EuroMedika

Никотиновый туннель       — Я знаю, ты мне не поверишь, но я… я обычно так не развлекаюсь. То, что сегодня произошло, мне несвойственно.       Пит Холлер окинул взглядом свою спутницу, сидевшую в углу чулана, обхватив белые колени. Если бы пришлось нацепить на неё какой-нибудь социальный ярлык, то про неё можно было сказать: блондинка для интеллектуала. A Пит давно не видел натуральных блондинок. Льняные волосы безупречно гармонировали с бледно-розовым цветом кожи. Маленькая грудь, тонкие губы. Острый, чуть удлинённый нос. Ни одной татуировки, ни одного шрама. Только крошечные алмазные гвоздики в тоненьких полупрозрачных мочках. Ни грамма пошлости, зато килограмм снобизма. Пит верил её словам. Ему только было непонятно, что она продолжала делать рядом с ним. Из всех его половых партнёрш эта была самой холодной и зажатой. Что её удерживало в этом чулане? Быть может, она считала, что удрать с повинной, точно нашкодившая кошка, было ниже её достоинства. Такое лицо у королевы, которая перепихнулась с шутом или конюхом. Заливаться краской можно только с равным себе.       — У меня за всю жизнь был лишь один парень, — продолжала она. — Мы были вместе с седьмого класса. Я добросовестно берегла всех плюшевых мишек, которых он мне надарил за десять лет. С фантазией у него всегда было туго. Покупал то, что в киосках выставляли, всякое барахло из розовой синтетики. Я на эти мелочи закрывала глаза, потому что вроде как любила. Так мне казалось. Нельзя же требовать от спортсмена, будущего врача, чтобы он сочинял стихи и рисовал от руки открытки с изображением Эйфелевой башни. Даже собирались пожениться, но за последний год наши пути разошлись. Он накосячил, а я терпеливо ждала, пока он исправится. Но он не исправился. Его поведение становилось всё хуже. Права была мама.       — Бывает, — промычал Пит успокаивающе, хотя девушка, похоже, не нуждалась в утешении.       — На сегодняшний день он лежит в коме. Допрыгался. Какая-то уличная тварь по кличке Трюфель напичкала его наркотиками, посадила его в машину и потом вляпалась в аварию. По-хорошему, я должна бы его навестить, но как-то не могу себя заставить. За своё поведение не ручаюсь. Боюсь, что когда увижу его на больничной койке, с кислородными проводами в носу, то обматерю его по чём свет, как не матерятся продавцы рыбы на итальянском рынке, или наоборот — расклеюсь и пожалею.       — Конечно, не надо себя насиловать. Если ты не готова его жалеть и прощать, то… Надо отвлечься, побаловать себя.       — Учти, я не хожу по всяким лекциям и фестивалям, — Лили говорила отрывисто и монотонно, как прокурор на суде. — Не знаю, какая сила меня занесла в твой кружок. Вообще, я достаточно равнодушна к высокому искусству. По телевизору смотрю лишь криминальные драмы, и то потому, что это моя будущая профессия. Я поступила на юридический. Меня интересует сам судебный процесс. А за постельными сценами я не очень слежу. Наверное, это очевидно? Скажи мне честно, ты сразу понял, что у меня мало опыта?       Её откровенность не совсем вязалась с внешней холодностью. Это был первый вопрос, который девушка задала, и Пит счёл своим долгом ответить.       — Я стараюсь не судить о женщинах по первому разу, — сказал он уклончиво, играя шнурками ботинок. — В утешение тебе скажу, что я сам недалеко ушёл вперёд. Весь мой сексуальный опыт состоит из одноразовых встреч. Ко мне ни одна девушка не приходила за добавкой. Возможно, проблема во мне.       Последние слова были сказаны с неким философским смирением, без намёка на притворное самоунижение. Видя, что он не нарывался на комплимент, Лили прониклась к нему признательностью.       — Не в тебе, точно, — сказала она, указав на него пальцем. Этот жест, который по идее должен был обличать и унижать, вознёс Пита Холлера на пьедестал. — Во всяком случае не со мной.       — Значит, тебе не было противно?       — Уж не противнее, чем с бывшим женихом. Шалавы, с которыми он мне изменял, — а в том, что изменял, не сомневаюсь — ничему хорошему его не научили. А когда он начал колоться стероидами, его мужская анатомия пострадала. Последние пару месяцев без слёз не вспомнишь, — Лили зажмурилась и вздрогнула. — Раньше он залезал на меня, делал своё дело и скатывался довольным. А перед зимними праздниками у него начались неполадки. Он дёргался, злился. А мне хотелось плеваться и послать его ко всем чертям, но воспитание мне этого не позволяло. И я ему говорила: «Ничего, малыш. В другой раз.» Но каждый раз этот позор повторялся.       — Этого больше не повторится, — утешил её Пит. — Тебе больше не придётся страдать в постели.       — Да уж хуже некуда. А знаешь, что стало последней каплей? Он привёл какую-то чумазую шавку на мой день рождения. Меня чуть удар не хватил. Представляешь? Поднимаю глаза, а в дверях стоит чучело в лохмотьях, с фотоаппаратом на шее. Надеюсь, соседи её не увидели. Стоимость недвижимости в Персиковом переулке мигом рухнет. Это из-за неё он оказался в коме. Имя у неё какое-то дурацкое, в стиле хиппи. Кленовый лист? Или лесной орешек. Да всё это в прошлом. А с тобой я как раз не против продолжить знакомство, только без лишних участников.       — Думаю, это можно устроить, — застегнув джинсы, Пит протянул руку девушке, чтобы помочь ей подняться. — Чисто из любопытства, что бы сказала твоя мама, узнав о твоих похождениях на Южной улице?       — Она бы вздохнула с облегчением, — ответила Лили, одёргивая юбку. — Она сама жалеет, что не нагулялась в пятидесятые. Теперь навёрстывает упущенное. Славное зрелище: мать и дочь пустились во все тяжкие бок о бок. Она вдова, а я почти что разведёнка.       Восторг горе-журналиста удвоился, когда Лили не выпустила его руки, поднявшись на ноги. Продолжая сжимать его сухие, растрескавшиеся пальцы, она выглянула из чулана. Её лицо тут же вытянулось.       — О боги, что здесь случилось?       Коридор походил на поле боя. Всё пространство от чулана до туалета былo заваленo телами жильцов, застывшими в неестественных позах.       — Пока мы развлекались, кто-то напустил слезоточивого газа, — пробормотал Пит, переступая через ноги гадалки Магды, которая лежала лицом в низ с задранной юбкой. — Пару часов назад тут произошла отпадная тусовка, на которую нас забыли пригласить. Впрочем, может это и к лучшему, — обняв Лили покрепче, он выкрикнул: — Эй, тут есть кто-нибудь трезвый?       Из табачного дыма выплыл грозный силуэт Логана.       — Вы мне обязаны десять долларов за ром, — прогремел он.       — У меня нет десятки, — ответила Лили. Она и правда такую мелочь при себе не держала. Пошарив в кармане джинсовой юбки, она достала двадцатку. — Вот. За Ваше гостеприимство.       Рассчитавшись с хозяином, она покинула квартиру, предварительно бросив Питу взгляд, который говорил: «Мы ещё встретимся.»       Оставшись наедине со своим грозным покровителем, журналист принялся чертить фигуры носком башмака на обшарпанном полу.       — Хороша твоя новая подружка, — сказал Логан. — Почаще приводи таких. Если такие гости будут к нам захаживать регулярно, не помешает прибраться.       — Что случилось? — спросил Пит, кивнув головой в сторону татуировщика, лежавшего без сознания в зародышевой позе. — Я что-то пропустил?       — Пока ты ублажал двух студенток, заходила наша любимица Хейзел.       — Не может быть!       — Угу, собственной персоной. Ты с ней разминулся. Наши так обрадовались, что устроили в её честь попойку. И вот тебе результат. Вроде не так много и выпили. Я грешу на магнитные бури. Или Магда добавила в виски ацетона.       — Как там наша малышка? — спросил Пит, чувствуя лёгкий укол совести из-за того, что недостаточно глубоко переживал исчезновение Хейзел. — Где она пропадала эти две недели?       — Да вроде снюхалась с каким-то мужиком, вроде как, ювелиром. Явилась с рукой на перевязи и какими-то побрякушками. Говорит, её машина сбила. Еле вырвалась из больницы. А этот чувак её подобрал, залатал, пригрел. Выглядит затюканной, хотя клянётся, что счастлива. Значит, ты её не удовлетворял. Смотри, не упусти свою богатую дамочку.       Пит не знал, стоило ли ему делиться своими сомнениями по поводу правдивости истории, которую рассказала Хейзел. Портрет уличной шавки, столь небрежно набросанный Лили, казался ему слишком знакомым. У него было подозрение, что его бывшая платоническая сожительница вляпалась в какую-то тёмную интригу и что она не принадлежала себе.

***

«EuroMedika»       Оправдав доверие медицинского персонала, Хейзел получила разрешение выходить из палаты и гулять по коридорам и воздушным мостам реабилитационного корпуса. Иногда ей доводилось выходить за пределы института, чтобы выполнить очередное поручение доктора МакАртура. Её второй передачей был набор чернил, которые она передала татуировщику Майклу. Они содержали компоненты, которые вызывали тошноту и судороги у употребляющих наркотики. Стоило клиенту отпраздновать новую наколку косяком с марихуаной, как с ним случался приступ, похожий на эпилептический. МакАртур с превеликим удовольствием описал все физиологические детали девушке, не забыв напомнить при этом, что она делала богоугодное дело, за которое её ждала награда. Какая именно награда: на земле или на небесах — об этом он умолчал.       Как ни странно, чем просторнее становилась тюрьма Хейзел, тем тяжелее ей было дышать. Она чувствовала себя одновременно обнажённой и загнанной в угол. Иллюзия какой-то уединённости и защищённости, сложившаяся в первые дни после операции, развеялась. Теперь Хейзел не могла спрятаться даже внутри своего сознания.       Однажды утром, прогуливаясь по застеклённому воздушному мосту, Хейзел краем глаза увидела знакомую спортивную куртку с логотипом университета Темпл. Остановившись, как вкопанная, она зажмурилась и несколько раз ударила себя по щекам. Должно быть, ей привиделось. Последние пару ночей она плохо спала. Боязливо открыв глаза, она глянула в залитую солнцем столовую, находившуюся этажом ниже. Сердце её дёрнулось и погрузилось в какую-то вязкую, холодную муть. Перед ней действительно был Кен Хаузер — то, что от него осталось. Он сидел в инвалидном кресле, набросив куртку поверх больничной пижамы. Обе ноги его были затянуты в шины. На шее красовался ортез. Как плачевно он ни выглядел на колёсах, всё же, он не походил на человека, у которого недавно чуть было не остановилось сердце. На данный момент он находился в трезвом уме и твёрдой памяти.       Хейзел забарабанила руками о стекло, забыв что оно звуконепроницаемое.       — Кен! Посмотри на меня, чёрт бы тебя подрал.       В эту минуту она почувствовала, как чья-то горячая, цепкая рука легла ей на плечо. Оглянувшись, она увидела юного доктора Томассена, который вшил ей спираль в локоть, навеки пометив её эмблемой института. Он больше не приходил к ней с того дня, как она отнесла первую передачу своим бывшим друзьям. Убедившись, что крошечный металлический «жандарм» успешно прижился, он посчитал, что его работа выполнена. И она не могла обвинить его в нарушении медицинской этики, так как сама согласилась на лечение. К нему не могло быть никаких претензий, но это не делало его менее ненавистным в её глазах.       Хейзел сначала посмотрела на его руку, уверенно лежавшую на её плече, потом перевела взгляд на его усталое лицо, которое казалось ей особенно безобразным.       — Не прикасайся ко мне.       — Если не я, то к тебе прикоснутся мои коллеги, которые не будут такими деликатными. Умоляю тебя, не позорься. Если тебя кто-то из практикантов увидит, тебя посадят на убойную дозу валиума. Тебе больше не позволят шляться по коридорам. Ты этого хочешь? Быть может, тебя обременяет свобода? Тебе спокойнее в смирительной рубашке?       В эту минуту случилось нечто непредвиденное. Хейзел расплакалась, впервые за всё своё время пребывания в институте. Расплакалась без слёз, судорожно хватая ртом воздух, будто подавившись. Мартин молча наблюдал за её истерикой, подозревая, что причиной стал белобрысый кретин в инвалидной коляске, который катался по столовой внизу. Хейзел не смотрела в его сторону. Прижавшись спиной к скользкой стеклянной стене, она начала сползать вниз.       — Весьма театрально, — сказал Мартин, продолжая стоять над пациенткой. Ему не пришло в голову сесть на корточки, чтобы смотреть ей в глаза. — Минуту назад ты была готова размозжить голову об стекло. Тебя явно тянет к этому стероидному пижону. Только не говори мне, что это какие-то неземные чувства.       — Он может меня спасти, — проговорила Хейзел с трудом. — Он — моя последняя надежда.       — А можно без высокопарных ребусов? Мы, медики, люди грубые, прямолинейные. Последняя надежда у каждого своя. Для кого-то это пересадка костного мозга, а для кого-то десять сеансов лучевой терапии. Тебя, дорогая, может спасти только пересадка головного мозга, но это будет возможно не раньше, чем через тридцать лет. Нейрохирургия ещё не достигла таких высот.       — Кен скажет им, что я не виновата, — продолжала Хейзел, проигнорировав издевку. — Меня подставили. Я не пичкала его наркотиками в тот вечер, когда случилась авария. У меня их вообще не было.       Мартин ахнул ностальгически.       — То есть, тот косяк, который ты мне всунула в зубы у станции метро не в счёт? Он словно по волшебству возник у тебя между пальцами?       — Не придуривайся. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я всегда держала щепотку травы в пакетике, для себя, для случайного друга. Я никогда не занималась торговлей. Логан мне такого не доверил бы. Он малолеток не привлекает к этому делу. Раз Кен в сознании, он может поговорить с полицией. Моё дело пересмотрят. Меня выпустят. Кен наверняка не знает, что я здесь. Он мне столько всего наобещал в тот вечер. Ему не составит труда рассказать правду.       Игривый огонёк сверкнул в единственном зрячем глазу Мартина. Он чувствовал себя старшеклассником, снизошедшим до игры дошколят.       — Хочешь, я с ним поговорю?       На минуту забыла, что доктор Томассен служил тому самому извергу, по чьей вине она потеряла свободу.       — Да! — выпалила она, вцепившись смуглыми пальцами в подол белого халата. — Хочу. Прошу. Поговори с ним. А ещё лучше, приведи его ко мне. Устрой так, чтобы мы могли увидеться.       Мартин бесцеремонно вырвал халат у неё из рук.       — Я, конечно, не для того получал медицинское образование, чтобы передавать любовные послания между пациентами, но, думаю, корона не слетит. Так и быть, я выполню твою просьбу при одном условии.       — Что угодно.       Действительно, в эту минуту Хейзел готова была согласиться чтобы ей вшили печень обезьяны.       — Ты вернёшься к себе в палату, как хорошая девочка, и не будешь устраивать публичных сцен. В противном случае, я передам тебя в руки психиатров, и… «Полёт над гнездом кукушки» покажется тебе провансальским курортом.       Убедившись, что Хейзел выполнила его указания, Мартин спустился в столовую. Бывший капитан команды лакросс сидел у столика, повернувшись лицом к окну. На подносе медленно умирал омлет с беконом.       — Доброе утро, Хаузер, — поприветствовал его Мартин. — Я рад, что ты выбрался из палаты.       Кен кисло поморщился и развернулся на девяносто градусов.       — Ах, доктор Освенцим. Газовая камера готова?       — Сегодня тебя не удушат, не бойся. Твоя очередь не подошла. У тебя есть пара минут? Я хочу с тобой кое-что обсудить.       — Надеюсь, темой разговора будет меню в столовой. Одна и та же пресная гадость. Даже в университетской столовой еда была лучше.       — Ты хочешь вернуться в Темпл, не так ли?       — А тебе какое дело? Какого хрена ты сюда припёрся? Позлорадствовать что ли? Тебе, небось, в кайф, что ты стоишь, а я сижу в инвалидной коляске.       — Если хочешь, я могу сесть тебе на колени, — ответил Мартин невозмутимо. — Тогда мы будем на одном уровне.       — Что тебе надо?       — Я пришёл поговорить с тобой по-человечески. Твоим состоянием интересуется одна молодая особа.       Ухмылка озарила бледное, прыщавое лицо бывшего хлыща.       — Моим состоянием интересуется вся женская баскетбольная команда. Тёлки из Темпла ждут моего возвращения.       — Речь идёт о десятикласснице, которая сидела за рулём, в тот вечер, когда случилась авария.       Кен поморщился и нетерпеливо облизал губы, точно пытаясь избавиться от горького привкуса.       — Эта шлюшка по кличке Трюфель? Или как её там…       — Её зовут Хейзел.       — Эта мразь подмешала мне какой-то дряни в бокал. У меня потом чёртики перед глазами прыгали. У меня было такое нехилое психоделическое путешествие до самого Тибета. Думал, тронусь. Надеюсь, её упекли.       — Она находится с тобой под одной крышей.       Издав глухое рычание, Кен вцепился руками в поручни кресла.       — Охуенно… Значит, она видела меня в коляске? Ещё этого не хватало. Может, она ещё и фотку успела щёлкнуть?       — Не волнуйся, у неё больше нет фотоаппарата.       — Так какого чёрта она здесь? Она преступница или больная? Или и то, и другое?       Мартин вздохнул и облокотился на стол. Этот разговор уже вымотал его, а он ещё не перешёл к главному.       — Слушай, Хаузер, я не собираюсь становиться на чью-то сторону. Я не говорю, что кто-то прав, а кто-то виноват. Я просто пообещал передать тебе сообщение от неё. Девчонка надеется на твою помощь.       — Она охренела! Как я могу ей помочь? Она меня чуть на тот свет не отправила.       — У неё сложилось впечатление, — и не спрашивай, как оно сложилось — что вы с ней до сих пор друзья, а может даже и больше. Она свято верит, что ты можешь помочь оправдать её.       — Она реально охренела, — Кен хлопнул себя по загипсованной коленке. В его голосе уже не было возмущения. — Мне нечего сказать в её защиту. Я уже всё сказал прокурору. Да, я был настроен её трахать в ту ночь. От этого я не открещиваюсь. Она сама мне на шею повесилась. Мы с ней договорились поехать ко мне в общагу. До этого заскочили в какую-то забегаловку пожрать. Не люблю ебаться на голодный желудок. Да, мы с ней выкурили косяк. Было дело. Я же не знал, что она мне какой-то кислотной хрени подмешает. Она это провернула, когда я вышел поссать. Всё это в протоколе. Дело закрыто. Я не собираюсь менять свои показания.       — Всё ясно, — протянул Мартин, выслушав откровения спортсмена. — Не буду мешать тебе восстанавливаться. Доедай свой омлет, пока не остыл. К тебе скоро посетительницы нахлынут. Ты должен быть в форме.       — Честно говоря, я не желаю никого видеть, — буркнул Кен. — Хотя придётся, рано или поздно. Не могу же я до бесконечности притворяться умирающим.       — Не увлекайся игрой в смерть. А то действительно помрёшь.

***

      Хейзел добросовестно просидела в своей палате несколько часов. В ожидании заветной встречи, она привела в порядок волосы и подкрасила глаза. Чтобы успокоить нервы, она представляла, как они с Кеном будут смеяться и материться, вспоминая это дурацкое недоразумение. Несомненно, он всё вспомнит и расскажет полиции, и этим всё поставит на свои места. Завтра в это время она будет на свободе.       Когда скрипнул замок в двери, Хейзел бросилась на постель, придав себе ленивый и соблазнительный вид. Пусть Кен не думает, что она ждала его весь день. К её величайшему разочарованию, доктор Томассен пришёл один.       — Не верю! — воскликнула она, сев на матрасе и прижав к животу подушку. — Так-то ты держишь свои обещания?       — Я не обещал устроить тебе встречу с Хаузером, — Мартин хмуро отклонил удар. — Зато я собрал полезную информацию. Надеюсь, это ответит на все твои вопросы и отобьёт дальнейшее желание преследовать его.       В руке у Мартина был конверт с печатью полицейского отдела.       — Дай сюда, — потребовала Хейзел.       Но Мартин не спешил выполнять её приказ.       — Перед тем, как я дам тебе прочитать содержимое, знай… Я подложил большую свинью своему начальнику. Я забрался к нему в кабинет и извлёк этот документ. Только не подумай, что я старался ради тебя. Просто я не люблю останавливаться на полпути.       Передав пакет Хейзел, хирург отвернулся. Он не горел желанием увидеть выражение её лица. В конверте лежала копия признания Кена Хаузера, его слезливая исповедь прокурору. Глядя в окно, Мартин ждал детонации, которая должна была произойти с минуты на минуту.       — Нет, — пробормотала она. — Это невозможно. Это не подлинный документ. И печать фальшивая. Это подделка, ложь… Я не верю.       — Во что именно тебе так трудно поверить? — спросил Мартин, с трудом сдерживая раздражение. — В то, что ты наркоманка? Нечего стыдиться, по крайней мере передо мной. Я врач, а не моралист. Ты призналась в торговле наркотиками. Твой приятель подтвердил это. Показания Кена Хаузера совпадают с твоими. Дело закрыто. Я не знаю, как тебе ещё помочь.       — Оставь меня.       — С удовольствием. Я и так на тебя потратил достаточно времени. У меня десятилетний пациент, который засунул руку в лопастный миксер. Я с горем пополам пришил ему пальцы. Теперь молю Бога, чтобы хоть половина прижилась. Как же он будет играть в видео игры? И ты считаешь, что у тебя проблемы?       Девушка сидела на постели в той же самой позе. Мартин выхватил у неё из рук конверт. Что-то удерживало его в её палате.       — Сегодня я нарушил несколько правил, — сказал он, усевшись напротив Хейзел. — Чёрт с ним. Нарушу ещё одно, — он достал из кармана скальпель и положил на покрывало. — Этой штукой я оперировал тебя.       — Ты таскал её с собой всё это время? Нахрена?       Мартин пожал своими смещёнными плечами.       — Из какой-то дурацкой сентиментальности, которую не до конца вытравил из себя.       — Сначала окурок, потом скальпель. Ты из тех психов, которые коллекционируют опухоли и держат их в горшках со спиртом?       — Я ещё не дошёл до такой стадии, хотя не исключаю. Пойми, ты первая пациентка, с которой я познакомился за пределами института. Я знал тебя до того, как ты попала на операционный стол. Мне хотелось оставить себе что-то на память. Когда настало время мыть инструменты, я сунул скальпель себе в карман. Теперь он твой.       — Зачем мне эта фигня? — спросила Хейзел, недоверчиво косясь на блестящий предмет.       — Не знаю. В качестве сувенира или талисмана. Мне он мешает. Отвлекает. Пусть лучше будет у тебя.       Девушка пощупала лезвие пальцем.       — Остро. Не боишься, что я себе вены порежу?       — Представь себе, не боюсь.