Криденс
Бэрбоун проснулся, а за окном опять было темно. Или до сих пор не кончилась та ночь, когда..? Тёмный подвал, недвижимое тело, новая комната, не своя смелость и крепость руки, душащая обида. Обрывочные картины пронестись перед глазами и поблекли. Юноша не сразу сообразил, где и почему находится. Лежал, ощущая приятное тепло, и ни о чём не думал, пока не решил перевернуться на бок. Боль пробудилась позже обскура, но сразу вошла в силу, заставив живо отказаться от глупой затеи и лечь на спину. На всякий случай Криденс закусил край одеяла. Резь в груди и боку не выбила из него крик, но ему даже тихо скулить не хотелось. Малейший звук мог привлечь похитителя, которого, к счастью, в момент пробуждения не было в спальне. Отдышавшись и осознав, что болит не так сильно, чтобы не суметь встать, юноша поднялся на ноги. Он чувствовал себя лучше, окружающая обстановка не шаталась, комнату не качало из стороны в сторону, как корабельную каюту в шторм. Даже вне кокона из спутавшегося одеяла было тепло, после долгих дней в простывшем доме с перебитыми окнами было необычно не стучать зубами от зябкой дрожи. Ботинки оказались не на ногах, а у кровати. С минуту Криденс смотрел на собственную обувь, как на что-то неправильное, находящееся не на своём месте. Помнил, что не разувался перед тем, как уснуть. Выходит, мистер Грэйвс приходил после. Зачем? Хотел заколдовать, пока мальчишка не способен себя защитить? Тогда почему не довершил до конца начатое, почему пленник может двигаться и соображать, пусть и медленнее, чем хотелось бы? Неужели маг… хотел помочь? Пожалел полумёртвого от истощения, усталости, недавних ран и пережитых горестей пленника? - Нет, - сказал себе Криденс, помотав для верности бестолковой дурной головой, в которую продолжали приходить опасные, неправильные мысли, - нет. Очень хотелось верить в то, что рядом не плохой человек, что те его слова о новой жизни и возможности спастись – чистая правда, но это был путь в пропасть. Однажды Бэрбоун уже обжёгся, поддавшись соблазну. Самозванец говорил красиво, глядел ласково, стирал с рук порезы и избавлял от осточертевших листовок, а потом с холодным сердцем уничтожил все надежды, довершив превращение приютского сироты в смертоносное чудовище. У настоящего Персиваля Грэйвса не было ни единой причины поступить как-то иначе. Обувшись, Криденс побродил по спальне, рассмотрел небольшой непримечательный пейзаж на стене, осторожно заглянул в пустой шкаф. Старался не топотать и не шуметь, переступал скрипучие половицы. Сам не знал, что ищет, скорее просто оттягивал момент выхода в коридор. С одной стороны, было неуютно одному в пустой незнакомой комнате, с другой – единственной альтернативой было коротать время в компании похитителя. Впрочем, от него некуда деться. Пройдёт час или два, и всё равно явится, чтобы проверить свой одушевлённый ценный товар. Надо бежать, бежать прежде, чем колдун исполнит свой план и забросит Бэрбоуна в далёкую страну, где будет гораздо труднее не растеряться и спрятаться. На улицах Нью-Йорка у Криденса были хоть какие-то знакомые места. Если подумать, то и знакомые лица – бродяжки, работавшие на Мэри Лу, хоть и сторонились старшего сына проповедницы, но могли помочь пережить хотя бы одну-две ночи без крыши над головой. Бежать, но сперва пусть окончательно окрепнут ноги, пусть появятся силы, иначе побег окажется более похожим на самоубийство, чем попытка перерезать себе горло. Постояв какое-то время у окна, окончательно проснувшийся Криденс почувствовал голод. Не то вечное ворчание полупустого желудка, которое сопровождало его все приютские годы, а самый настоящий спазм перетянул живот, будто двое опоясали мальчишку сырым полотенцем и потянули за свободные края в разные стороны. Это обстоятельство настолько воодушевило Бэрбоуна, что в ванну он едва не бежал. Чувствовать что-либо, кроме боли и тупого онемения во всём теле было восхитительно. Оказавшись перед зеркалом, Криденс приметил, что жутковатого шевелящегося покойника на посту сменил кто-то более похожий на него прежнего. Шея всё ещё была в крови, хотя та засохла и частично отшелушилась. Продранные края кожи срослись, пальцы не нащупали свежий рубец. Попытка вогнать в горло кусок стекла теперь казалась каким-то бредовым наваждением, сном, а не явью. Бэрбоун не мог понять, откуда в нём взялась такая решимость. Он всегда был послушным и кротким, никогда не повышал голос, покорно принимал наказания, только в глубине души проклиная свою несправедливую долю и своих мучителей. Уж тем более – не желал никому смерти. Ни себе, ни рядом стоящему. Наверное, просто поддался влиянию зловещей силы, запертой в клетке рёбер, или просто сильно ударился головой – за ухом обнаружилась толстая застывшая кровавая корка, пришлось потрудиться, чтобы её отодрать, но под ней оказалась неповреждённая кожа. Взлохмаченные волосы не хотели укладываться на голову, даже прижатые влажной рукой, но юноша продолжал пытаться, пока не вспомнил, что больше некому отругать или высечь его за неподобающий внешний вид. Вместе с Ма чередой прошли перед глазами и другие люди, жизни которых оборвало обскури. - Убийца, - твёрдо проговорил юноша своему бесстрастному отражению, которое мгновенно скривилось, будто слово было невидимой стрелой, пробившей грудь. Да. Криденс больше не был обычным человеком. Не по своей воле он обратился изгоем, тем, кого окружающим следует бояться, пытаться уничтожить или хоть запереть подальше от посторонних глаз. Холодная вода отогнала дурные мысли и остатки сонливости. Умываясь и оттирая шею, насколько удалось достать, не раздеваясь, Криденс не сводил взгляда с прорехи в рукаве пиджака и ткани рубашки. Пусть не осталось большого шрама от раны, продранной тем самым злополучным осколком стекла, едва не прервавшим жизнь носителя обскури, ему опять сделалось не по себе от воспоминаний о произошедшем. Кожу покрывали старые блеклые шрамы, которые захотелось спрятать. Выходя из ванной, Бэрбоун порядком замешкался, чтобы вывернуть рукав так, чтобы сделать прореху незаметнее. Совсем ссутулился, но решил, что это неудобство вытерпеть просто необходимо. Не особенно глазея по сторонам, Криденс спустился вниз и нашёл волшебника в столовой. Тот был занят чем-то не вполне понятным мальчишке, который ничего не смыслил в магии. На столешнице всего было так много, что разбегались глаза – горели свечи, насыпью лежала пара горстей земли, частично перемешанная с солью, рядом стояли какие-то склянки и миска с водой. Трудно было представить, зачем всё это нужно. В глазах Бэрбоуна весь натюрморт напоминал обыкновенный мусор, который со стола полагается убирать сразу после обнаружения, но конкретно этот бардак образовался не просто так, а с целью, что будоражило любопытство. Помещение было просторным, у стен стояли серванты, в которых выставлялась старая посуда, не похожая на обычные приютские белые тарелки с трещинами и обитыми краями, да и стол со стульями - настоящая мебель, а не наскоро сбитые подобия. Видеть Персиваля Грэйвса в сером было непривычно. В поле зрения раздатчика листовок волшебник – не этот, другой, но такой похожий – появлялся в чёрно-белом. Это были чистые цвета, не застиранные до грязно-жёлтушного и блекло-графитного. Другие краски – только вкрапления. Золото в скорпионьих панцирях у узла галстука. Алый шов на рукавах пиджака. Цвет беспокойного океана в складках шарфа. Контраст резко выделял одетого с иголочки мага среди снующих туда-сюда безликих – серых – обывателей, а теперь пропал. Это было даже к лучшему. По крайней мере, назойливая потребность видеть перед собой того – самозванца – разбивалась об очевидное визуальное несоответствие. За прошедшее время мистер Грэйвс тоже отдохнул, хотя понурый вид его и свидетельствовал о необходимости проспать не пару часов, а пару дней, и где-нибудь не в этом доме, не рядом с опасной магической тварью. Мужчина был сосредоточен, глядел на бардак на столе хмуро, но внимательно. Пока обскур спал, волшебник успел побриться и гладко зачесать волосы, свежая отутюженная одежда придала его виду строгость и солидность, которые всегда давяще воздействовали на Криденса, одновременно приводя в восторг. Вторые Салемцы заботились о душе, а не о внешности, одевались просто, носили однотипные стрижки, как и обитатели соседних с приютом домов. То ли дело – Персиваль Грэйвс, который виделся гостем из иного мира, из высшего света, где действуют другие правила, где у людей совсем не такие представления, потребности, желания и взгляды на жизнь, где нет нужды быть безликим и не выбиваться из общего строя. Рядом с волшебником было просто оробеть даже в те времена, когда юноша хоть и был одет в тот же дешёвенький старый костюм, из которого уже успел вырасти, но под присмотром матери был аккуратен, причёсан и чист. Сейчас же… он выглядел и пах, как бездомный, воротившийся с обхода всех окрестных помоек, будучи в стельку пьян, падая и расшибаясь через каждые пять шагов, а под конец уснув с собаками. Бэрбоун поджал губы, ниже опустил голову. Он никак не мог подавить чувство стыда, такое неуместное с учётом того, что пришлось пережить в ночь, когда мистер Грэйвс заполучил обскура. Поблизости от колдуна, как и рядом с ему подобными, вроде сенатора Шоу, юноша ощущал себя неполноценным, ущербным, жалким. Криденс, борясь с желанием сбежать и запереться в спальне, так и остался в дверях. Не понимал, куда дальше, можно ли ему войти или это прервёт загадочный ритуал. Перешибить любопытство и убраться обратно наверх он не мог тоже. Застрял, не шевелился и чуть дышал, пока не был наконец замечен. - Сэр, - сказал Криденс в ответ на взгляд в свою сторону и забыл, что собирался добавить, да и собирался ли что-либо говорить вообще. Пытаясь припомнить, стал бубнить себе под нос: - Я… проснулся и… я очень… это... мне не… Я не хотел помешать… сэр.Грейвс
Завитки следящих чар, невидимые и почти неощутимые, сторожили дверные пороги и прятались под половицами коридора. Персиваль не хотел, чтобы обскури застало его врасплох. Поняв, что чудовище пробудилось, колдун насторожился и поставил чашу с сырой землей, готовый в любой момент взять палочку, лежавшую здесь же на столе. Он устал. Будто подтверждая, невеселую мысль, что организм разваливается на части, внутренние часы впервые за долгие годы дали сбой. Грейвс проснулся намного позже, чем собирался, сквозь щель в не задернутых шторах в комнату просачивался свет, тусклый, но точно дневной. Персиваль резко сел и тут же прижал ладонь к животу, боль проснулась вместе с ним, лишь на пару секунд опередив страх. Колдун выскочил в коридор, пересек его и замер у двери: одна рука на ручке другая сжимает палочку. Прислушался, надеясь понять, чем занято обскури. Но ни Бэрбоун, ни его магия ничем себя не выдали. Грейвс открыл дверь, уверенный, что увидит пустую постель. Ему повезло, тварь все еще спала. Радости он не почувствовал. Боль все настойчивее напоминала о себе, если бы она была ножом, внутренности давно бы превратились в ошметки. Но она не была, и Персиваль отказался от короткой передышки, решив, что сначала он приготовит дом к пробуждению обскури, а уже потом позаботится о себе. «Оно вышло из ванной», - предупредили чары. – «Направляется вниз». У Грейвса оставалось минута другая, чтобы собраться с мыслями. Он окинул взглядом стол. Старая добрая деревенская магия. О ней вспоминали тогда, когда под рукой не было сложных латунных чарометров, волшебных порошков, всевидящих кристаллов. Земля и соль рассыпаны по столу концентрическими кругами и спиралями. От четырех свечей стоявших по углам, понимался тонкий дымок, в воздухе висел запах воска, желтые капли, которого испачкали белые тарелки, перемешавшись с насыпанным туда пеплом. Грейвс убрал из центрального круга амулет Гриндевальда. Земля и соль тут же разделились на несколько аккуратных кучек. Амулет отправился в карман. Ступеньки лестницы тихо заскрипели, Персиваль прикинул, не взять ли палочку. Тогда он возможно выиграет секунду, если дело сразу дойдет до драки, но подавил это желание. Шаги замерли, Грейвс почувствовал на себе чужой взгляд. В воздухе появился едва заметный холодок. Колдун продолжал сосредоточенно смотреть в миску с водой. На ее поверхности плавали застывшие капли воска и между ними, будто бы металось беспокойное отражение пламени потушенной свечи. Грейвс ждал, что скажет обскури. - Я… проснулся и… я очень… это... мне не… Я не хотел помешать… сэр. Оно притворялось запуганным, жалким и слабым. Глаза смотрели в пол, тело странно сжалось, скособочилось, будто его совсем недавно вытащили из неудобного панциря. Голос звучал неуверенно, так разговаривал бы человек, верящий в то, что любое сказанное им слово вернется брошенным камнем. Но Грейвс не допускал мысли, что Бэрбоун на самом деле был тем, кем казался: напуганным, потерянным, запутавшимся мальчишкой. После всего увиденного, он бы скорее снова поверил Геллету Гринвальду, чем обскури. Оно пыталось привести себя в порядок: умылось, поправило рваную одежду, от которой несло грязным подвалом. На ногах тварь держалась неуверенно, но в целом чувствовала себя неплохо. Персиваль просчитался, полагая, что у него в запасе несколько дней, чтобы раздобыть средство, которое сделает Бэрбоуна послушным и предсказуемым. В лучшем случае у него были сутки не больше. - Не беспокойся, эта магия не опасна, - произнес Грейвс спокойно и даже с некоторой доброжелательностью. Можно было подумать, что он обращался к обычному парню, с которым ему некоторое время предстояло жить под одной крышей. – Она помогает определить и, если нужно, развеять нежелательное колдовство, тебе она не навредит. Вижу, ты чувствуешь себя лучше. Если голоден, в кухне на плите стоит суп, в духовке рагу… Сейчас желудок ощущался как мертвый ком, но утром его едва не вывернуло наизнанку от густого запаха бульона, просочившегося из кухни. Только тогда Грейвс вспомнил о приходящей кухарке, у которой был свой ключ. Она же присматривала за домом, когда здесь никто не жил. Это был еще один промах. Дергаясь от боли, колдун спустился вниз, позвал ее, неуверенный впрочем, что точно вспомнил фамилию. Дом ответил тишиной, женщина уже ушла. В старой жизни подобные проколы помогали ему ловить преступников, а сейчас… «Ну, что почувствовал какого это быть по другую сторону закона», - Персиваль ухмыльнулся, без веселья, но со злостью. В таком юморе обычно находят утешение висельники. И все же пока удача была на его стороне. Вопрос: надолго ли? Бэрбоун топтался на пороге, ожидая более четких указаний. Даже в мелочах он не выходил из образа забитого сироты. Чем дольше Грейвс на это смотрел, тем сильнее ему хотелось сорвать с чудовища маску. Усилием воли он подавил злость и сказал в полголоса: - Мне нужно здесь убрать. Потом мы сможем спокойно поговорить. Кухня дальше по коридору, вторая дверь справа.Криденс
Персиваль Грэйвс не кричал и не требовал убираться в комнату и не высовывать оттуда носа, пока не прикажут. Это, наверное, было хорошо, да только слова о предназначении беспорядка на столе ничуть не обнадёживали. - Я и есть нежелательное колдовство, - проговорил Криденс чуть слышно. Опять сморозил глупость, что-то опасное, то, что не следовало говорить. Поднял взгляд на волшебника, по привычке ожидая резкой перемены в лице и приказа закрыть свой грязный рот, но ничего такого не заметил и не услышал. – Хорошо, сэр, - добавил юноша чуть громче в ответ на предложение сходить за едой. Вышел из столовой, так и не переступив порога. По пути на кухню Бэрбоун думал, что спокойные разговоры – это то, что совсем не вяжется с текущей ситуацией. В доме двое. Один – беглый маг, лицо которого было использовано для неудавшейся попытки разгромить Нью-Йорк. Второй – то, что этот самый Нью-Йорк едва не разгромило, чудовище, подлежащее уничтожению. Похититель и пленник, оказавшиеся под общей крышей не по собственной воле. И после всего этого – разговоры разговаривать?.. Криденс и без того был плохим собеседником. Ремень в руке матери научил его не раскрывать рта без веской причины, да и все прочие люди никогда не интересовались тем, что пытался сказать заморыш из приюта чокнутых охотников на ведьм. Или это мистер Грэйвс хотел сказать то, что пленнику необходимо знать? Про Англию? Про тех людей, которым обскур предназначен?.. Мысли были назойливыми, как мухи – отгоняй, не отгоняй: они снова рядом, а ты сам только запыхался и напрасно потратил время. Дом не был похож на жилище волшебника, каким таковое представлял Криденс Бэрбоун. Слишком обычный. Ни магических шаров, ни начертанных на стенах таинственных знаков, ни выглядывающих из углов чёрных котов. Вот и кухня оказалась обыкновенной. Посередине помещения не стоял огромный котёл, в котором непременно должно было бурлить нечто зелёное и мерзкое, под потолком не были развешаны сушёные крылья летучих мышей на прищепках. Просто кухня, прибранная и довольно уютная. Криденс был немного разочарован, но вскоре к нему вернулось воодушевление. Кастрюля обнаружилась на плите. Из неё приятно пахло, но бока были холодными. Требовалось разогреть. Юноша тоскливо поглядел на дверь, запретив себе даже думать о том, чтобы попросить помощи у мистера Грэйвса. В конце концов, Бэрбоуну часто приходилось помогать Ма и Частити на кухне. У него был опыт. Да, ему никогда не давали в руки ножи или спички, но он представлял, как нужно готовить и подавать еду. В отличие от самых маленьких обитателей приюта, приёмыш проповедницы не считал, что похлёбка в кастрюле появляется уже готовой, а чайник сам производит кипяток. - Я справлюсь, - сказал себе Криденс, имея ввиду даже не кухонные хлопоты, а всё своё бедственное положение в целом. Недолгие поиски подарили мальчишке спички. Это было отличное начало, за которым последовало провальное продолжение. Руки слушались плохо, коробок сбегал несколько раз, пытался пропасть в темноте под тумбой. Где-то между наклонами к полу и подъёмами к кастрюле обскур уронил половник. Поднял, помыл, отложил подальше. Переломав пяток спичек, шестую Криденс всё-таки зажёг, но это не сильно ему помогло. Даже прежней не заторможенной общей слабостью реакции не хватило бы на то, чтобы успеть открыть газ и поднести к горелке зажжённую спичку. Обскур мог, конечно, взять половник и налить холодного супа, который однозначно был бы стократно питательнее и вкуснее корок чёрствого хлеба из заброшенного дома. Желудок настаивал именно на этом варианте, намекая, что готов без особых пререканий принять в себя содержимое как минимум половины кастрюли, даже если бы в той плавал лёд. Бэрбоун не сдавался, упрямо продолжал возню со спичками. Почему-то это дело казалось ему чрезвычайно важным. Удалось, хоть и не счесть, с которой попытки. Рядом с плитой на столешнице оказалась солидная кучка испорченных спичек, но под кастрюлей наконец-то был огонёк. Криденс вздохнул с облегчением. В посудном шкафу он выбрал для себя самую простую глубокую тарелку и замер, протянув руку за второй. Персиваль Грэйвс ничего не сказал о том, нужно ли принести еды и для него тоже. Если подумать, кастрюля была полна, значит к еде волшебник не притрагивался. Только сегодня… или… как давно? Бэрбоун вновь укорил себя за мягкосердечность. Какое ему дело до похитителя? Если тот околеет с голода, обскур перестанет быть товаром, снова станет свободным. И всё бы ничего, если бы эти разумные мысли пришли к нему до того, как он всё-таки взял лишнюю тарелку с полки и поставил возле плиты. Спохватившись, юноша собрался отнести её обратно в шкаф, но не успел – суп закипел, о чём сообщила позвякивающая крышка. Обскур потянулся к кастрюле, только после этого вспомнив о необходимости погасить горелку. Десяток секунд он пытался повернуть не ту ручку, за это время суп полился из-под крышки на варочную поверхность плиты. Ситуация снова начинала выходить из-под контроля, так и норовила выбить из колеи. Бэрбоун не отчаялся – у умывальника он видел тряпку, можно будет незаметно всё убрать, но прежде – разобраться с супом. Перекрытый газ перестал питать огонь. Криденс тронул ручки кастрюли и не ощутил жара. Посмотрел с недоверием и сожалением на свои пальцы. Лучше бы обжёгся. Это означало бы, что он ещё человек, которому страшен раскалённый металл. Бока и ручки были испачканы, обскур не хотел испортить свежее полотенце, которое до прихода мистера Грэйвса точно не удастся начисто выстирать. Вдохнув поглубже и медленно выдохнув, Бэрбоун решился и взялся поднять кастрюлю голыми руками. Сняв с плиты свой будущий завтрак, обед и ужин, юноша запоздало заметил, что соседняя столешница завалена спичками, занята тарелками и половником. Ещё позже в голову пришла мысль о том, что не стоило вообще трогать кастрюлю – можно было поднести к ней посуду. Возвращаться было поздно, Криденс нацелился на пустующую тумбу… и в этот момент от пальцев к позвоночнику разлилась жгучая боль. Казавшиеся утраченными ощущения вернулись. - Нет-нет-нет-нет-нет, - зашептал обскур, крепче вцепившись в обжигающие кожу ручки. Подобное происходило с Бэрбоуном не впервые – вечно исполосованные свежими ранами ладони ничего не держали как следует, юноша стал неловким, обжигался и ранил себя ещё сильнее, но полученные шрамы сделали кожу грубее, а боль – терпимее. Скорее от неожиданности он пошатнулся. Звякнула крышка, готовая упасть на пол, кажется, часть содержимого выплеснулась, но было не до того. Криденс прижал кастрюлю к животу, только бы не уронить. Стиснув зубы, он заставил себя наклониться к полу. В этот момент жар добрался до грудины, а может это запротестовали повреждённые рёбра, но руки дрогнули. Пальцы рассыпались чёрным песком. Ничем не удерживаемая, ноша упала вниз, но, к счастью приземлилась на днище. Ничего непоправимого не произошло, кастрюля была цела, и в ней ещё что-то осталось. Обессиленный, мальчишка не то сел, не то рухнул подле спасённого супа. Подул на покрасневшую кожу, словно это могло чем-то помочь. Лишь чуть успокоившись вспомнил, что следует делать. Бэрбоун неловко вскочил на ноги, задел злополучную кастрюлю, но чудом не опрокинул – только покосившаяся крышка всё-таки слетела. Гораздо меньше повезло тарелкам, которые отшатнувшийся от кастрюли как чёрт от ладана горе-кулинар всё-таки смахнул с тумбы вместе с половником. Осколки разлетелись во все стороны, а юношу охватила паника. Он позабыл о том, что собирался сделать, и принялся горстями подбирать белую крошку. В какой-то момент дрожь в руках стала такой сильной, что черепки посыпались обратно на пол и никак не захотели собираться вновь. Пришлось до поры их оставить. Наконец, мальчишка добрался до умывальника и сунул пылающие огнём трясущиеся руки под ледяную воду. Потоком вымыло мелкие осколки, но часть из них пришлось вынимать самому. Пульсирующая боль потихоньку уступала холодному онемению. Упершись об умывальник локтями, Криденс часто дышал. Он весь взмок – не от боли, а от страха. Сердце колотилось, готовое разбить и без того треснувшие рёбра. «Бесполезный, безрукий, никчемный болван!» - зазвучали в ушах слова приёмной матери. Замотав головой, носитель обскури заткнул уши, перемазавшись разжиженной кровью. И этот человек собирался выживать в одиночку? Этот неумеха полагал, что сумеет обойтись без помощи Персиваля Грэйвса, устроив побег?.. Бэрбоун подумал, что магия в нём стала неправильной и способной лишь разрушать не случайно. Взяла пример с него. Кто ещё, решив подогреть суп, устроит такой кавардак?.. Хуже того, из готовы совсем вылетела мысль о том, что совсем рядом находится хозяин дома, который ничуть не обрадуется погрому. Криденс испугано оглянулся на дверь, позабыв перекрыть воду.Грейвс
Грейвс закрыл глаза. За день он сделал всего ничего: расставил следящие заклинания, да вытащил магию из амулета Гринвальда, причем этот ритуал еще предстояло довести до конца, но сил почти не осталось. Колдовство было здесь не причем. Большую их часть высосал приступ. Рука неосознанно потянулась к животу, хотя сейчас боль молчала. Персиваль убедился, что обскури осталось на кухне, и заставил себя продолжать. Пепел, земля, соль, капли воды - все это поднялось в воздух, закружилось, сплетаясь в призрачное подобие узорчатой скатерти, зависшей над столом. Чары очистили посуду от воска. Тарелки и миски собрались в аккуратную стопку, наполовину сгоревшие свечи легли рядом. Они могли понадобиться чуть позже. Вода превратилась в кристаллики льда. Воздух над столом загустел, потемнел, соединяя разрозненные элементы в единое целое. Призрачный треугольник - отпечаток чар, снятых с амулета, дрожал над столом, а потом влился в общий круговорот. Темная магия прошла через соль, пепел землю и лед. Старые заговоры закрепили связь. Тихий шепот слов обжигал гортань, язык и губы, не сильно, а как бы напоминая, что с магией, любой магией, какой бы безобидной она не казалась, шутить не стоит. Покров незаметности становился плотнее, превращаясь в плащ. И если Гринвальд сам накладывал заклинание на кулон, то был шанс, что, накинув на себя эти чары, Грейвс сумеет избавиться от следящего поводка. В кухне что-то упало, Грейвс дернулся, инстинкт требовал броситься туда, но заклинание не было закончено. Разбилась тарелка или другая посуда. Неважно. Вместе со звуком из кухни прилетел слабый отголосок чужой магии. Персиваль на секунду отвлекся, и его собственное заклинание сбилось, дрогнуло. Слабые, незакрепленные связи разорвались и колдун едва успел прикрыть глаза, когда ветер, поднявшийся в комнате, швырнул ему в лицо смесь соли и влажной земли. Тихо звякнуло нутро старого буфета, парусом вздулись шторы, а свечи покатились по полу. Напоследок смерч опрокинул со стола стопку посуды, но в тот момент Грейвса в комнате уже не было. Примчавшись на кухню, он задержался в дверях, оценивая масштабы катастрофы. Беспорядок, устроенный Бэрбоуном напоминал картинку из юмористического журнала. Впрочем, Персивалю было не до смеха. Он сообразил, что запорол заклинание только потому, что проклятое обскури не смогло налить себе суп. Парщивец склонился над умывальником, но вот он поднял голову и, поймав его затравленный взгляд, колдун вздрогнул. Вместо того, чтобы раздраженно выплюнуть «Какого черта ты здесь устроил?» Грейвс мягко спросил: - Сильно поранился? Бербоун дернулся, будто от резкого окрика. - Давай, я посмотрю твои руки, – едва Персиваль перешагнул через порог, обскури схватило полотенце и попятилось. Ответное бормотание можно было разобрать с трудом: «Нет, сэр, не надо. Все само заживет». Персиваль наблюдал за нескладной фигурой забившейся в угол, и видел не чудовище, а мальчишку, пытающего обмотать полотенцем трясущиеся израненные ладони. Поймав себя на этой мысли, он почувствовал, что упускает нечто очень важное, но отшвырнул от себя сомнение, как отшвырнул бы крысу, решившую взобраться ему на ногу. Грейвс переступил через валявшийся половник и остановился, понял – сделай он шаг, отчаянное желание просочится сквозь стену, написанное на лице Бэрбоуна, подтолкнет того к превращению. - Не бойся, я не буду лечить тебя против твоей воли, - колдун закрыл кран. Ситуация зашла в тупик. Впрочем, Персиваль не сильно расстроился, когда обскури отказалось от его помощи. Минутное наваждение прошло, и Бэрбоун снова стал для него монстром. В прорехе рукава мелькнула лесенка старых шрамов – страх вбитый в плоть и кости. Грейвс задержал на них взгляд. Аврорская привычка во всем искать ниточку, дернув, за которую можно вырвать из человека тайну, как больной зуб изо рта, толкала его побольше разузнать о прошлом сироты из Второго Салема. Обдумывая, с чего начать разговор, Персиваль принялся наводить порядок. Кастрюля поднялась в воздух и тяжело опустилась на плиту, разбитая посуда снова собралась вместе, и почему-то получилось две тарелки вместо одной. Плавно скользнув по воздуху, они опустились на разделочный стол рядом с плитой. Половник лег сверху. Персиваль мог бы одним взмахом палочки вернуть кухне приличный вид, но кто знал, как обскури относилось к магии. В приюте Бэрбоуну внушали, что за любым колдовством стоит Сатана и сонмище его чертей. Ни больше, ни меньше. Имели ли эти воспоминания силу, теперь, когда от самого мальчишки уже ничего не осталось? Грейвс чувствовал на себе настороженный взгляд. Обсури все еще сидело в углу. Тяжелое молчание, третий участник их небольшого сборища, занимало все больше и больше места. - Магия – не всегда бывает плохой. Она инструмент, который можно использовать для разных целей. Раньше Грейвс использовал ее, чтобы ловить преступников, она же помогала ему обманывать товарищей, теперь уже бывших. Он дорого бы отдал, чтобы узнать погиб ли вчера кто-нибудь еще, кроме неизвестного бродяги. Но без доступа к информации, ему оставалось лишь терпеть зуд беспокойной совести, как терпят вонь от сдохшей в стене мелкой зверушки. Очищающее заклинание высушило лужицы воды вокруг раковины, перебралось на плиту, жадно слизывая следы супа, по пути заглотнув и горку испорченных спичек. «Повезло, что обошлось без пожара», - раздраженно подумал Грейвс. Колдун вряд ли сумел бы объяснить, почему он так бесится, когда обскури демонстрирует человеческие слабости. - Я не буду накладывать на тебя чары, но мне постоянно придется колдовать. В том числе и для того, чтобы сделать нашу жизнь более-менее сносной. Можешь садиться за стол. Пол снова сверкал чистотой, и в кухню снова вернулась какая-то особая теплая атмосфера, которая обычно отличала это помещение от других комнат.