Криденс
Ремень мог поддерживать брюки, а мог рассекать спину. Нож мог чистить картошку, а мог в руке неизвестного бандита вспороть брюхо тринадцатилетнему Джо Куперу. Волшебство могло исцелить смертельные раны, а могло вытянуть жизненную силу до капли. Слова могли подарить надежду и скрасить дни, а могли безнадёжно разбить сердце. Бэрбоун лучше многих понимал двойственную природу вещей. Он и сам-то теперь - двое. Человек и опасная тварь. Жертва и охотник. Необучаемый бестолковый сквиб и магическая сила, которой устрашился даже самозванец, с лёгкостью швырявший машины одним движением руки. - Я знаю, сэр, - ответил Криденс, вдоль стены отступая к столу. Подавил желание добавить к сказанному "я не дурак", но счёл, что непроходимым тупицей и невеждой ему пока безопаснее. Он наблюдал за восстановлением причинённых разрушений широко распахнутыми глазами, хоть и силился заставить себя опустить взгляд и не таращиться на колдовство, выдавая с потрохами своё восхищение волшебником и его ремеслом. - Геллерт Гриндевальд, - сложное иностранное имя прозвучало удивительно чётко для обычной сбивчивой речи Бэрбоуна, - тот человек с Вашим лицом... он лечил мои руки, и боль уходила. Ещё он... сжигал листовки, чтобы я не стоял на морозе. Но сейчас... это и не раны вовсе, сэр. Это... - голос сорвался на шёпот; боли вопреки, пальцы впились в полотенце, - это доказательство того, что я ещё человек. Внутри до сих пор плоть и кровь, а не дроблёный уголь с песком пополам. Кожа не омертвела, а по-прежнему болит. Кто-то на месте Криденса горевал бы по опять израненным ладоням или по не обретённому бессмертию в форме потусторонней сущности, но носитель обскури вместо этого радовался, как ребёнок, получивший на Рождество мешок конфет вместо пары новых носков, пусть внешне это практически не проявлялось. К тому же, он был сам виноват. Подумал бы дважды, прежде чем хвататься за кипящую кастрюлю - и не было бы ни погрома, ни переполоха. Стало спокойнее. Вопреки ожиданиям, наказания не последовало. На долю секунды Бэрбоуну даже показалось, что он заметил в мистере Грэйвсе некое подобие беспокойства, правда уже через пару минут юноша холодно и скептично рассуждал о том, что маг был взволнован не из-за его ран, просто подумал, что живая тьма вырвалась и вот-вот явится в столовую по грешную душу мучителя одиноких сирот. Криденс выбрал тот стул, который стоял дальше от Персиваля Грэйвса. К тому моменту работа уже была сделана: кухня стала такой же ухоженной и чистой, как до визита обскура. Не пришлось вызываться на уборку самому. К половнику, кастрюле и тарелкам Бэрбоун предпочёл не притрагиваться, стоически проигнорировав настойчивое болезненное урчание в животе. Ещё не хватало снова что-то уронить или расколотить. Ему следовало пореже привлекать внимание мистера Грэйвса, если он хотел, чтобы тот начал забывать о его существовании и почаще упускать из поля зрения... и не следовало разрешать себе верить. Колдун старался выглядеть великодушным и понимающим, вновь пробовал убедить пленника в том, что хочет ему добра. Юноша в который раз с содроганием подумал, что, услышь он эти речи накануне - точно решил бы, что за ним явился спаситель, охотно обманулся бы и не распознал бы подвоха до того момента, как чьи-то чужие руки за океаном защёлкнули бы на его шее магический ошейник и дёрнули за поводок, увлекая прочь от безразличного волшебника. И всё-таки... - Та, вторая, - пробубнил Криденс себе под нос, имея ввиду лишнюю тарелку, - для Вас. Кастрюля была полной, и я... я подумал, что... Не успел убрать - теперь объясняйся. Просто, казалось бы, да слова застряли в горле. Взгляд неотрывно прилип к измятому полотенцу, в которое были наспех закутаны кисти рук. Впору было вспомнить о том, что не только поступками, но и мыслями обскура верховодит Дьявол. Вероятно, именно он, притаившись за левым плечом, нашептал мальчишке этот вздор, заставил посочувствовать похитителю и проявить к нему незаслуженную доброту.Грейвс
«Не убедил», - подумал Грейвс, когда Бэрбоун продемонстрировал ему доказательство своей человечности. У многих монстров из ран текла кровь, на первый взгляд не отличимая от крови невинного младенца. Оборотни, ламии, одержимые… Все они внешне походили на людей, а внутри у них вместо души обитала темная сила, враждебная всему живому. Раны, способность испытывать боль или иметь воспоминания не превращали чудовище в человека. Но колдун сделал вид, что поверил. Ему было выгодно, чтобы до поры до времени обскури чувствовало себя в безопасности. Оно же в свою очередь тоже пыталось расположить к себе мага и как бы невзначай упомянуло о второй тарелке. «Да, мы друг друга стоим», - Грейвс едва сдержал циничную ухмылку. - Спасибо, я поем позже. От кастрюли шел густой запах горохового варева. Персиваль надышался им, пока наливал суп для обскури. В горле осталось ощущение чего-то липкого. Желудок по прежнему молчал, зато хотелось глотнуть воды. После первого приема зелья, по хорошему нужно было сутки ни есть и ни пить. Как обычно жажда мучила сильнее голода. Колдун собрал во рту немного слюны и смочил горло. Не помогло. Вспомнив опыт прошлых приступов, Грейвс решил, что не будет большого вреда, если он выпьет немного чая, но сначала предстояло накормить обскури. Отыскав в ящике ложку, Персиваль взял тарелку и поставил ее перед Бэрбоуном. - Сможешь удержать ложку? Тварь кивнула, руки мяли испачканное кровью полотенце. Грейвс не назвал бы их движения ловкими, но возражать он не стал. С его стороны было бы подозрительно проявлять слишком много заботы. Колдун налил в чайник воды. Ручка плиты повернулась сама собой, вспыхнули аккуратные язычки пламени. Грейвс старался использовать магию по минимуму. Он заметил, что страх отступил и теперь Бэрбоун жадно ловит взглядом любое его колдовство. И, конечно же, задался вопросом, что именно стоит за любопытством обскури? Тяга к чудесам, желание получить еще больше силы и власти или обычный голод? Может для чудовища чужая магия такая же пища, как и гороховый суп? К слову, украдкой наблюдая за магом, Бэрбоун не забывал налегать на еду. Пока он не пролил ни капли, Персиваль в очередной раз недооценил своего «подопечного». Грейвс опустился на стул, но держался скованно. Любое проявление слабости, будь то сгорбленная спина, опущенная голова или резкий вдох, не осталось бы незамеченным. Некоторое время он смотрел на свои ладони, потом перевел взгляд на чайник, а тот будто стараясь подтвердить свою дурную репутацию (чем сильнее хочешь, чтобы вода закипела, тем дольше приходится ждать) тихо стоял на плите. Потом металлическая крышка начала едва заметно подрагивать. Персиваль встал, достал заварочник, насыпал чай, потянулся за кружками. Пришло время ответить любезностью на любезность. На всякий случай он спросил: - Будешь чай, Криденс?Криденс
Разговоры за столом в приюте Общества противодействия магии Второго Салема не поощрялись. За случайный смешок или попытку попросить добавки можно было получить пару раз ложкой по лбу, а то и вовсе быть отправленным от полупустой тарелки на проспект с листовками. Не до ужина, до следующего завтрака... или до конца недели. Красноречию это не способствовало, приёмыши и беспризорники быстро обвыклись сидеть и жевать тихо, как мыши, которых к обеду вовсе не приглашали, просто кошка уснула и не доглядела. По старой науке, Криденс помалкивал и до сих пор. Если что и злило Мэри Лу сильнее болтовни за едой, дарованной поднадзорным оборванцам самим Господом, то это была детская неряшливость и неаккуратность. Проповедница свято верила не только в существование подлежащих неминуемому уничтожению ведьм и колдунов, но и в то, что новые люди появляются на свет вызубрившими в утробе все молитвы, да с заложенными в головы и крохотные ручки манерами. В её понимании, дети что-то забывали, роняли, разбивали или пачкали исключительно из вредности и склонности прислушиваться к бесам, а не из-за неловкости, непривычки, слабости или страха. Криденс, конечно, был тем, кому влетало по первое число чаще других. Ведьмин сын и дьявольское отродье, он был под особым наблюдением, и пара хлебных крошек рядом с тарелкой обращалась не проступком, за который можно выругать, а причиной иссечь спину до того, чтобы пришлось несколько недель спать на боку, если уснуть вообще удавалось. Годам к двенадцати, потеряв надежду на изменение отношения к себе, мальчонка стал втройне стараться быть осторожным и аккуратным. Получалось не всегда, не в силу плохой координации движений, а из-за постоянной боли и дрожи в не успевающих зажить руках. Тем не менее, к настоящему моменту жизни Криденс Бэрбоун мог считать себя аккуратным человеком. Пусть не дальновидным, пусть не имеющим достаточно извилин в мозгу, чтобы не тянуть руки к горячим кастрюлям, но аккуратным... хотя бы в чём-то. Подавая еду, Персиваль Грэйвс поглядел на пленника, как на обречённого перевернуть на себя тарелку, а может и весь стол заодно. Его прогнозы не сбылись. Ложка в руке порядком тряслась, но не выпала. Не такое-то сложное умение: отложи полотенце, возьми столовый прибор, держи строго по центру тарелки, черпай поменьше, да почаще, не забывай предварительно подуть на то, что тянешь в рот, и беды не будет. За ложкой юноша следил, как загипнотизированный, будто без присмотра она могла избаловаться и начать вырываться. Удивительно, но желудок до сих пор не слипся, пища кое-как до него доходила. Тепло разлилось по пищеводу, соблазн перестать осторожничать был велик. Бэрбоун сдерживался с упрямством претендующего на скорую канонизацию мученика, искушаемого всеми демонами пылающей Преисподней, но ложка всё равно звякнула по дну пустой тарелки быстрее, чем он рассчитывал. О насыщении не шло и речи. Напротив, внутренности не слишком приветливо встретили пищу. Или это живая тьма забеспокоилась, что на пару мгновений носитель перестал переживать за свою судьбу и уверился если не в шансе выжить и обрести свободу, то хоть в перспективе лечь спать сытым, в отапливаемой комнате, без необходимости бояться погони и вслушиваться в любой шорох. Всё-таки в участи пленника были свои плюсы. Уже попав в западню, можно было перестать бежать. Мистер Грэйвс тем временем согрел чайник и предложил чаю. - Буду, - без промедления отозвался юноша. Криденс не был настолько не в себе, чтобы протестовать и отказываться от чаепития, от еды или возможности хорошенько отдохнуть. И уж тем более - чтобы настаивать на прерывании голодовки волшебника. "Нет-нет. Ещё чего", - подумал Бэрбоун, в очередной раз отводя взгляд от оставшейся нетронутой второй тарелки. В приюте никто не делал чай в маленьких заварочных чайниках, как мистер Грэйвс. Вместо этого тёмно-коричневое мутноватое горькое варево готовили в большой кастрюле. Волшебнику понадобилось куда больше махинаций, чем обычно делала Ма. Криденс искоса наблюдал за тем, как вскипевший чайник сам поднялся над плитой синхронно с воспарившей крышечкой заварника и налил кипяток, а затем вернулся на прежнее место. Нетрудно было понять, что похититель опасается применять магию рядом с обскуром, но на отдалении мужчина мог не сдерживаться. Запах чая не вытеснил супный, но сделался ощутимым. Мистер Грэйвс остался рядом с плитой, выжидая. Бэрбоун снова велел себе не пялиться на его спину в ожидании ещё какого-нибудь занимательного колдовства и воззрился в тарелку с демонстративным сосредоточением, словно пытался высмотреть в ней суть мироздания. Гадал, все ли маги так ловко управляются с посудой или сей дар ниспослан свыше только Персивалю Грэйвсу. Тихонько отказался от сахара. Сидел так до сих пор, пока путь взгляду не преградила кружка, не до верху наполненная чаем. Обскур подержал на языке благодарность, как делают с пилюлей, пока та не станет настолько горькой, что или глотай, или выплёвывай. - Благодарю Вас, сэр. За еду и... - он промедлил, поморщился, прогнал соблазн сказать лишнее, - за чай. Приняв из рук мага кружку, Криденс тут же поднёс её к губам, попытался сделать глоток и ожидаемо обжёгся, не успев различить вкус чая. Скривился, зажмурился, но хоть занял рот и избавил себя от необходимости говорить ещё что-то. Секунда, другая - и боль ушла вместе со жжением, как около десяти минут до этого - та, что пульсировала в руках. Кольнула сердце и пропала, была жадно слизана магическим паразитом, который тоже решил устроить себе скромный пир.Грейвс
- Осторожнее. Предупреждение запоздало. Бледное лицо скривилось. Бэрбоун не издал ни звука, но крепко зажмурился, будто не обжегся, а случайно взглянул на источник яркого света. Грейвс не был уверен, чувствует ли обскури боль или только притворяется, добавляя еще один штрих к своей маскировке. Если подумать, все его знания об этой твари уместились бы в гильзе от пули. Оборотни почти не замечали ран, оставленных обычным оружием, те затягивались быстрее, чем противник успевал нанести новый удар. Одержимые могли отплясывать на сломанных ногах, а если верить аврорским байкам, отрубленная голова ламии прирастала обратно к телу, при условии, что бестию не успевали быстро сжечь. А что хуже монстра, которого нельзя убить, отрубив голову? Монстр, от которого не знаешь, чего вообще ждать. Серафина сказала бы, что он снова ищет смерти. Впрочем, Грейвс и сам понимал: решение оставить обскури в живых увело его на гнилой лед. Какая то часть его души упивалась этим риском, что лишь умножало опасность провалиться. В отличии от Бэрбоуна, Персиваль так и не притронулся к своей чашке. Он любил кипяток, но из-за приступа ему пришлось на время отказаться от этой привычки. В желудке заворочалась боль, действие зелья ослабевало. Грейвс выругался про себя. Внешний вид обскури тоже не доставлял ему радости. Еда придала твари сил, подбодрила, а боль от обожженного языка видимо уже прошла. Персиваль не сомневался, предложи Бэрбоуну добавки, тот ни за что не откажется. Что ж отлично. Если не получится подсунуть снотворное под видом лекарства, можно будет подмешать его в суп. - Налей еще супа, если хочешь, только не ешь всю кастрюлю сразу. Желудок вывернет наизнанку. В кладовке найдется и другая еда, бери то, что тебе по вкусу. В ванной в шкафу есть чистые полотенца, зубная щетка и порошок. Это все твое. Я могу достать тебе новую одежду или подчинить старую, решай сам. Если тебе потребуется помощь – обращайся. Еще у тебя должно быть накопилось много вопросов, я постараюсь на них ответить. Сейчас или позже.Криденс
Чай пришлось всё-таки проглотить, чтобы не сидеть с ещё более глупым видом. Кружка осталась остывать без внимания. Юноша попробовал губы языком, пытаясь понять, больно ли ему. Ничего особенного не почувствовал, только слабое покалывание. - Может, позже, - пожал плечами Криденс, покосившись на кастрюлю. Ему было десять, когда беспризорники подговорили его украсть булочки из лавки за квартал от приюта. Пока самый младший, чумазый и большеглазый отвлекал воплями, слезами и разбитой коленкой торговца, Бэрбоун и ещё двое похватали с прилавка столько выпечки, сколько поместилось в руках и карманах. Скрывшись в переулках и оторвавшись от погони, мальчишки, едва успев перевести дух, принялись делить добычу. Мэри Лу никогда не покупала для них ничего подобного и, глядя на детей из благополучных семей, уплетающих на обе щёки чрезвычайно аппетитную выпечку, сироты могли только глотать слюну и недобро смотреть им вслед. Плод греха оказался сладок - украденные пирожки и булки не обратились гнилью в руках воров и не показались на вкус чем-то вроде протухшей капустной похлёбки. Набившие животы и довольные собой, дети вернулись в Общество противодействия магии Второго Салема под вечер. Проповедница проверила, не осталось ли у кого спрятанных по карманам листовок, но всё было роздано, а что не роздано - покоилось на дне мусорного контейнера неподалёку от ограбленной булочной. Не было и крошек: их мальчишки сообразили кропотливо стряхнуть. И вот - подельники, которым снова не хватило места под крышей приюта, ушли ночевать под мост, а Криденс остался... и ночью его настигло возмездие. Казалось, что булки обратились даже не гнильём, а крошечными бесенятами, которые вот-вот окончат дьявольскую пляску и продерут когтями путь наружу. Всю ночь Бэрбоун не мог уснуть, корчился в постели, обливаясь холодным потом, да по стенке ходил в нужник, силясь не запутаться в собственных ногах. Под утро Мэри Лу нашла приёмыша бледным и перепуганным, он твердил, что грешен и никогда не повторит содеянного. Женщина приободрилась, решила, что её воспитание наконец-то подействовало на ведьминого выродка. Она позволила мальчику не работать в тот день, чтобы он побыл наедине с собой и ещё раз обдумал снизошедшее озарение. Что ж, он обдумал. Грешить Криденс не перестал: с ребятами за булками, конфетами или яблоками он ходил ещё не раз, пока те не стали избегать его - не как сына колдуньи, а как приёмыша любительницы стегать детей ремнём без особого повода. Тем не менее, пережитая ночь научила его не пытаться запихать в себя все попавшие на глаза продукты, какими бы вкусными они не казались. Полученное разрешение распоряжаться провиантом по собственному разумению Бэрбоун запомнил. Ему предстояла подготовка к побегу, а значит - лучше не только насытиться после голодовки, но и унести что-то с собой. Что-нибудь не слишком быстро портящееся, не слишком жидкое и не слишком крупное, чтобы суметь временно спрятать в спальне. Обрадовало обскура и позволение похозяйничать в ванной: если придётся просить помощи у горожан, лучше не вызывать у них отвращения с первого же взгляда; сытые нью-йоркцы охотнее любят лоснящихся щенков с бантами на шеях, чем вымокших под дождём воняющих псиной плешивых дворняг. Одежда... - Починить эту, - уверенно кивнул Криденс. Да, костюм был стареньким и давно просился на свалку, но менять его не хотелось. Как будто это означало окончательный отказ от прошлой жизни. Обскур невесело усмехнулся своим мыслям и сразу поник: недавно был готов многое отдать за новые вещи, новый мир и новое будущее... например, свою сестру. Каким же глупцом он был. - Зачем я за океаном, сэр? Я... Геллерт Гриндевальд сказал, что я не обучаем, что я - сквиб. Не знаю, что это, но... таким я был ему не нужен. Ему было нужно только оно. Обскури, так это называлось. Тёмное, жуткое, смертоносное. Жалящая злоба, яростный ураган, настоящая буря в теле потерянного мальчишки. Будущее... а было ли то будущее? Что ждёт убийц? Тюрьма или висельная петля - поди угадай, какая судьба краше. Что ждёт чудовищ? Участь изгоя, чьего-то цепного пса. И при обоих исходах сам Криденс так и останется никому не нужен. - Они... люди в Англии... волшебники... они ведь захотят забрать... это? - юноша поднял на волшебника серьёзный взгляд, - я не хочу, чтобы оно попало к плохим людям, не хочу, чтобы они заставили его убивать. "Или меня, - пальцы похолодели, словно лежали не на поверхноти горячей кружки, а примёрзли к куску льда; Криденс вспомнил слова мага в синем пальто о том, что произошло с девочкой в Судане, когда обскури пытались из неё извлечь, - нас".Грейвс
Когда Бэрбоун заговорил о своем нежелании убивать, Грейвс насторожился, стараясь уловить фальшь, но голос обскури звучал убедительно, ровно с той долей искренности, которую ожидаешь услышать от мальчишки, не по злому умыслу натворившего бед. Однако четыре трупа доказывали обратное. И если убийство бродяги-немага еще можно было объяснить страхом или внезапной вспышкой ярости, то как быть с остальными: сенатором Шоу, Мэри Лу Бэрбоун и ее приемной дочкой, чье имя Персиваль не успел узнать. Обскури надеялось отмежеваться от совершенных преступлений, убедить колдуна, что оно не несет ответственности за причиненное людям зло. Не сосчитать сколько раз Грейвс слышал эту заунывную песню: «Я не контролировал свою силу, я не ведал, что творил, я ничего не помню, поймите, я ни в чем не виноват». За годы работы ему попадалось много людей, которые стали убийцами не по сознательному выбору. Кто-то не сумел подавить желание выпить на пару тройку рюмок больше чем нужно, кто то по дурости не рассчитал силу удара, кто-то не обуздал ярость, кто-то заигрался с запретной магией, а у кого-то помутился рассудок. Притворщики ему тоже встречались, но обскури переплюнуло их всех. Можно было до рези в глазах всматриваться в хмурое лицо Бэрбоуна и не увидеть зла. Мальчишка, как мальчишка. В меру недоверчив, в меру любопытен, хорошо вымуштрован, но в глубине души мечтает свернуть на кривую дорожку. Не ради греха, а ради свободы. Интуитивно или сознательно обскури создавало тот образ, который не мог не вызвать симпатии. Но он был насквозь лживым. Все эти слезы, страдания, страхи, деланная забота, показная неуклюжесть, осколок стекла, приставленный к горлу... Грейвс наклонил голову и медленно выдохнул, успокаивая злость. Ему ведь нужно было, чтобы обскури как можно дольше пряталось под маской. Когда колдун заговорил, в его голосе не было ничего кроме спокойной доброжелательности. - Ты не сквиб Криденс. Кто нибудь рассказывал тебе об обскури? Гринвальд или другой колдун, англичанин в синем пальто?Криденс
- Да, сэр, - честно ответил Криденс. Не видел необходимости лгать. К тому же, за небольшой правдой всегда проще спрятать большую ложь о побеге. Они были квиты. Персиваль Грэйвс тоже увильнул от сути, не ответив на вопросы пленника. Сказал, что тот не сквиб, но не уточнил ничего об Англии. Сквиб, не сквиб… особой разницы не было. Спасённый или проданный в рабство в качестве живого оружия – вот, где разница. Выросший среди не-магов, Бэрбоун ничего не понимал в той куче странных новых слов, которые вливались ему в уши в последнее время. Только и оставалось, что додумывать их значения, делая выводы по тону голоса или выражению лица говорившего. Собственная сущность вызывала одни вопросы: обскури то спасало его, то вытягивало жизнь до предпоследней капли, то затихало и позволяло подпустить чужака, то бросалось на каждого встречного. Никаких определённостей. Знал ли салемский сирота что-то, чего не знал сидящий напротив волшебник? Вот уж большой вопрос, но почему-то он спрашивал. - Геллерт Гриндевальд, - в который раз отчеканил сложное полное имя иностранца обскур, не желая добавлять к сокращению «господин» или даже «мистер», - говорил, что ребёнок, в котором оно живёт, умрёт без помощи, что ему точно нет десяти… наверное, потому что остальные гибли рано, потому что… оно их убивало. Думаю, он лгал, - «он только и делал, что лгал», - я ведь старше и… не умер. Во рту и в горле пересохло с непривычки к долгим монологам, Криденс сделал глоток из кружки, на этот раз предварительно подув на чай. Больше ничего сказать юноша не мог. Сам не понимал, почему обскури не убило его за все годы. Был ли мальчишка с листовками особенным? Был ли особенным его магический паразит? Это везение или кара небесная?.. - А волшебник в синем пальто… почти не говорил со мной, - куда ж было вести беседы, когда по пятам шёл взбешённый потерей добычи тёмный маг, а сам носитель живой тьмы был готов в любой момент перекинуться гигантским чудовищем, крушащим всё на своём пути, - но… он сказал, что я не один такой, что была ещё девочка… и он не сумел ей помочь. В момент разговора в метро Криденс даже немного верил всклокоченному и суетливому типу, а теперь понимал, что надежды не оправдались бы. Ни волшебник в синем пальто, ни его соплеменники ничем не облегчили участь несчастной девочки. Вряд ли за время, прошедшее со дня её смерти, магический мир шагнул так далеко вперёд, чтобы изобрести новые способы обезопасить носителя от голода внутренней тьмы.Грейвс
Грейвс сделал осторожный глоток, жидкость змейкой скользнула в горло и замерла в желудке, мигом растеряв все свое тепло. Колдун замер, ожидая спазма. Обошлось. - Обскури когда нибудь пыталось причинить тебе вред, Криденс? - Оно... они... нет же... обскури только шепчет и забирает, сэр. Заставляет думать о плохом и... когда плохое случается, замолкает, - парень притих, поджал губы, явно собираясь что-то добавить; прошло с полминуты, прежде чем он продолжил, - не так, оно не просто пыталось. Обскури уничтожило мою жизнь, мистер Грэйвс. Без... без этого... если бы я был нормальным... я бы... Судя по его манере говорить, складывалось впечатление, что Бэрбоуну редко разрешали открывать рот. Он замолчал, оборвав себя на полуслове. Казалось, недосказанная фраза так и просит, чтобы Грейвс ее закончил, но колдун не поддался. Даже в мыслях он не собирался подыгрывать чудовищу. Особенно в мыслях. - Ты часто слышишь обскури? Можешь сказать, в какие моменты его голос особенно силен? - Раньше - каждую ночь, только я оставался один, а теперь... реже… Бэрбоун посмотрел на Персиваля с укором, что было необычно для забитого сироты. Обскури не понравились расспросы, и оно раздумывало, а не показать ли зубы? Грейвс напрягся, но тут тварь снова опустила голову и тихо пробормотала: - Голоса... голоса появляются, когда... - правая рука соскользнула с кружки и вцепилась в ткань пиджака под сердцем, - когда здесь болит. - Давно ты их слышишь? - С детства, сэр. С девяти... или с десяти. Ма, наверное, знала, что оно растёт во мне. Говорила, что вокруг творится... всякое потому что я - сын ведьмы и притягиваю всё злое. Она пыталась меня исправить. У неё не вышло, - Бэрбоун спрятал под стол кисти рук, покрытые шрамами, свежими порезами и ожогами. Разговор все больше и больше походил на допрос, привычный обмен правды или замаскированной под правду лжи на свободу, на поблажки, на лучшую долю. Но Грейвс не чувствовал себя в родной стихии. Несколько простых и в сущности неважных ответов не вернули ему контроль над ситуацией. О том, что он на самом деле хотел знать, спрашивать было нельзя. Во всяком случае, если он собирался и дальше притворяться, что видит перед собой жертву, а не чудовище. А другого выбора у него не было. «Значит, сын ведьмы», - Персиваль поразмыслил над новой информацией. Будь у него время, он мог бы разыскать настоящую мать Криденса Бэрбоуна. Возможно, разговор с ней или ее близкими заполнил бы некоторые пробелы, помог бы понять процесс превращения человека в обскури. Это позволило бы предотвратить повторение чего то подобного с другими детьми. Но сейчас Грейвса не сильно интересовало благополучие абстрактных детишек, перед ними сидело чудовище, которое в любой момент могло перекинуться черным вихрем, поэтому он оставил прошлое в прошлом и сменил тему. - До обскури с тобой случалось что-нибудь странное? - Да... вернее... я не знаю, мистер Грэйвс. Плохо помню... но... кажется, как-то у меня из-под ноги пропал порог, и я не упал. И... был ещё стакан. Выпал, разбился, и Ма точно выгнала бы меня... пока я искал, куда спрятать осколки, стакан стал целым. Я всегда думал, что мне это чудится. Грейвс посмотрел в свою чашку, жалея, что там чай, а не виски. Он бы опрокинул в себя адское пойло, и пусть желудок горит синим пламенем. Все лучше, чем чувствовать себя осой, отупевшей после первых заморозков. - Обскури становится сильнее? - Не знаю. О нём... трудно что-то запомнить. - Ты помнишь, что говорили тебе эти голоса? - Я... всегда старался их не слушать, сэр. И будто Бэрбоуну было мало слов, он отрицательно покачал головой. Разговор замирал, паузы становились длиннее, взгляд обскури больше не отрывался от столешницы. Поколебавшись, колдун продолжил: - Но ты больше не можешь сделать целым разбитый стакан? Бэрбоун дернулся, напрягся, уставился на волшебника из-под сведённых бровей. - Не могу, - проговорил он, - могу только разрушить город. Сэр, я... мне нехорошо и... я уберу со стола и пойду наверх. Извините. Персиваль не стал допивать чай. Он провел рукой над чашкой, и та исчезла. Его взгляд встретился со взглядом обскури. Тварь выжидала. Ситуация требовала добавить еще что-нибудь, проявить понимание, выказать сочувствие. Но колдун предпочитал держаться общих фраз, они звучали менее фальшиво. Он собирался поблагодарить Бэрбоуна, и тут проснулась боль. Один резкий вздох и она разъярилась, царапнув его под ребрами. У его боли были длинные когти. Рука, та что лежала на коленях, не на виду, сжалась в кулак. А пальцы второй наоборот распрямились и легли на столешницу. Персивалю потребовалось несколько секунд, чтобы заново свыкнуться со своей злобной компаньонкой. Это был хороший момент, чтобы нанести внезапный удар, но обскури не воспользовалось слабостью колдуна. Грейвс даже тешил себя надеждой, что оно ничего не заметило. За годы практики он отлично научился скрывать свои мучения. - Спасибо за помощь, Криденс, - сказал он, поднимаясь из-за стола. *** Вернувшись в столовую, Персиваль прислонился к стене и замер, думая о шкатулке с лекарствами. Да, зелье пригасило бы боль, но вместе с ней притупились бы и остальные ощущения, тело стало бы вялым, движения неловкими, мысли путанными. Следующее несколько часов он бы чувствовал себя живым трупом. А сейчас ему как никогда требовался ясный ум и быстрая реакция. Во всяком случае до тех пор не удастся снова погрузить обскури в колдовской сон. Пусть Грейвс и не мог прогнать боль из тела, зато он мог вытеснить ее из своей головы, куда то на самые задворки сознания. Он закрыл глаза, следя за дыханием, а так же за тем, чтобы из его горла не вырывалось ничего кроме коротких выдохов: ни скулежа, ни стона, ни шипения. Обскури возилось на кухне, в этот раз оно ничего не роняло и не било. Должно быть, решило, что убедило колдуна в своей человечности, и теперь размышляло, как бы подороже продаться Гриндевальду или наоборот планировало побег. Грейвс оторвал себя от стены и обошел стол. Тарелки, миски свечи поднялись с пола. Посуда благополучно пережила падение, лишь у одной тарелки откололся маленький кусочек, но магия быстро это исправила и расставила вещи по местам. Тарелки она расположила по углам стола, водрузив в центр каждой по свече, миски вернула обратно в шкаф. За тем пришла очередь соли, земли и прочего мелкого сора. Собрав все это в плотный шар, Персиваль щелкнул пальцами, створка окна распахнулась, и колдун взмахом палочки отправил мусор в темноту. Темнота в ответ дохнула холодом и снегом. Грейвс от всей души поблагодарил судьбу, за то что родился колдуном. Боль крепко стискивала внутренности, и подкатись к его ногам полновесная золотая монета, он бы вряд ли ее поднял. А уборка без магии в его случае больше походила бы на пытку. Рука снова прижалась к животу, прямо как у женщины в деликатном положении. Он ухмыльнулся, но невесело, и опустил ее, сжав пальцы в кулак. Свечи вспыхнули, язычки пламени дрожали, сквозняк не давал им выпрямиться. Грейвс не стал закрывать окно, почти девять лет прошло с тех пор, как каирский прах едва не придушил весь его отряд, но колдун до сих пор чувствовал себя спокойнее, когда с улицы в комнату проникал свежий воздух. Персиваль обошел стол, шепча заклинания. Они были простыми, поэтому мыслями Грейвс вернулся во вчерашний день и впервые задался вопросом, почему Геллерт чтоб его Гринвальд не передал ему ни зелий, ни артефактов, способных обуздать обскури. Темный маг ведь прекрасно знал, на что способна тварь. Так о чем же он думал, подкидывая ее беглецу, который не может использовать сильные чары из-за риска привлечь внимание авроров? Было ли это чертовым испытанием? Возможно. А еще чутье подсказывало Персивалю, что Гринвальд совсем не такой блистательный стратег, каким пытается казаться. Европеец умел держать нос по ветру и если ему везло, то он выдавал удачу за собственную заслугу, а если нет, то сваливал вину на других и напускал тумана, создавая впечатление, будто поражение в скором времени обернется большой победой. Интересно, он и свое заключение в Рейкерсе представит, как часть очередного гениального плана? Обскури тихо выскользнуло из кухни и направилось в ванну. В столовую оно не заглянуло и Персиваль, собравшийся с силами и нацепивший на лицо спокойное выражение, снова привалился к стене, кривясь от привкуса желчи во рту. Свечам оставалось гореть еще двадцать минут. Не было нужды стоять тут, наблюдая за ними, будто за капризным зельем. Но что стоять, что сидеть, что лежать. Грейвсу все было одночертово. Он защищался от боли, уходя в размышления, заставляя себя снова и снова прокручивать в голове последний разговор с Бэрбоуном. Все сказанное обскури, подтверждало то, что ему уже было известно. Не от Гринвальда, тот не делился сведениями и не позволял сообщнику приближаться ко Второму Салему. Персиваль нашел другой источник информации. За несколько дней до того, как Бэрбоун чуть не разрушил Нью Йорк, аврор побывал у профессора Принкла. Этот чудак обладал гениальным умом и необъятной эрудицией, но предпочитал растрачивать свои способности на разные глупости. Например, раз в месяц он присылал в аврорат немаговские романы и журналы, требуя проверить их содержимое на предмет нарушения Статута о секретности. И хотя Грейвсу не слишком нравилась возня с грошовыми ужасами, он дорожил этим знакомством, потому что Принкл был тем человеком, к которому можно обратиться, когда все остальные или не поймут тебя или поднимут на смех. *** - Обскури часто путали с одержимыми… Грейвс сидел напротив маленького старичка в аккуратной твидовой мантии и слушал ту часть истории своей страны, которая больше походила на забытую сказку. Его окутывала тишина, плотная, весомая и тем не менее не сотканная из чар. Таким было само место. Атмосфера заброшенности и уединенности плющом вросла в эти стены и не дрогнула бы, даже если бы за окном начала палить артиллерия. Профессор жил затворником и прятался от мира сразу в двух домах. Один был из камня, второй из книг, старых газет, коробок с документами … Бесконечные стопки магических и немаговских газет образовали вторые стены, кое где закрыв окна. Книги высокими колоннами подпирали потолок, листы с выцветшими чернилами устилали пол вместо ковра. Каждый шаг сопровождался шуршанием хрупкой пожелтевшей бумаги и топотом разбегающихся грызунов. Для них здесь был рай, для Грейвса с его любовью к порядку и пустоте в доме – ад. Едва начав объяснять, Принкл прервал рассказ, чтобы закурить трубку. Вспыхнула спичка, ее свет скользнул по нахмуренному лбу. Лысая голова профессора цветом и формой напоминала желудь, но желуди – гладкие, а его лицо уже давно избороздили глубокие морщины. На пару секунд огонь добавил живого блеска темным глазам. На зрение Принкл вроде бы не жаловался, но при этом умудрялся в упор не замечать бумажных залежей, готовых вспыхнуть от малейшей искры. И это была еще не самая опасная из его привычек. Грейвс как то раз посоветовал старику быть осторожнее, но тот в ответ лишь усмехнулся, мол не птенцам орлов учить. Слова вились по комнате вместе с табачным дымом и книжной пылью. И казалось, вот вот из дыма, как из тумана, к ним шагнут призраки. Дети. Семеро, или больше. Профессор знал только о семерых. В доказательство его теории на стол легли книги и свитки. Тяжелые тома с металлическими застежками вывалились из высоких, но узких, как гробы, шкафов, откуда взялись свитки, Грейвс не заметил, может быть, они лежали прямо у него под ногами. Во всех случаях прослеживалась одна общая закономерность: обстоятельства вынуждали детей подавлять магическую силу и со временем они перерождались в нечто безжалостное и смертоносное. В конце концов, все они погибали, разорванные собственной силой или заклинаниями светлой магии. - Значит обскури – не разновидность демона? - Почему вы, молодежь, вечно спешите с выводами? – Принкл ухмыльнулся, заметив, что его обращение пришлось собеседнику не по вкусу. – Хотя в данном случае демоны действительно ни при чем. В Старом Свете верят, что обскури – это проклятие, которое падает на тех, кто отвергает собственную силу. Вот только логично задаться вопросом, а кто именно раздает эти проклятия, их всемогущий Мерлин? Думается мне, все намного сложнее и чтобы понять обскури, нужно исследовать не только их магию, но и разум. Вам стоит ознакомиться с одной весьма вкусной теорией. У немагов в последнее время, много оригинальных идей, но эта пожалуй самая интересная. Вам когда либо приходило в голову, что мы никогда бы не стали теми, кто мы есть без умения забывать. И что забвение это такое же условие выживания, как и хранение накопленного опыта. Так вот, та немаговская теория, утверждает, что забвение – иллюзия. Наш разум не способен ни от чего избавиться, он лишь прячет все ненужное или неприятное в своеобразный подвал, который их ученые остроумно окрестили подсознанием. И я готов поставить свою трубку, что именно там рождается обскури. - От ваших теорий мне мало пользы. - Сразу видно, что вас, мистер Грейвс, никогда не интересовали проблемы взаимодействия материи и магии. Что же вы желаете знать? - Все, что поможет мне выследить и поймать эту тварь. Профессор покачал головой, не скрывая разочарования чужим прагматизмом: - Боюсь, в этом я не могу вам помочь. *** Свечи растаяли, оставив после себя призрачные образы, их пламя горело не золотым, а бледно синеватым светом. Магия забрала одежду обскури, привела ее в пристойный вид и вернула назад. Грейвс некоторое время изучал свою добычу – если не сильно присматриваться чешуйки засохшей крови напоминали ржавчину. Заклинания отделили кровь Бэрбоуна от грязной одежды и перенесли на лист плотной желтой бумаги. Чары, наведенные на крови, считались самыми эффективными, и все же Персиваль сомневался, подействует ли его колдовство на обскури. «Не попробуешь, не узнаешь. К тому же бедные не выбирают», - руки едва заметно дрожали, и пришлось снова прибегнуть к магии. Чешуйки крови переместились на тарелки, под призрачные свечи. Несколько секунд они сияли, но потом потускнели, сделавшись почти незаметными в немаговском свете. В комнате было холодно, хотя Персиваль давно закрыл окно. Может быть, его знобило. Он еще раз окинул взглядом стол. Невидимые свечи продержатся до утра, внушая Бэрбоуну, что нужно оставаться здесь, сидеть тихо и доверять своему невольному сообщнику. Оставшуюся кровь Грейвс завернул в лист бумаги и спрятал в карман мантии. Все сделанное за день вдруг показалось бессмысленным, как попытка потушить пожар в доме помочившись на его порог. Обскури все еще торчало в ванной. «Оно там не утонуло?», - Грейвс поднял глаза к потолку, хотя ванная находилась не над столовой, а скорее над кухней. Мысль о том, что Бэрбоуну не чужды простые человеческие радости: посидеть в горячей воде, почувствовать себя чистым, наконец, расслабиться вызывала раздражение, которое быстро переросло в желание от всей души врезать по стене. Грейвс не поддался. Оставалось еще одно неприятное дело – опоить обскури снотворным, а потом самому принять лекарство. И сделать все это следовало как можно скорее, пока боль не взялась за него всерьез. Персиваль давно не надеялся, что пара часов сна принесут облегчение уставшему телу или дадут мудрость, обещанную старой пословицей, он просто хотел отключиться.