С каждым ударом боль возрастала, становилась сильнее в сотни, тысячи раз. Каждая отметина на его теле приносила страдания, заставляя стонать.
«Чем я это заслужил?» — каждый раз думал он, стараясь сдержать слёзы, что наворачивались на глаза.
Кровь стекала по лицу из прокушенной губы, смешиваясь со слюной, падала на холодный, скользкий пол. Удар в живот заставил поперхнуться, вышиб воздух из лёгких. Кажется, он слышит, как хрустят его рёбра, трескаясь.
Деку. Бесполезный мальчик без причуды. Словно это его вина, что он таким родился. Будто бы он виноват, что был лишен этого дара. Но, каждый раз с ужасом смотря в лицо, полное злости и ненависти, он понимал это. Действительно верил, что лишний, недостойный жизни.
Стараясь сдерживать слёзы, Мидория стискивал зубы, сжимал кулаки. Он знал, что не способен ударить в ответ. А если попытается, Ка-чан выйдет из себя и ещё сильнее побьёт его. Страх давно сковал всё его тело. Лучше уж просто терпеть.
Ведь Катсуки никогда не использовал на нём свою причуду. Никогда не оставлял ожогов, только синяки, что позже становились цвета ночного неба, такого уродливого для самого Изуку и, одновременно с этим, прекрасного для всех остальных. Но он — не все остальные. Иногда парню казалось, что в этом мире ему как-то не очень рады.
Каждый раз, уходя домой, Изуку тайком пробирался в кабинет Лечащей Девочки и доставал в ящике, хранящемся под дальней половицей, небольшие целительные снадобья. Маленькие скляночки, зеленоватые или розовые, беспорядочно лежали друг на друге. Чем они отличались, понять было просто нереально, да и не хотелось. Раны они не излечивали, да и боль не намного меньше чувствовалась, но всё-таки лучше, чем ничего.
По дороге к дому его всегда выворачивало, поэтому Изуку пробирался незаметно, останавливаясь в грязных, тёмных переулках, чтобы проблеваться. С каждым днём становилось всё хуже, совсем недавно Мидория начал кашлять кровью. Возможно, во время одного из таких «выяснений отношений» Катсуки задел ногой его грудную клетку. Если кто-то заметит, начнут ли над ним смеяться?
Но это было не единственной причиной, почему он скрывался от остальных. Каждый раз, залезая в окно своей комнаты, парень украдкой глядел на соседний дом. Если Ка-чан увидит его, будет насмехаться, или снова побьёт. Наверное, любой на месте Мидории решил бы дать отпор. Но сам он, скованный цепями собственных страхов, уже не мог ничего изменить.
Лучше не драться с ним, лучше убежать. Даже получив силу от Всемогущего, Мидория не сможет противостоять ему. Даже если Изуку сломает все руки и ноги, Ка-чан найдёт в себе силы, чтобы побить его. Он обезумеет от злости и даже сможет убить. Смерть. Что это? Страшная кара, или же избавление от всех мучений?
«Может быть, мне и правда стоило умереть?» — спрашивал он себя. Подобные мысли роились в его голове, словно пчёлы в улье. Но мама, мама! Он не мог оставить её. Не мог забыть, как она плакала, как повторяла жалобно: «Прости, прости, Изуку…» Осталась ли в его памяти причина, по которой мать проливала слёзы в ту горькую ночь? Он погружался в свои мысли, пытаясь в очередной раз найти хоть какую-нибудь подсказку.
В такие моменты в сознании Мидории всплывали яркие, цветные образы: как мило улыбается Урарака, говоря ему, что «Деку» значит
ты сможешь; как Иида кивает ему, будто в подтверждение того, что они друзья; как Тодороки пожимает его руку; как забавно квакает Асую; как смешно выглядит Киришима, когда строит рожи у зеркала… и, наконец, как Всемогущий говорит ему: «Всё хорошо, мой мальчик, потому что я здесь».
— Нет… — шепчет Изуку, и его голос срывается на крик, — Всё не так… Не так…
У него вновь истерика. Накрывшись одеялом с ног до головы, он Мидория закрывает глаза и уши. Он снова пытается забыться, вспомнить себя в детстве, счастливого и радостного, но ничего не выходит. Сердце стучит на кончиках пальцев, что заставляет парня резко отдёрнуть руки от лица. Изуку кричит, затем голос срывается на хрип. Может ли смерть прекратить его страдания? Ведь это не так сложно — умереть. Взволнованная мать прибегает в его комнату и нежно обнимает сына, вытирая слезы тёплой рукой.
Но от объятий не становится лучше. По его телу проходит новая волна нестерпимой боли. День за днём, неделя за неделей… Кажется, это никогда не закончится, эта боль будет преследовать его вечно.
— Уку… Изуку, ты слышишь? Изуку! — мама осторожно трясла его за плечи.
— Ма…ма. — он попытался пошевельнуться, но боль вновь пронзила его тело. Невозможно было понять, болело тело, или же душа. Просто вдруг чертовски захотелось спать.
— Изуку, дорогой мой, — она выглядела обеспокоенной, хотя старалась скрыть это. — Мне придется уехать по работе. Ты сможешь пожить здесь, пока меня не будет?
Он согласно кивает. В последнее время такие поездки стали случаться всё чаще.
Кажется, мама его избегает. Все его избегают. Урарака все больше времени проводит со своей новой подружкой — Яко. У неё забавная причуда — накапливать дневной свет и светиться ночью. Вместе они помогают на стройке. Иида часто сбегает с занятий на семейные собрания и потом просит конспекты. Тодороки каждый день проводит в больнице с матерью, значит, их отношения налаживаются. Но Всемогущий… он слишком поглощён работой учителя…
— Изуку, кажется, ты снова меня не слушаешь! — мама никогда не говорила строго, не повышала голоса, и сейчас было заметно, что она пытается выбрать правильные слова.
— Да, мама. Я… Просто я… — Он не знал, что сказать ей. Как выразить все свои чувства в нескольких словах, как показать свою боль.
— Ты не хочешь оставаться один, да? — она понимающе посмотрела в глаза сына. — Не волнуйся, всё хорошо. Я уже договорилась с Мицуки, они с Ка-чаном могут временно взять тебя к себе.
Внутри него всё похолодело. Только не это.
Нет. Он не хотел оставаться один, зная, что Ка-чан в любой момент может прийти и снова побить его. А теперь он совсем беспомощен, ведь будет жить с
ним под одной крышей. Оставалось надеяться только на Мицуки-сан, но зная, как Ка-чан к ней относится… Выхода не было, поэтому Изуку просто сдался, и закрыл глаза. Всё решится завтра.
***
Следующий день наступил слишком скоро. Время пролетало стремительно, и чем меньше его оставалось, тем больше тускнели глаза Изуку. Удивительно, что после занятий Ка-чан не прижал его где-нибудь в углу, а прошёл мимо. Но это, наверное было самым пугающим. Впереди Мидорию явно ждало нечто ужасное.
Он быстро собрал вещи и, попрощавшись с мамой, позвонил в дверь. Где-то внутри послышались тяжелые шаги.
— Ой, Изу-кун, ты уже здесь? — Мицуки-сан всегда была добра к нему. — Катсуки, будь добр, спустись вниз, и помоги Изу-куну с вещами!
— Отвали, дурная женщина! — донеслось откуда-то сверху.
— Да как ты смеешь так разговаривать с матерью?!
Мицуки-сан взлетела наверх, и Мидория остался стоять в гостиной, не зная, что теперь делать. Он осторожно поднялся по лестнице, ведущей на второй этаж, и прошёл к самой дальней комнате по коридору. Ка-чан был его другом детства, а также соседом, и где находится его комната, Изуку знал.
— Эм… Ка-чан… — он постучал, и замер в нерешительности, прислушиваясь к затихающим крикам, — можно войти?
— Ох, Изу-кун, ты уже сам всё поднял. — Виновато улыбнулась Мицуки-сан. — Тогда я пойду.
Она легко проскользнула рядом с Мидорией и захлопнула дверь. В комнате Катсуки почти ничего не изменилось, только казалось чуть меньше, чем в детстве. Но, кажется, Ка-чан был очень зол. Он сидел на кровати в одних шортах и раздражённо смотрел на Изуку.
— А… я… я, пожалуй, посплю в гостиной. — Мидория тщетно пытался повернуть дверную ручку, но никак не выходило.
— Ты так просто не отделаешься, Деку. — Прорычал Бакуго, сощуря глаза.
У Изуку задрожали колени. Ладони вспотели и были скользкими, поэтому соскальзывали со спасительной ручки двери.
— Эй, Деку, куда же ты собрался? — Катсуки поднялся с кровати и медленно, шаг за шагом приближался. Сейчас он был охотником, хищником, увидевшим жертву. Его глаза горели неистовым огнем, желанием разорвать, уничтожить. — Я придумал кое-что новенькое специально для тебя!
Мидория вжался в дверь и теперь дрожал всем телом. Сейчас, наверное, было бы весело, если бы Ка-чан громко крикнул «
БУ» ему прямо в ухо и, засмеявшись, сказал бы, что пошутил. Он часто делал так в детстве, и воспоминания пробудили в Мидории надежду, веру в лучшее, даже вызвали робкую, слабую улыбку.
Но Бакуго, уничтожая последние крупицы его смелости, не сделал этого. Резко приблизившись, он прижал Изуку своим телом, впечатал внутрь деревянных досок. Спасительная ручка двери отодвинулась куда-то в сторону, и Мидория больше не мог нащупать ее.
— Не пытайся убежать, или я убью тебя. — Хрипло прошептал Катсуки, но Изуку больше не слушал: пол предательски уходил из-под ног, угрожая заставить потеряться в пространстве, забыть, где верх, а где низ. Ка-чан был слишком близко, и от такой близости кружилась голова. Мидория чувствовал, что падает, съезжая куда-то по гладкой поверхности двери. Но его поймал Бакуго, резко схвативший парня за плечи. — А теперь, сними рубашку.
Ка-чан отодвинулся так же резко. Все его движения сейчас казались естественными, правильными, словно каждый его шаг был частью хорошо продуманного плана. Катсуки сам казался идеальным, нарисованным чёрным маркером на белой доске. Все его черты были чёткими, оставляющими отпечаток на сетчатке глаза. Он зачаровывал, и Изуку невольно засмотрелся. В реальность его вернул голос Бакуго, хриплый, грубый, пугающий.
— Деку, ты что, не понял? Я сказал снять рубашку! — пальцы Мидории не сгибались, пуговицы не хотели пролезать в петли, да и весь он трясся, стараясь сдержать очередную «промывку желудка».
— Да ты действительно бесполезен! Сдохни! — Катсуки взялся обеими руками за ворот рубашки и с силой рванул в разные стороны, разрывая одежду в клочья и попутно подпаляя ткань огнём.
Он довольно оглядел тело Изуку, в синяках и кровоподтеках. Если бы это была картина, Бакуго обязательно получил бы первое место на любой выставке. Почти идеальное тело: едва заметные бугорки мышц, подтянутый живот, тонкие, будто у девушки, запястья и округлые бедра, чуть выпирающие из-под обтягивающих школьных брюк… все это прекрасно сочеталось с его отметинами, переливавшимися всеми красками радуги. Если бы он был писателем, он написал бы сотни рассказов, посвященных ему.
Но, чёрт возьми, почему он об этом думает? Почему именно сейчас он считает это красивым настолько, что не может коснуться, не говоря уже о том, чтобы разорвать? Может, из-за тех странных снов, что преследуют его в последнее время? Пламя, что охватывает его каждую ночь, сейчас разгорается на его ладони.
Белые клочки ткани, что остались от рубашки, беспорядочно валялись на полу, превращаясь в тёмно-серый пепел, догорая. Из них нельзя будет сшить новую, чтобы ходить в школьной форме и дальше. Но, наверное, слишком глупо сейчас беспокоиться о каких-то там тряпках.
— Так-то лучше, — довольно прохрипел Катсуки и схватил Мидорию за руку. Ка-чан всегда сильно сжимал запястье, так, что кости трещали, а на коже оставались тёмно-фиолетовые, почти чёрные отметины.
Повалив Изуку на кровать, он ударил по плечу так сильно, что рука тут же потеряла подвижность. Когда Ка-чан бил его, всегда молчал, лишь смотрел на его мучения глазами, полными ненависти, и ухмылялся, когда с губ Мидории слетал полный боли стон. Что доставляло ему удовольствие? Крики боли? Охвативший его ужас?
Катсуки уже не помнил, когда начал бить его, почему он делал это. Его просто раздражало это лицо, полное упрямства, стиснутые зубы, сжатые кулаки. Эти зеленоватые кудри и веснушки, так похожие на крошки хлеба, пробуждали где-то внутри Бакуго всепоглощающее, словно море, чувство. Его парень ненавидел больше всего. То, что Деку не сопротивлялся, бесило. Каждый раз в его широко раскрытых изумрудных глазах смешивались страх и отчаяние, что задевало Катсуки, но побуждало его больше работать руками.
Как бы он ни старался, что бы он ни делал, выражение лица Изуку не могло принести ему удовлетворения. Всегда не хватало чего-то одного, и Бакуго чувствовал это, но прогонял ненужные мысли, запирая их в самом дальнем уголке сознания.
— Иди вымойся, а потом сдохни уже, — жёстко сказал Ка-чан, отстранившись. Но Мидория не мог даже пошевелиться. Кровь и блевотина создавали ком в горле, лишая возможности открыть рот. — Чертов Деку, ты даже не можешь встать?!
Вздохнув, Катсуки поднял его на руки. Парень казался невесомым. Пока Бакуго добирался до ванной, тело Изуку болталось, словно сломанная кукла. Губы едва шевелились, но не издавали ни звука, слюна, капающая из его рта, оставляла мокрый след на полу, ковре.
Набрав в ванну горячей воды, Ка-чан опустил туда Мидорию, а затем разделся и сел рядом. В ванне было очень тесно и их обнажённые тела соприкасались, отчего мурашки бежали по коже, но Изуку было слишком плохо, чтобы смущаться или что-то ещё. Мидория отвернулся и закрыл глаза. Лишь бы Катсуки не трогал его.
Тело едва слушалось, шевелиться не было сил. Изуку чувствовал, что его вот-вот вывернет наизнанку. Терпеть было невозможно. Он поворачивает голову, и блевотина, смешанная с кровью и слезами, льётся прямо на пол нескончаемым потоком. Катсуки смотрит на него с удивлением, отвращением, и… беспокойством?
Бакуго подвигается к нему, хотя, казалось бы, куда еще ближе? Его грубые, горячие руки трут его спину, грудь, ноги, отмывая от грязи и пота. Шершавые пальцы легко надавливают на синяки, плавно проводят по царапинам и ссадинам, почти не принося боли. Где он научился так нежно заботиться о ранах, которые сам же и нанёс?
Мидория не сопротивляется, стараясь сосредоточиться, чтобы не потерять сознание, не уплыть в бескрайнюю, пустую темноту. Парень считает до тысячи, а затем начинает заново. Не потому, что не знает, что там, дальше. Просто боится измерить время, проведённое здесь.
Катсуки продолжает свою монотонную работу. Он нежно берёт Изуку за подбородок, разворачивая его лицом к себе. Глаза Мидории полузакрыты, он дышит рвано, через рот, шумно выдыхая. Бакуго вздрагивает от внезапно нахлынувшего желания, но сдерживает себя, объясняя всё тем, что устал.
Изуку всё ещё не в состоянии двигаться, и Катсуки засовывает два пальца в его рот, продолжая поглаживать шершавую, всю в рубцах и ссадинах, спину. Язык послушно отзывается на прикосновение к нему. Мидория издает тихий стон и подаётся вперед, открывает глаза, мутные, наполненные туманом. Бакуго резко отстраняется и вылезает из ванной, шлёпая мокрыми ногами по кафельной плитке.
Это лишь наваждение, верно? Просто в ванной слишком жарко, поэтому голова плохо соображает. Перед глазами всё плывёт… Холодный кафельный пол. Что-то тёплое, кажется, кровь. Он упал? «Ты идиот, не понимаешь ничего». Чей это голос? Знакомый, но женский. Сколько женщин знает Катсуки? Три? Четыре?
Нет, этот голос другой. Он идёт откуда-то изнутри, из той частички его самого, до сих пор остававшейся в тени. «Ты что, не можешь быть нежнее?» Бред. Он просто ударился и видит сон. Надо бы просыпаться…
Катсуки резко сел, но тут же облокотился о стену — в глазах снова потемнело. Вот ведь, Деку всё ещё в ванной! Даже не потрудившись найти одежду, он натягивает на себя трусы и поднимается. Изуку действительно сидел по пояс в красноватой воде, но, кажется, был в отключке. Вздохнув, парень поднял его на руки.
В комнате душно. Положив Мидорию на кровать, Бакуго открывает окно. На улице не менее жарко, но все же лучше, чем ничего. К вечеру Изуку полегчало, и он смог ходить. Мицуки-сан не было дома, она уже ушла на ночную смену, поэтому ужинали они тем, что нашли. Постелив себе на полу в комнате Катсуки, Мидория накрылся одеялом с головой. Сон долго не приходил, все тело ныло от боли и не давало успокоиться. Заснув, Изуку почувствовал облегчение.
Поздней ночью, когда луна уже взошла на небо и озаряла весь город, парень проснулся от холода. «Нужно бы закрыть окно», — подумал он. Всё тело болело, ноги ослабли и едва держали его, но он подобрался к окну, и уже взялся за ручку.
— Чем ты занят, Деку? Решил сбежать от меня? — тяжёлая рука Ка-чана сжала его бедро. Но, даже при всём желании, Мидории попросту не хватило бы сил, чтобы одеться и выйти из дома.
— Н…нет, — Изуку невольно вздрогнул, — я только хотел…
— Ну тогда, — перебил его Катсуки, — иди сюда.
Он с силой дёрнул Мидорию к себе. Падая на кровать, парень задел рукой о тумбу, и вскрикнул от боли, внезапно пронзившей всё его тело. Его лицо исказилось, на глазах выступили слёзы. Он внезапно стал таким милым, беззащитным, что сердце сжималось от непонятной, но накрывающей с головой нежности.
Внутри Катсуки словно взорвалась бомба, и по телу пробежало долгожданное тепло. Взглянув на лицо Изуку, ему захотелось ещё. Больше, больше,
больше.
— Кричи, Деку, страдай сильнее, — он надавил на больную руку, сначала слегка, а потом, услышав сдавленный крик, всё сильнее и сильнее, чувствуя, как из открывшейся раны сочится свежая алая кровь, запах которой так заманчиво щекочет ноздри.
— Ка-чан, нет… — Мидория весь дрожал. Так противно было от собственного бессилия. Изуку снова хочет этого. Хочет умереть.
— Ну же, покажи мне своё лицо. — Бакуго хотел видеть больше. Слышать больше. Чувствовать сильнее. Ещё, ещё этих странных ощущений, что приводили в экстаз, будоражили, пленяли сознание.
— Ка-чан, прошу, остановись… мне больно… — Изуку закрыл глаза. Он сдался, хотя в этом не было нужды. Его слова уже давно не имеют никакого веса для Ка-чана, так он думал. Ещё немного, и он потеряет сознание.
— На этот раз мы закончим, — прохрипел Катсуки, вытирая кровь с рук. — Но не думай, что так просто отделаешься завтра. — Ему хотелось казаться грозным, но голос дрожал и не слушался, тело будто покинули все силы.
Но завтра… Мидория не думал о том, что будет завтра. Он, казалось, вообще был не способен думать в тот момент. Это напоминало игру на выживание: сегодня я выжил, а завтра — нет… Ка-чан скинул его на пол, что отозвалось тупой болью где-то в спине. Доползти до одеяла. Спать. Больно. Больно. Не только физически, но и душевно.
Утро наступило внезапно. Мицуки-сан только вернулась, и теперь ругалась с сыном из-за того, что они ещё спят. Позавтракав наспех приготовленной яичницей, что по вкусу напоминала варёную резину, парни вылетели из дома, и едва успели к началу занятий. Точнее, успел только Катсуки, ведь Мидория не мог бежать, и поэтому опоздал на половину урока.
После занятий он зашел в кабинет Лечащей Девочки. Кажется, снадобья больше совсем не помогают. Значит, нужно что-то более действенное. Во время фестиваля Изуку сильно поранил руку, и тогда она поила его чем-то… Чем же? Если он хочет жить, то должен найти ту настойку во что бы то ни стало. Кажется, она стояла где-то на той полке. Нужно проверить… Мидория по неосторожности задел медицинский столик на колёсиках, и оттуда посыпались, громко шумя, все приборы.
В коридоре послышались шаги. За секунду до того, как открылась дверь, парень отпрыгнул на довольно большое расстояние от заветной полки, неловко шлёпнувшись на стул.
— Кто здесь? — в комнату вошел Тодороки. — Мидория, что ты…
— А… я… ничего, я просто… — пролепетал Изуку, пряча за спину раненные руки, и пытаясь выдавить из себя улыбку.
— Что с тобой? И почему ты… — Шото подошел к нему и схватил за плечо, но тут же отпустил его, услышав полный боли стон. — Он что, бьёт тебя?
— Н…нет, Ка-чан вовсе не…
— Значит, бьёт. Я не знаю, почему ты скрываешь, но умолчу об этом.
Он попытался улыбнуться, но ничего не вышло, и получилось немного глупое выражение лица. Изуку хотелось бы рассмеяться, как он делал всегда, но он не смог. Горло слишком болело после вчерашних криков. Поэтому он криво улыбнулся и выдал что-то вроде смешка. Получилось не очень, да и Тодороки сразу это подметил.
— Ты точно в порядке? Нужно позвать Лечащую Девочку, и как можно ско…
Не дожидаясь приглашения, старушка вошла в кабинет сама.
— Что вы тут делаете, мальчики? Уроки давно закончились, вам пора бы возвращаться.
— Просто Мидория поранил руку, и я предложил ему пойти в Ваш кабинет, но Вас здесь не оказалось, и мы решили подождать… — Шото продолжал нести какую-то ахинею, причем весьма убедительно. Изуку даже сам почти поверил в его речи. И всё-таки, его друг мастерски умел врать. Как же повезло.
— Что же, Мидория, тогда… «
ЧМО~ОК» — Лечащая Девочка поцеловала его в лоб. Когда тебя целует старушка, это немного противно, но, в целом, ничего особенного.
— Благодарю Вас за помощь! — Тодороки аккуратно подтолкнул Изуку к выходу.
— Шото-кун, ты невероятен! — не смог сдержать восхищения парень, когда они отошли на достаточное расстояние. В ответ его погладили по голове. Жест был очень нежным, рука дарила тепло.
— Сегодня у матери была операция, я обязан поговорить с ней. Не останься я в школе, отец точно не отпустил бы меня. Пожалуй, мне пора. Будь осторожен, береги себя. Мидория лишь кивнул в ответ. Сил уже не было. Он старался держать себя в руках, чтобы не выблевать свой обед прямо под ноги другу.
На перекрестке каждый из них пошел своей дорогой, но можно быть уверенным — их пути не раз пересекутся.
По дороге домой Мидория сворачивает к обиталищу Всемогущего, совершенно секретному, правда, ничем не отличающимся от обычного дома. Всемогущий был у себя, и, вроде бы, даже свободен, что являлось величайшей редкостью.
— Учитель, — едва слышно позвал Изуку между блевотными позывами.
— Рад тебя видеть, Юный Мидория! — как всегда, громогласный ответ. Потом Всемогущий «сдувается» и становится самим собой. Мидория не выдерживает, и его тошнит прямо в коридоре. На любимый ковёр Всемогущего. Тот смотрит на удивление спокойно, даже не пытается оттереть. Его лицо преображается, когда Изуку кашляет кровью, и красные струйки сбегают по его подбородку. «Позорище» — думает Мидория, но идти больше некуда. Всемогущий все понимает, протягивает ему небольшой пузырёк, снова «превращается в качка» и несёт парня почти до его дома.
***
Изуку долго бежал. Бежал куда-то в сторону, по дворам и крошечным тихим улочкам. Лишь бы не догнали. Только бы не нашли. Он бежал, спотыкался и падал, вставал и снова бежал.
— Он здесь… здесь… десь… — эхом перекликались они. Чёрные тени преследовали его. — Куда же ты… ты… ы… Мы будем любить тебя… любить тебя…
убить тебя…
Ещё немного, один поворот, и он будет в безопасности. Дома…
— Эй, Деку! Куда ты так бежишь? — нет. Только не
он. Не сейчас. — Мы ведь все
любим тебя.
Катсуки или существо, похожее на него, поймало Изуку за руку. Тени выползли из-за угла. «Нет, не так, всё не так!» — кричал Мидория, когда что-то склизкое и холодное обволакивало его, просачивалось под одежду, забираясь в самые укромные места, заполняя рот. Холодно. Темно. Противно. Внезапно что-то тёплое коснулось его головы. Изуку проснулся. Это сон. Плохой сон. Вечером, когда он вернулся, Ка-чан спал на полу, видимо, по настоянию матери оставив ему кровать.
Сейчас Катсуки лежал рядом. Руками он обнимал Мидорию за плечи, колено просунул между его ног, губами едва касался лба, согревая своим дыханием.
(Додо: ах он извращенец, казнить его!) Тепло. Близко. Слишком близко. Хотелось бы отодвинуться, но даже во сне Ка-чан сжимал его со всей силы. Изуку, задрав голову, посмотрел на его лицо. Такое спокойное, с мягкими чертами, плавно переходящими друг в друга. В лунном свете, что пробивался сквозь неплотно задернутые занавески, лицо Бакуго казалось маской, такой ненастоящей, но от этого не менее красивой. Кожа была матовой, будто белый воск, который вот-вот расплавится, растечется от внутреннего жара. Спина замерзла, окно было открыто. Но это было уже не важно.
Утром Катсуки странным образом исчез из комнаты, но закрыл окно. Еще вечером Изуку убедился, что Мицуки-сан не сильна в готовке, попробовав её переваренные макароны с подгоревшей курицей. А значит, ему стоит заняться завтраком. Уже через десять минут была готова небольшая яичница с ветчиной и тарелка с салатом.
— Вкусно пахне~ет… — Мицуки-сан спускалась по лестнице. — Изу-кун, а ты отлично готовишь!
В ответ он смущенно улыбнулся. В последнее время мама часто отсутствовала, или уходила рано, поэтому он готовил завтрак сам. Впрочем, бенто для себя собрать тоже не очень сложно. Зато теперь стало ясно, почему Ка-чан ест еду из автоматов.
— Неплохо, — пробурчал Катсуки, доедая всё, что было в тарелке. И откуда он только пришёл? — Стыдись, бесполезная мамаша, даже Деку готовит лучше тебя!
— Что ты сказал?
Пока они ссорились, Мидория вышел через входную дверь. Ему больше не хотелось опаздывать. Даже если он сегодня чувствует себя лучше, ещё не известно, когда сможет передвигаться нормально. Кое-как доковыляв до класса, Изуку опустился на стул и положил голову на парту. Может, это от таблеток, которые дал ему Всемогущий, а может оттого, что Ка-чан перестал бить его, но он больше не кашлял кровью так часто, как раньше.
— Мидория-кун, ты в порядке? — такое отношение к нему было довольно-таки странным. Даже со стороны Шото. Нет,
особенно со стороны Шото.
В горле резко пересохло, тело перестало двигаться. На его плечо легла рука. Он посмотрел в глаза другу, и тут же отвёл взгляд. На секунду ему показалось, что в глубине разноцветных глаз пробежали искры. Шото едва заметно облизнул губы и тоже отвернулся. Такое поведение немного пугало. Он словно утратил свою обычную невозмутимость. Но эту неловкую ситуацию разрешила Урарака, в каком-то смысле ещё больше ухудшив положение Изуку.
— Мидория-кун! — окликнула его девушка. Она была полна напускной решимости, и поэтому Яко подталкивала её сзади, бормоча что-то вроде «давай же, скажи ему!» — Я..... я те… Д-давай встретимся на заднем дворе школы и кое-что обсудим! — выдала она и убежала.
— Но звонок ведь… — Изуку сомневался.
— Заткнись и иди уже! — перебила его Яко. — Давай, или наваляю!
Выглядела она при этом грозно. Хоть причуда девушки не казалась слишком опасной, её физические качества были на высоте, и вреда в данной ситуации она могла принести немало.
Во дворе за школой было темно, в основном из-за огромных деревьев, что своей кроной закрывали небо и солнце. Под одним из таких стволов и стояла Урарака. Волосы закрывали её лицо, поэтому непонятно было, что она чувствует. Её била крупная дрожь, будто в лихорадке, девушка нервно кусала губы, теребила край юбки, переминалась с ноги на ногу. Очако была настолько занята разглядыванием земли у себя под ногами, в поисках успокоения, что не сразу заметила Изуку.
— Ми… Мидория-кун… — нерешительно начала она, но звонок прервал её.
— Подожди. Не уходи, пожалуйста. В-выслушай. — Очако запиналась и руки её дрожали. — Мидория-кун… Ты нравишься мне, прошу, прими мои чувства! — быстро выговорила она. Девушка упала на колени, словно подрубленная, и подняла голову. Ее милое округлое лицо цветом было похоже на спелую клубнику. — Давай встречаться! — Урарака закрыла глаза, ожидая всего, что угодно. Он откажет ей. Ударит. Сделает больно любым способом, ведь она недостойна. Она не такая.
— Урарака. Ты… нравишься мне тоже! — эти слова давались Изуку с трудом. — Но… Нет, не так! Снова не так! Не в том смысле, что ты подумала и вообще я не знаю! — он махал руками и отчаянно краснел, пытаясь что-то объяснить.
Но Очако лишь молча глядела куда-то вдаль пустыми и безжизненными глазами. Она знала. Всё было зря. Ноги сами понесли её в класс. Только не так.
Не люби меня, как друга. Не относись ко мне так. Не так, всё не так! После этого он будет ненавидеть её.
Он не любит её. Она любит его. Больно. Больно. Больно.
В коридоре Урарака натолкнулась на Катсуки, но ничего ему не сказала. По сравнению с пустотой, нависшей над ней, он казался ей не больше, чем камушком на дороге.
— Мидория-кун, можно тебя? — уроки уже закончились, в классе остался только Изуку и
он.
— Шото-кун, разве сегодня тебе не…— точно. Мать Тодороки плохо перенесла операцию. Сейчас она спит. Он так и не попал к ней вчера. — Прости…
— Тебе не нужно извиняться, Мидория-кун, ведь это я… — он сжал кулаки. Если бы он только мог. Мог ей помочь. Но он никому не может помочь. Даже себе. Глупый. Бесполезный. Даже сейчас, рядом с тем человеком, ради которого, он, казалось, живет, Шото бессилен.
Падая на колени, он закрывает лицо руками. Только бы Изуку не увидел. Тодороки плачет беззвучно, плечи слегка подрагивают, по щекам мокрые дорожки. Жалкий. Жалкий. Бесполезный. Мать никогда не простит его. Он вспоминает слова отца, противные, грязные, словно помои. Он такой! Он действительно такой! Его трясет, рот открывается в беззвучном крике, моля о помощи, но он лишь хрипит и давится воздухом.
— Шото-кун… — Мидория опускается на колени рядом с ним и кладёт руки на его плечи. Потом, немного помешкав, обнимает его, мягко и осторожно, словно друг был хрустальной чашей, что может разбиться от одного прикосновения. В каком-то смысле он действительно был ей. — Всё хорошо. А знаешь, почему? Потому, что я здесь. — тихо, но уверенно прошептал Изуку. Эта фраза часто помогала ему в трудных ситуациях. Но сейчас он чувствовал, что только этого будет мало. — Ты очень дорог мне, Шото-кун, я не хочу, чтобы ты плакал. — Изуку поднимает руку, израненную, искалеченную, как душа Тодороки, и смахивает слёзы с ресниц и щек, вытирая мокрые дорожки теплой, чуть подрагивающей ладонью.
— Мидория-кун… если так, то… можно я… отмечу тебя? — он наклонился, задрал рубашку Изуку и коснулся его живота. — Здесь.
Не дожидаясь ответа, припал губами и осторожно прикусил кожу. Потом нежно облизал это место и спустился ниже. Ещё. Ещё. Его кожа, вся в шрамах и синяках, но от этого не менее нежная и тонкая, его глаза, что смотрят на него с нежностью и изумлением, его губы, с которых слетают тихие стоны, один за другим, его руки, гладящие по голове, пальцы, что запутываются в волосах на затылке… Он принадлежит
ему. Полностью. Без остатка. Сколько засосов он уже поставил? Двадцать? Сорок? Или, может, больше? Он не мог остановиться. Он не хотел останавливаться.
— Шото-кун… больно. — Мидория пытается вырваться. Кожа на животе и груди искусана, но в то же время ему приятно. Тепло разливалось по телу. Почему? Почему ему так хорошо? В голове туман, мысли сплетаются в один узел, тело двигается само. Тодороки отдалился. Что он наделал? Что он…
— Прости меня. — ничего больше. Только два слова. — Прости меня. — повторяет он снова, чуть тише.
Изуку едва заметно кивает. Он не знает, что это. Внутри все горит, словно огонь. Больно. Но эта боль отличалась от той, что каждый день приносил ему Ка-чан.
Шото просто развернулся и ушел. Молча, не оглядываясь назад. Это еще не конец. Но, как больно. Больно. Больно.
Изуку пришёл домой поздно. Катсуки зло посмотрел на него, похрустел пальцами.
— П…пойду приготовлю ужин. — Мидория бросил сумку прямо у входа в комнату и вихрем сбежал вниз. На кухню. К спасению. Мицуки-сан спала в гостиной прямо на диване, не раздеваясь, сумка с продуктами лежала здесь же. Нужно будет её разбудить, но это потом. Сначала ужин.
Когда карри было готово, а купленные пирожки грелись в духовке, пришло время накрыть на стол. Скатерть, две тарелки — Мицуки-сан отказалась ужинать и уже ушла. Нужно позвать Ка-чана.
— Ка… — Мидория открыл дверь, но его тут же схватил Катсуки. Лицом к лицу, глаза в глаза. Он всегда смотрел прямо, открыто. Огонь в алых, как закат, глазах разгорался с новой силой.
— Тупой Деку, я же сказал тебе снять рубашку! Ты не понял? Совсем идиот? — неподчинение бесило его больше всего.
Изуку начал медленно расстегивать пуговицы, но когда рубашка упала на пол…
— Что это? — Катсуки был взбешён. — Кто это сделал? — он схватил Мидорию за горло и приподнял. Он сжимал пальцы, скалился зло и обиженно, будто животное, чью территорию так внезапно присвоили себе. — Кто это сделал, Деку?
— Это… кх… кх… — он не мог выговорить ни слова. Он задыхался. Тогда Ка-чан опустил его.
— Спрашиваю в последний раз. Кто это был?
— Я не скажу. — Мидория посмотрел прямо в его глаза. Он больше не будет поддаваться ему, он будет бороться, даст отпор, пусть даже ценой своего здоровья.
— Ты… сдохнуть захотел, да? — Катсуки сходил с ума.
Все рушилось у него на глазах. В груди кололо сердце. Больно. Больно. Больно.
— Ка-чан. Ты больше не ударишь меня. — Изуку говорил тихо и уверенно. Сжав запястье Бакуго своей ладонью, он подался вперед и теперь их лбы соприкасались.
— Нет. Нет! — прорычал Катсуки, злостью пытаясь подавить внезапный порыв нежности, за ненавистью скрыть дикое желание.
Повалив Мидорию на кровать, он впился зубами в плечо парня. В рот потоком хлынула кровь. Не останавливаться. Ещё. Ещё. Больше. Не важно, кто это был, Ка-чан поставит больше отметок. Деку принадлежит ему. Только ему. Он убьет всех, кто встанет между ними. Вырвет сердце любому засранцу, обмотает его собственными кишками, лишь бы они не касались
его. Чертового бесполезного Деку, который только его.
— Вот так. — прохрипел он. —
Теперь ты мой.
Но… с какой стати он вообще так волновался? Это же просто Деку, тупой бесполезный Деку, которого очень легко избивать. Он даже не может ударить в ответ. Тогда откуда такая ненависть к тому, кто поставил ему засосы? Пусть себе сосётся с кем угодно. Но почему же так гадко внутри? Почему он сходит с ума?
— Уходи. — прошептал Изуку, и Катсуки словно ударили. Пробили, прямо в сердце. Одно слово, всего одно, заставило его сердце вдруг замолчать. Бакуго не слышал ничего, совсем ничего не чувствовал. Он словно умер за этот короткий момент.
На душе у обоих словно коты нагадили. Придушить бы этих котов, но кому… Мидория валялся на кровати, уткнув голову в подушку. Он слышал шаги Ка-чана, как тот спускается по лестнице, идет к столу, шумит столовыми приборами… Наверное, это было глупо, но Изуку не будет извиняться. Он просто продолжит жить в доме Ка-чана, пока мама не вернётся.
Катсуки присел на край кровати, держа поднос в руках. Сейчас ему было стыдно. Стыдно, как никогда раньше не было.
— Ешь, — как можно мягче сказал он. Изуку не шевелился. — Деку,
пожалуйста, съешь.
— А что будет, если не съем? — зло прошептал парень ему в ответ, — снова побьешь меня?
— Тогда я не смогу простить себя. — Ка-чан поставил поднос на стол и закрыл лицо руками.
Мидория повернул голову. Он не понимал. Почему Ка-чан не кричит и не бьёт его? С какой стати он так вежлив?
— Если ты не будешь есть, то я… — голос Катсуки задрожал, сам парень отчаянно покраснел, — я… буду кормить тебя с ложки, как мамаша!
Изуку еще никогда не смеялся с таким облегчением. Такое неожиданно странное, но забавное поведение Ка-чана его абсолютно устраивало.
— Все в порядке, Ка-чан, — кажется, с детства, он впервые улыбнулся именно для Катсуки. Тот оскалился в ответ.
Мидория взял тарелку с карри в руки и начал есть. Ка-чан просто сидел рядом и смотрел на то, как двигается ложка. Вверх-вниз, вверх-вниз. Его взгляд останавливался на губах Изуку, на идеально ровных белых зубах, на языке. Глупо было открыто пялиться ему в рот, поэтому парень делал вид, что ему интересно путешествие ложки туда и обратно.
— Уже поздно. Нужно бы спа… — он не сделал домашнее задание. Все впустую. — Нет, я пожалуй еще позанимаюсь.
Катсуки лишь кивнул и залез под одеяло. Через пару минут он уже сопел. Наверное, ему очень повезло — засыпать так быстро. Изуку достал тетради. Так, что тут у нас…
До постели Мидория добрался только через четыре часа. Глаза слипались, да ещё и кашель. Несмотря на то, что его состояние улучшилось, он до сих пор сплёвывал кровь в раковину. Это происходило всё реже и реже, но было также больно. Наверное, таблетки, что дал ему Всемогущий, помогали.
Несколько спокойных деньков пролетело совершенно незаметно. Настали выходные. Изуку был уже почти здоров. И всё бы было хорошо…
— Мидория-кун, ты пойдешь со мной… — первым подошёл Тодороки.
— Мидория-кун давай пойдём… — Урарака говорила параллельно парню.
— Деку, пошли… — Ка-чан схватил его за руку.
— В кино! — закончили они в унисон.
Изуку растерялся. Как быть? Нужно что-то придумать, пока они не начали ссориться. Идти в кино было бессмысленно, они передерутся из-за мест рядом с ним, и в итоге их выгонят.
— Давайте… посидим в кафе все вместе! — улыбнулся он. И хоть все трое бросали друг на друга злобные взгляды, никто не возразил.
Подходящее место предложил Тодороки. Бакуго хотел было ему возразить, но поскольку в кафе он не ходил, ничего толкового, кроме пиццерии, назвать так и не смог. Шото умолчал лишь об одном — именно в этом кафе работала их одноклассница — Яойорозу Момо.
В зале было тихо и пусто. Мидория попросил мороженое, Урарака — булочку с кремом, Катсуки почесал затылок, и признался, что сейчас съел бы огромный кусок мяса, а Тодороки промолчал. Когда заказы принесли, все набросились на еду, но…
После первого куска холодного мороженого, горло Изуку стало кровоточить, он закашлялся. Такого еще никогда не было, кровь стекала целыми струями и, капля за каплей, наполняла вазочку. Увидев, что они смотрят, Мидория отвернулся и вытер кровь с лица.
— Все нормально, не волнуйтесь, — проговорил он, незаметно пихая в рот спасительную таблетку.
— Это ты… — Тодороки зло смотрел на Катсуки. — Ты бил его.
— Это ты сделал… — Ка-чан не менее злобно смотрел на Тодороки. — Ты… сделал… чертов двумордый, не прощу! Сдохни!
— Я… я тоже буду сражаться! — сказала Урарака, сжав булку в кулаке так, что крем брызнул во все стороны.
— Заткнись, круглолицая! Забыла, как продула мне на фестивале? Ещё хочешь?
— Я всё равно буду сражаться! Потому что я… Я… л… люблю Мидорию Изуку! — девушка покраснела, но выглядела решительной.
— Он мой! Деку принадлежит мне! — гневно прошипел Катсуки. — А ты что скажешь в свое оправдание, а, двумордый?
— Вы ошибаетесь на мой счёт. — холодно сказал Тодороки. Но Изуку отлично видел, сколько усилий он прилагает, чтобы не выдать свою ложь. Но почему? Почему все так обернулось? Хотел бы он знать…
За крики их выгнали из кафе, и каким-то чудным образом они очутились в гостиной дома Бакуго. Мидория стоял у плиты, Урарака взялась помогать ему, но в итоге смогла только нарезать овощи. Катсуки сидел напротив Тодороки и смотрел на него в упор. Шото читал книгу. Вид у него был безразличный.
— Мидория-кун! Так вкусно! Ты бы мог стать номером один в клубе готовки! — доносились из кухни радостные восклицания Урараки.
— Деку… — Ка-чан подошел сзади и наклонился к шее Изуку, заставив того вздрогнуть, — Ты выглядишь вкусно. Хочу тебя попробовать.
— Тогда я тоже… — Тодороки лизнул шею парня с другой стороны. — И правда, это очень вкусно.
— И… извращенцы! — Урарака покраснела и огрела их тем, что держала в руках. Катсуки получил сковородкой по затылку, а Шото — оплеуху поварешкой. Оба обиженно уставились на неё.
Когда с ужином было покончено, Катсуки предложил развлечься и достал колоду карт.
— Тот, кто победит загадывает желание проигравшему. — огласил он правила, хитро прищурившись.
«Всё ясно» — догадалась Урарака. — «Он хочет…»
В первой игре выиграл Ка-чан, Тодороки вышел вторым, остались только Изуку и Урарака.
«Если я сейчас выиграю… » — думала она, поддаваясь. Ведь Мидория совсем не умеет играть. На это и рассчитывал Катсуки.
— Урарака проиграла, — сказал Тодороки, хотя всем это и так было ясно.
— Ну тогда, круглолицая дура, засунь свою круглую башку в ледяную воду и стой так десять минут! — злобно прошипел Бакуго. Если она испортила его план, пусть получит.
— Нет, Ка-чан, — Мидория смотрит на него. — Это слишком жестоко! Она может простудиться, или…
— Заткнись, Деку, — он старается сдержать тупую улыбку, которая так и норовит выскользнуть. Он не может расслабиться. Это война, и он не проиграет. — Две минуты, — соглашается он.
Очако тяжело вздыхает и уходит на кухню. Поворачивает кран, включает холодную воду и подставляет голову под струи. Думает, что могло быть и хуже. Думает, пока стоит нагнувшись у крошечной раковины. Урарака чувствует, что замерзает. Неужели она умрет вот так, от дурацкой воды, меньше, чем за две минуты?
Мир внезапно переворачивается с ног на голову, но Урарака крепко стоит на месте. Вода и холод, окутывающий девушку со всех сторон, внезапно исчезают, и она видит нечто большее, чем просто раковину на кухне или воду перед глазами. Нет, она видит прошлое. То, что является её прошлым. Или будущим? Она не помнит.
Миллионы разрушенных городов, а те что остались, превращены в бункеры. Она видит себя, сидящую в одном из таких и стреляющую из автомата. Чёрные тени подбираются ближе к ней и она слышит…
— Урарака, — Мидория трясет её за плечи. — Урарака! Очнись! Мы уже полчаса ждем тебя!
— Полчаса, — эхом повторяет она, мгновенно возвращаясь в настоящее. Значит, она не проиграла?
— Идем, ну же, — Изуку подталкивает её, вытирает полотенцем волосы, гладит по щекам. — Тебе нужно…
— Нет! — мягко, но настойчиво шепчет она. — Я буду сражаться!
Она идет в гостиную, садится на диван. Голова раскалывается, с волос капает вода. Нет, она не сдастся! Остальное время прошло, как во сне. Парни чувствовали, что ей плохо, и вели себя тихо. Мидория несколько раз пересаживался с колен Катсуки на колени Тодороки и наоборот.
— Сними рубашку!
— Сними штаны!
В итоге бедный Изуку остался в одних трусах, а довольный Ка-чан обнимал его со спины.
Наконец-то Урарака победила. Ей уже порядком надоело смотреть на красное лицо Мидории и тупую рожу Бакуго.
— Бакуго и Мидория-кун меняются всей одеждой, кроме трусов, — решительно произносит она.
Катсуки стремительно краснеет, но все же отдает свою одежду Изуку. Урарака точно знала, что в одежду Мидории Бакуго не влезет. Шото ухмыляется. Затем взгляд Урараки случайно падает на часы. О нет! Уже так поздно! Родители, наверное, волнуются.
— Мне, пора, — тихо произносит она. Но если она уйдёт… Проиграет? Тогда что делать? Нужен быстрый способ, чтобы получить возможность победить.
— Мидория-кун, — зовёт его девушка. Парень оборачивается на голос.
Всё произошло быстро, меньше, чем за пять секунд, но всем вдруг показалось, что прошла вечность. Катсуки казалось, что он связан по рукам и ногам, поэтому не может вскочить с места и наорать на круглолицую дуру. Тодороки думал, что его кошмары вдруг ожили и сплетают вокруг него толстую паутину. Урарака сомневалась, правильно ли она поступает.
Она целует его. Она победила.
Изуку не мог пошевелиться. Не мог ответить на её поцелуй, не мог оттолкнуть. Лицо стремительно краснело, всё тело немного подрагивало. Ему хотелось спрятаться, убежать. Это не нравилось ему. Схожие ощущения у него появлялись, когда Лечащая Девочка целовала его в лоб.
Урарака покраснела и убежала на улицу, хлопнув дверью.
— Пожалуй, я тоже пойду, — первым очнулся Тодороки.
— Да, конечно, — отстраненно пробормотал Изуку, — Пока, Шото-кун!
— До встречи! — улыбнулся тот.
Может, это было ошибкой? Но кто же знал…
Катсуки прижал его к стене, резкими движениями срывая свою же одежду. Он больше не хотел ждать. Ему надоело быть сдержанным, быть открытым с ним. Сейчас он хотел только одного. Его.
— Деку, — прошептал он, поглаживая рукой его тело, с каждым разом спускаясь все ниже и ниже. — Отдайся мне, Деку, — голос становится хриплым, ему жарко. Очень жарко. Еще немного, и он взорвётся. — Будь моим.
Эти слова… Все чаще вместо привычного «Сдохни!» Мидория слышал «Будь моим», что выглядело странно, когда фразу произносил Ка-чан.
Изуку качает головой. Руки Ка-чана гладят его живот, спускаются к бедрам. Поцелуи, страстные, несдержанные покрывают его ключицы. Тело приятно зудит. Какое-то необычное чувство накатывает, словно волна, то накрывает с головой, то отступает, становясь почти незаметным. Такая легкость где-то внутри, словно всё его существо сейчас — невесомый порыв ветра, несущийся куда-то вдаль, и в то же время он привязан к тому месту, где сейчас стоит. Горячо. Руки Ка-чана крепко сжимают его.
— Деку… Деку… Деку… — шепчет он. Раз за разом. Ещё и ещё. Каждое слово огнём загорается внутри него. Рука Катсуки немного оттягивает резинку трусов и проскальзывает внутрь.
Там жарко и мокро. Наверное, у Катсуки так же. Он обхватывает ствол пальцами и немного надавливает, затем начинает двигать рукой.
Приятно. Изуку закрывает глаза. Хлюп. Хлюп. Какой противный звук. Парень с ужасом думает о том, что сейчас делает Ка-чан. Нет. Он не может. Мидория отталкивает его и бежит. Дальше. Дальше. Только бы не видеть его глаз. Внутри всё полыхает, а Изуку, как в том странном сне, преследуют глухие голоса черный теней:
«Любить тебя. Убить тебя». Мидория чувствует холод где-то сзади, и это заставляет его бежать быстрее.
В прихожей он быстро одевается и выскакивает на улицу. У калитки сталкивается с Тодороки, который уже вроде уходил, но забыл книгу и вернулся, но не решался войти. Изуку, не думая, выложил ему всё. Ну, или почти всё. Шото слушал его внимательно, и лишь под конец рассказа нахмурился.
— Мидория-кун, ты можешь переночевать у меня. — как он ни старался, выходило очень зло.
— Но, Шото-кун, твой отец!
— Не важно. — Отрезал он. Да. Отец не имеет права запрещать ему. Не имеет значения, что он скажет. Отец никогда не поймёт его. Он никогда не простит отца.
Книга лежала на столе, недалеко от неё валялась школьная сумка Изуку со всеми учебниками. Ка-чана не было слышно. Всё ещё ощущая страх, Изуку пытается взять Шото за руку, как в детстве брал за руку маму, но вовремя одёргивает себя. Друзья не держатся за ручки, такое можно только маленьким детям. Поэтому Мидория осторожно хватается за ткань рукава парня.
На улице тихо, только фонари едва слышно поскрипывают, да ветер шуршит листьями. Но Изуку слышит отдалённый гул рушащихся зданий, смешанный с криками оставленных людей. Эти звуки, такие громкие в реальности, звучали словно из прошлого, как шёпот, что иногда слышишь от старой игрушки.
Дом Тодороки был огромен. Гораздо больше, чем домик Мидории или Бакуго. Но здесь не было того уюта, родного тепла. Гордо и холодно. Огромные окна и двери, картины родственников, пусть даже не знаменитых на весь мир. Сколько же стоит всё это удовольствие?
Они шли по коридору, всё дальше от выхода. Здесь обстановка была не такой пышной. Одна из дверей была забита досками. Почему-то именно рядом с ней Изуку притормозил. Под дверью лежали цветы. Много цветов.
— Это комната матери, — пояснил Шото и инстинктивно дотронулся до ожога у левого глаза. Больше он ничего не говорил, двигаясь неслышно.
Его комната находилась в самом конце коридора. Дверной проём был настолько низким, что даже Мидории пришлось пригнуться. Само помещение было огромным, по размеру чуть меньше их школьной столовой.
— Ого, и ты живешь здесь? — спрашивает Изуку.
Тодороки качает головой и ведёт его куда-то вправо. Ещё одна дверь, за ней маленький коридор. Шото отодвигает плотную ткань занавеси и приглашает войти.
Большую часть пространства занимает кровать, на которой могло бы поместиться около пяти человек за раз. Остальная мебель ничем не отличается от обычной: никакой моды, никакой особой расстановки — всё стоит так, чтобы было удобно, никаких плакатов, никаких картин, никаких фотографий, статуэток или ещё чего-то дорогостоящего, стены выкрашены в серый. Окно выходит на маленький сад с крохотными деревцами.
Шото прямо в одежде падает на кровать и несколько минут просто лежит, смотрит в потолок. Мидория не знает, что ему делать. Он осторожно садится на самый край кровати. Лежащий рядом парень не реагирует. Он вообще не шевелится. Если бы он не дышал, можно было бы принять его за мертвеца.
— Шото-кун, — Изуку касается его плеча. Тот вздрагивает и резко садится, чуть не врезавшись в парня.
— Всё нормально, — говорит он и смеется.
Мидория в первый раз слышал, как Шото смеялся. Наверное, смех был самой яркой и громкой эмоцией парня.
— Уже поздно, — говорит он, а Изуку еще не сделал уроки. Опять.
Удивительно, но он справляется всего за час. Тодороки сидит рядом и читает. Шото начинает раздеваться. Мидория краснеет и отворачивается, заставляя парня смеяться.
— Ты забавный, Мидория-кун, — улыбается он.
«Если бы он улыбался чаще…» — думает Изуку. Улыбка очень шла ему.
— Доброй ночи! — говорит Шото, поворачиваясь спиной.
— Спокойной ночи, Шото-кун, — отвечает ему Изуку, чувствуя, как слипаются веки.
В темноте Тодороки нашаривает руку Мидории и легонько сжимает его пальцы. Но Изуку уже спит, поэтому он осмеливается погладить его по голове. Странное ощущение, аж дух захватывает. Сердце замирает при мысли, что сейчас Мидория проснется и узнает. Узнает о том, что он делает. О том, что
хочет сделать. Шото не знает, как описать то, что с ним происходит. Не знает, как вести себя в такой ситуации. Но почему-то понимает, что не может иначе.
Тодороки склоняется над лицом Изуку. Тот дышит неровно, наверное, кошмар снится. Шото давно забыл, что такое кошмары. Вообще забыл о сне. А всё из-за
него. Но даже когда
он рядом, парень не может спать. Губы Мидории чуть приоткрылись. Он шепчет чьё-то имя. Его имя.
— Шото-кун, Шото-кун, — произносит Изуку немного грустно, но Шото не замечает этого.
Тодороки будто горит в огне. Мидория спит. «Сейчас», — думает Шото, и наклоняется. Поцелуй. Пусть даже Изуку спит. Пусть лучше не знает об этом. Тодороки Шото не умеет целоваться.
— Мнгх… — Мидория задыхается.
Отстранившись от него, Шото не может ничего делать. Не смеет дотронуться до него ещё раз. Изуку что-то мямлит во сне. Ни слова не понятно. Он поворачивается лицом к Шото и прижимается к нему. Тодороки боится шевелить руками, а Мидория счастливо улыбается во сне.
Утром Изуку встает, а на столе его ждет завтрак — молоко и печенье. Вроде очень простой, но парень давно не ел такого. Шото был ещё дома, судя по школьной форме, висевшей на вешалке, а вот школьная форма Мидории… была, мягко сказать, в не очень потребном виде. Но, что поделать, другой нет. Одевшись, он направился к выходу, но запутался в занавеси.
— Мидория-кун, ты в порядке? — Тодороки едва сдерживал смех.
— Шото-кун, ты не мог бы… немного мне помочь?
По дороге в школу, Изуку рассказывал Шото о своем сне.
— А потом появился Шото-кун и… п… поцеловал меня, во сне, — сказал он и покраснел. Тодороки натянуто засмеялся. Глупый сон Изуку не давал покоя Шото. Слишком уж тщательно были описаны те события, что заставили его вздрогнуть.
Уроки прошли как обычно. После звонка к Изуку подошел Катсуки. После ночи без сна он выглядел ужасно — темно-фиолетовые круги под глазами, красными, как у бешеного кролика, алые следы на скулах и щеках.
— Деку, — голос Катсуки был воистину безжизненным. Он словно умер за эту ночь. — Деку, — повторил он.
— Ка-чан! Что ты… — Он отпрянул, когда Катсуки встал перед ним на колени.
— Выслушай, прошу, — он говорил тихо, каждое слово давалось с трудом. — Деку… Изуку… Будь моим.
Ка-чан протянул ему обе руки. Он смотрел снизу вверх. Каждое его слово отражалось болью на его лице. Но даже несмотря на то, что сердце Мидории болезненно сжималось при одном взгляде, он не мог забыть.
— Я… ненавижу тебя, Ка-чан, — холодно бросает он и поворачивается к нему спиной. Он чувствует, как Катсуки раздавлен, как ему больно. Он слышит, как всхлипывает Ка-чан, как ревёт, словно девчонка, когда Изуку сворачивает за угол.
«Наверно, так правильно» — думает он и направляется к Шото, который ждет его у ворот. На следующий день Ка-чан не пришёл в школу. И через два дня. И через три. Изуку мучается. А вдруг Ка-чан решил наложить на себя руки? А что если… Каждую ночь его мучили кошмары. Он не высыпался, голова кружилась. А еще эта Яко. Глупая подружка Урараки.
Каждый день она поджидала его после школы и избивала. Не так сильно, как Ка-чан когда-то, но для только заживших органов это было серьезным потрясением. Он снова начал кашлять кровью. И блевал. Теперь он знал, за что его бьют, но легче не становилось. Он не мог ответить, но не потому, что Яко была сильнее, а потому, что боялся ранить Урараку.
Шото выглядел обеспокоенно, но, как всегда, молчал. Молчал и жалел об этом. Но однажды…
— Мидория-кун, — они как раз снова собирались идти домой.
— А, Шото-кун, — Изуку вздрогнул, — прости, я задумался.
— Нужно поговорить. — Мидория никогда не видел Шото таким серьезным. — Это касается тебя и… Бакуго.
— Не хочу ничего о нем слышать, — отрезал Изуку.
— Сознательно, может быть. — задумчиво ответил Тодороки, — но вот только… — он замолчал на несколько секунд, подыскивая нужные слова. — Когда ты спишь, ты обнимаешь меня, зовёшь его, просишь простить и ещё…
Мидория уже знал, что еще. Сколько же боли он принес им всем? И Урараке, и Шото-куну, и Ка-чану.
— Иди, ну же, — Шото показывает в сторону дома Бакуго, а в голове у него жуткая мешанина. Хочется плакать. Нет, он уже плачет. Надо же, слёзы сами текут по его щекам, а он даже не заметил.
Изуку бежит к Катсуки. Почему он бежит? Зачем? Из-за него. В груди так больно, все выжжено огнём. Он видит знакомую крышу. Ещё немного… Звонок в дверь. Нерешительно, один раз. Катсуки не хочет вставать с дивана, он просто валяется в позе «отвалите, мне хреново». Его мать как на зло ушла, оставив без еды. Тихий стук в дверь.
— По башке себе постучи! — орёт он.
— Ка-чан! — слышит он из-за двери такой родной голос. Но Катсуки заставляет себя лежать и не двигаться. Может, он уйдёт?
— Ка-чан! Ка-чан! — кричит Мидория.
— Завались, тупой Деку… — Катсуки открывает дверь резко, надеясь врезать ему по носу.
Изуку плачет. Он берет Ка-чана за руку и ведёт внутрь. Если из окон смотрят соседи, если случайные прохожие заметят, так он не сможет сказать ему. Сказать, что он чувствует.
— Ка-чан, — произносит он и кашляет. Несколько красных капель падает на пол, — Ка-чан.
Его снова выворачивает. Ещё немного, и он оставит все это там же, на полу. Только не сейчас. Еще пару слов. Одно слово.
— Ка-чан… лю… — его тошнит.
Сейчас, когда он выглядит так жалко, Катсуки любит его больше всего. Но вместо того, чтобы показать, что он понял, парень смеётся, открыто и зло.
— Иди умойся, тупой Деку. — ворчит он. Изуку послушно уходит.
Катсуки вздыхает. Сколько же с ним проблем. Как он ненавидит это. Оставив пол как есть, он идёт в ванну.
— Ка-чан, — шепчет Изуку, но у него нет сил говорить. Ничего, Катсуки скажет сам.
— Будь моим, Деку, — говорит он. Мидория кивает в ответ. — А в академию я не вернусь, — добавляет он ехидно.
Вместо ответа Изуку приподнимается, встает на носочки и целует его.
— Ладно, — соглашается он, игриво хлопая Мидорию по попке, — но сначала умойся.
