименьшей кровопотерей для тебя. У меня скандинавская анатомия. Ничего не поделаешь. Предков не выбирают. Девушка глухо рассмеялась в его обнажённое плечо. — Мы дурно влияем друг на друга. Теперь твой начальник нас убьёт. — Нет, — ответил Мартин с решительностью человека, в жизни которого уже произошло самое важное событие. — Скорее я его убью.